Выпивали в тесной прямоугольной трапезной древнего московского храма, почти наполовину ушедшего в землю.
Отец Прохор, недавно занимавший солидный церковный пост, ныне пониженный в должности за нелестные высказывания по самым разным адресам, разливал полусухое из пятилитрового картонного пакета. Степенно отвинчивал краник, и розовые пузыри начинали весело искриться в одноразовых стаканчиках.
С классическим брюшком, на котором возлежал относительно скромный крест, полупрозрачной бородкой, окаймлявшей скулы, и ещё не старым лицом – весь излучал уверенность. Большие, немного навыкате глаза разгорались особенным блеском где-то между вторым и третьим литром.
– Ты пряничком закусывай, – лаковым баском советовал пару месяцев назад вернувшемуся из Луганска ополченцу Севе, худому, с жёсткой щетиной и коротким ёжиком волос.
– Отец Прохор, Вы помните, как я после первого лета к Вам приезжал? – звонко, задиристо спрашивал порядком захмелевший Сева. – Об обстрелах рассказывал? А ведь как ни страшно тогда было, а Мариуполь мы практически взяли.
– Всё помню, отрок (несмотря на одичалый вид, Сева и впрямь выглядел юным). Слили вас тогда…
– Но ведь не сразу! Помню момент: мы с дружком и ещё пятёркой отмороженных ребят должны держать оборону. Думали – хана. И вдруг смотрим: попёрли мимо нас колонны бэх без опознавательных знаков! Аж дух захватило – наши! А потом всё стопанули, и назад откатилось.
– Дела минувшие, Сева, что и говорить. Вот хороший куличик, попробуй.
– А как мы засланцев перевоспитывали, тех, что от укропов к нам пробирались! Волонтёры типа, без оружия. Но те ещё агитаторы. Мы парочку таких необстрелянных миротворцев взяли и после миномётных обстрелов трупы гражданских послали убирать. Вот тебе наряд вне очереди – развороченные тела таскать. А их там только в одном троллейбусе столько набралось. Мы этих идейных прямиком с носилками – разбирать ноги, руки… а кишки?
Крупная девушка с чувственными ноздрями, старомодными завитками возле ушей и в платье с глубоким вырезом (хотя и прикрывала шалью, на шее игриво позвякивала дизайнерская вещичка – клеточка с игрушечной канарейкой) учащённо задышала.
– Ничего, Софьюшка, – ласково обратился к ней спутник, сорокапятилетний режиссёр-документалист Застрехин, – он ведь не сказки рассказывает, так и было. И что же, Сень, перевоспитали?
– А то! – Сева молниеносно опустошил очередной стаканчик. – Один после морга вены себе вскрыл, так что далеко нести не пришлось.
– Ну ты циничен, отрок! – пробормотал отец Прохор, ласково поглаживая серую рясу на груди. – А всё же поделом им. Заслужили.
– Но самое дело было, как я первый узнал, когда укры винный магазин разбомбили, – переключился Сева на историю, которые все присутствующие слышали раз десять. – Ведь как повезло! Я своим звоню – ору: мне туда грузовик срочно нужен! И не тяните, другие узнают, кто поближе к локации, всё выгребут.
– Какая у вас конкуренция! – заметил Застрехин.
– А то! – не отвечая на иронию, продолжал Сева. – Так вот: надыбали УАЗик, летим, там дверь в хлам, угол дома разворочен, балконы, как решето, а на складе всё целёхонькое: бурбон, ром, текила. Месяц, наверное, отрывались.
– Всё же я не понимаю войну, – не выдержала Софья.
– Ты и революцию не понимаешь! – потрепал спутницу по коленке режиссёр. – А надо тебе? Зато смотри, какие штучки красивые делаешь! – рука его переместилась было ближе к клетке с канарейкой, но суровый взгляд настоятеля остановил игривый жест.
– А что война? – конечно, грязь, – всё более хмелел Сева, и щетина его сердито топорщилась. – Но дело не в этом! Вот подумайте, ребята, подумайте, отец Прохор! Сколько народу подалось в эту мусульманскую шарагу, которая сейчас пол-Ирака и пол-Сирии оттяпала? По десять процентов населения или по пять из мусульманских стран?
– Это не всё так просто, – возразил Застрехин. – Смотря чья статистика.
– Да ты по телеку погляди, сколько они уже отбили, вот тебе и статистика!
– Злые языки говорят, за всем этим исламским государством Израиль стоит.
– Нет, погоди, не сбивай! Хорошо, пусть на Донбасс, когда заваруха началась, поехал хотя бы один процент россиян! Сколько бы там оказалось?
Отец Прохор отломил кусочек кулича и вдохнул ароматный запах, но не ел. Глаза его посуровели:
– Больше миллиона.
– Ты уж тогда процент от годных к призыву мужиков что ли считал! – уточнил въедливый Застрехин.
– Да не надо цепляться! В Отечественную и подростки бежали на фронт, и девчонки шли. Да явись даже двести тысяч, никакие укропы и американцы туда бы и кончика носа не сунули! А мы – нация предателей. По заслугам огребаем.
– Ну ты, предположим, не предатель, – примиряющее заметил Застрехин, – а вот я… Каюсь, собирался рвануть, когда в Одессе наших ватников сожгли, а потом в ДНР обстрелы начались. А вначале Лимонов на митинге в Новопушкинском хорошо так говорил о Новороссии! Но струсил я, не решился.
– Глупость! Ты сроду автомат в руках не держал. Тебя бы там сразу укокошили… – в сердцах воскликнула Софья.
– Ну и пусть! Мог хотя бы умереть за хорошее дело. Пасть смертью храбрых.
– Смертью придурков! – отрезал Сева. – Дама права: не военному человеку у нас делать нечего, в смысле – на передовой. Такие, кто без навыка, кто, типа, как ты говоришь, «умереть за правое дело» приехал, – тут же гибли. А ведь ты не только сам пропадёшь, ещё и своё подразделение, командира подведёшь, оружие про…ёшь.
– Выходит, он правильно остался в Москве? – Софье явно хотелось поучаствовать в беседе.
– Нет, ехать надо, но не в окопы. А в город, работать – хоть на то же телевидение. Но особенно нужны кадры школам, ЖЭКам, больницам. Ведь почти все гражданские разбежались. Республики поднимать, по большому счёту, некому. Оборонять ещё обороняем, а жить. Да что говорить, мы своё заслужили, – вернулся Сева к излюбленной мысли.
– Ты всё о русских твердишь, а сам, поскреби, поди, монгол – глаз-то раскосый, – улыбнулся отец Прохор (цедил стаканчик за стаканчиком, но, в отличие от Севы, не хмелел).
– А Софьюшка у меня и вовсе цыганка, – поделился Застрехин, – даром что блондинка. – Но кровь дурная, горячая. А революции всё же не любит.
Софья взглянула на него осторожно, но не возражала. То ли не хотела спорить, то ли соглашалась с оригинальной версией своего происхождения.
– Друзья мои, – провозгласил отец Прохор на правах тамады, – вот вы говорите – русские, цыгане, жи…евреи, – поправился он, взглянув на Застрехина. – Я хоть к большевикам плохо отношусь, покойного Государя Императора почитаю, – он перекрестился на одну из икон, стоящую на старинном буфете, – но СССР тоже есть за что уважать. У советских людей достоинств много.
– И это правда! – согласился Застрехин, – в любой Таджикистан я мог спокойно приехать, и мне там сразу наливали. А какую киностудию в Душанбе застал!
– Погоди, погоди, товарищ режиссёр, – от поглаживания рясы и креста батюшка перешёл к бородке. – Так вот, давайте хорошую старую песню споём!
Все притихли. Знали любовь настоятеля к классике.
Он долил себе спиртного из пустеющего пакета, хлебнул, вытер усы, откашлялся.
Когда весна придет – не знаю,
Пройдут дожди, сойдут снега…
Но ты мне улица родная
И в непогоду дорога…
– полилось по наполненной винными парами трапезной, поднимаясь от сердца и уст к потолку, неожиданно нежное, нефальшивое.
– А я вот что предлагаю, отец Прохор, – перебил Сева (голос его зазвенел совсем по-юношески):
По долинам и взгорьям
Шла дивизия вперёд,
Чтобы с боя взять Приморье,
Подлых ВСУ ополот!
– Народное творчество, между прочим!
Слушатели зашикали, даже Софья поглядела неодобрительно. А красивый, хоть и не профессиональный баритон отца Прохора набирал мощь.
Теперь и сам не рад, что встретил, –
Моя душа полна тобой.
Зачем, зачем на белом свете
Есть безответная любовь?
– драматически переливался куплет, а исполнитель лишь немного помогал себе жестом, плавно поводя несколько грубоватой кистью с толстым обручальным кольцом на пальце.
Он делал краткие паузы, эффектно доканчивал содержимое стакана и продолжал, наслаждаясь каждым звуком:
На свете много улиц славных,
Но не сменяю адрес я.
В моей судьбе ты стала главной,
Родная улица моя.
– Дедушка мой двоюродный, между прочим, тоже хорошим композитором был! А тебе, Сева, всё шедевры переиначивать! Если хочешь из репертуара Гражданской, давай знаешь что…
В дверь трапезной постучались. Маленькая женщина вспорхнула под благословение настоятеля, благочестиво не замечая честной компании, почти прошептала:
– Там по поводу хора соискатель пришёл. Во дворе топчется. Ему подождать?
– Ну отчего же ждать, Марьюшка, зови.
Появился крепко сбитый молодой человек в костюме, словно ещё на размер больше, с широкими манжетами белоснежной сорочки, выглядывающими из-под рукавов пиджака, в лакированных штиблетах, чудом не замызганных зимним столичным полуснежьем. Довершали портрет галстук с широким узлом, под стать добротности всей фигуры посетителя, и внушительных размеров кожаный портфель. Слишком лёгкое для февральского вечера пальто гость предусмотрительно снял перед тем, как войти в трапезную, и перекинул через руку, что, впрочем, не помешало ему ловко перекреститься на один из многочисленных образов.
– Я от Караманова, отец Прохор, позвольте! – спешил гость под благословение за представившей его Марьюшкой.
– Вот, юноша зело образованный, хочет к нам в хор, – представил его хозяин. – А спеть сможешь? Мы тут как раз. Пригубить чарку дадим, если желаешь, – указал он жестом на новый пакет, уже установленный гостями на место опустошённого.
– Если у тебя в портфеле свой запас, не стесняйся, доставай, – радостно предложил задремавший было Сева.
– Не-е-е! – отказался проситель, – мне сейчас нельзя. А спеть… – он переминался с ноги на ногу, не решаясь сесть, и изредка бросал заинтересованные взгляды на Софью. – Конечно, можно. А в портфеле – ноты, не всё пока готов по памяти, к сожалению.
– Ты, вроде, бас? – отец Прохор по-хозяйски откинулся на спинку стула.
– Так точно!
– Тогда давай «Блоху!» – продолжал наседать Сева. – Можешь, как Шаляпин? «Блоха, ха-ха-ха…а?» – вывел он, как назло почти срываясь на фальцет.
– Давайте лучше это, – после краткого раздумья предложил певец. Он внезапно преобразился, распрямилась спина, жилы под воротником набухли, белки стали большими, устрашающими:
Не шуми, мати зеленая дубровушка,
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати.
Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти
Перед грозного судью, самого царя.
Еще станет государь-царь меня спрашивать:
«Ты скажи, скажи, детинушка крестьянский сын,
Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал,
Еще много ли с тобой было товарищей?» —
«Я скажу тебе, надежа православный царь,
Всее правду скажу тебе, всю истину,
Что товарищей у меня было четверо:
Еще первый мой товарищ – темная ночь,
А второй мой товарищ – булатный нож,
А как третий-то товарищ – то мой добрый конь,
А четвертый мой товарищ – то тугой лук»
Все бурно зааплодировали, а Софья кинула кокетливое: «Браво!»
– Славную песню выбрал, и момент подходящий! – расхохотался Застрехин. – Отец Прохор, берёте его в хор?
Смущённый исполнитель снова сжался, так и не решаясь сесть.
– Могу ещё арию Рокко из «Фиделио»…
Отец Прохор одобрительно улыбался.
– Ты присядь, печенье домашнее попробуй. Матушка моя готовила. Сегодня ничего решать не будем. Да мне и домой пора, засиделся я с вами, – он извлёк из толщи своей серой рясы уже бывалый смартфон в потрёпанном чехле и, видимо, обратившись к навигатору, сообщил:
– По пробкам два часа добираться.
– А наши донбасские песни всё же лучше! – затянул Сеня:
По долинам и по взгорьям…
У него тоже затрезвонил мобильник, и он, пошатнувшись, скрылся за дверью, ведущей в небольшую кухоньку и санузел. Оттуда быстро донёсся трёхэтажный мат:
– Я тебя когда просил ствол подогнать? А ты…тра-та-та… что сделал? И как мне теперь, тра-та-та, быть?
– Вы бы уняли хлопца, во храме мы всё же! – брови настоятеля, похожие на два древнерусских кокошника на кровле его церкви, недовольно насупились. – Вечно у него перебор!
Поскольку обращение не адресовалось к конкретному лицу, ближе всех его принял к сердцу будущий певчий, отчего ещё сильнее смутился. Перспектива унимать Севу явно не прельщала, и он попытался сменить тему:
– Иконы у Вас замечательные, отец Прохор.
– Заметил? Вот эта – из Франции. Ты в Кламаре бывал?
– Нет, я вообще всё больше учусь пока…
– Интересный город! Там Цветаева жила. И Бердяев. Помнится, как с одним местным экуменистом выпивали. Он мне всё: ваша страна опять угрожает миру! Ваша церковь идёт на поводу у власти! Даже священство у вас воинствующее… А я ему: да, Эжен, а вы нас хотели бы голыми руками взять? Вашей ПРО накрыть? Ну валяйте! Только у нас опыт больно богатый. Мы свои столицы и жгли, врагу не сдавая, и в блокаде от голода мёрли, но не покорялись. Потому что у нас – дух, а у вас – один голый комфорт. Полезете опять – первые сдохнете.
– Я не знал, что у экуменистов такие интересные темы дискуссий, – худой, непринужденно заплетающий в узел гибкие конечности режиссёр давно вертел в пальцах сигарету, но выйти покурить никак не мог собраться.
– Это он – экуменист. А беседы после двух бутылок бургундского – самое оно.
– Так что же Эжен?
– Выдохнул и ещё выпить предложил. Проставлялся то я!
– Ай, молодца! – одобрил Застрехин. – За наш счёт пьют, и нас же хают!
– А революция всё-таки нужна, и на Западе, в той же Франции, и у нас, – продолжил он любимое.
– Чем тебе нравится твоя революция? – не сдавалась София.
– Музыкой, девочка моя, музыкой! Блока почитай. Он давно всё сказал.
– Про каких-то пьяных бандитов? Теперь это даже в школе не проходят.
– Ну ты-то достаточно взрослая, успела пройти! – намекнул Застрехин на Софьин возраст, который она и её мама, коллега Застрехина с одного из второстепенных телеканалов, любили в беседах с мужчинами сильно преуменьшать.
Софье сильно захотелось врезать другу под дых, но она сдержалась.
– Не цепляйся к словам. Если случится революция, вместо музыки тебя или меня могут запросто застрелить.
– А иных, может, и стоит…– словно сам себе сообщил настоятель.
– Что стоит?
– Ликвидировать. Даже очень многих стоило – прежде, в том же тридцать седьмом. А сейчас и подавно! Изменников, клеветников, ростовщиков! – последнее он повторил особенно грозно и даже обратился к той стороне света, где, по его мнению, засели главные ростовщики. – Как сказано: «Если вол бодлив был и вчера и третьего дня, и хозяин его, быв извещен о сём, не стерег его, а он убил мужчину или женщину, то вола побить камнями, и хозяина его предать смерти…». Или вот, – заранее извиняюсь перед дамой, – ещё: «Если женщина пойдет к какой-нибудь скотине, чтобы совокупиться с нею, то убей женщину и скотину: да будут они преданы смерти!»
Застрехин даже сломал сигарету; его мясистые губы лоснились от удовольствия:
– Либералы Вас за эти цитаты ненавидят, отец Прохор!
– А я, между прочим, многих из них близко знаю. И даже детей кое у кого крестил. Среди либералов немало умных людей попадается.
– Как сложно: либералы, коммунисты, патриоты, – наморщила носик Софья. – Геночка мне каждый день объясняет различия, а я всё равно путаюсь.
– Ты просто выпей ещё! – посоветовал режиссёр.
Смолкнувший было за кухонной дверью мат вспыхнул с новой силой. Сева пронёсся через трапезную и, бросив: «Я – курить!», не отнимая трубки от уха, вылетел в другую дверь.
– Ох, не уйду я сегодня! – жалобно заметил батюшка, но тут же подлил себе ещё винца. – Давайте на посошок и расходиться. Да и ополченец наш как бы в сугробе не прикорнул. Кому его откапывать – Марьюшке?
Молодой бас услужливо помог отцу Прохору облачиться в поношенный пуховик.
– Вы тут пока всё доедайте-допивайте и отчаливаем потихоньку, – ласково наставлял батюшка Застрехина и Софью. – Матушкино печенье удалось? Так и не сказали!
Священник попрощался с певцом, пообещав, что такси поймает сам.
Сева печально опирался на стену приземистой колокольни, стоящей отдельно от храма и так же глубоко ушедшей в землю. Сигарета уныло дымилась в углу рта.
– Отец Прохор! А знаете, как мы квартиру охраняли… – продолжил он некогда прерванный рассказ. – Бизнес-вумен одна из города сваливала, а обстановку не хотела на произвол судьбы бросать. А мою квартиру как раз расхерачило в хлам.
– Разбомбили?
– Да нет! То-то и оно! Батарею прорвало. Ночью сплю, – бах!!! Думал: прямое попадание. С дивана на пол слетел, а рядом кипяток из стены хлещет. Авария. И фиг знает, где перекрывать это дело. Звоню министру коммунального хозяйства, благо, номер под рукой. Говорю: ну братцы, я вашему ведомству от моего ведомства устрою завтра! Быстро ко мне аварийную бригаду гоните, диктую адрес. В общем, воду перекрыли, но ремонта не дождёшься. А тут подвернулась эта баба с квартирой. Шикарные апартаменты. Плазма во всю стену. Медвежья шкура на полу. Хрусталь. А спиртного! Весь бар забит. Конечно, квартирку мы подзасрали со своими пулемётами, но всё же разграбить не дали.
– Слушай, Терминатор, – наконец вставил слово терпеливо дожидающийся финала исповеди отец Прохор, – ты когда мне вот эту стенку поможешь снести?
Он указал на покосившуюся кирпичную громаду, нависшую почти над входом в церковь.
– Я инспектора горнаследия вызвал, а он только руками разводит. Факт совершения преступления, говорит, не зафиксирован. Я ему тычу в кирпичи: а что тогда это такое? Новодел в охранной зоне памятника! Частная фирма отгрохала, наплевав на все правила. Там у них ресторан, видите ли. И ещё какие-то амбалы расхаживают рядом, попробуй им слово скажи. А инспектор только мычит: вот если бы во время строительства их накрыть, а теперь что сделать? Денег, видимо, ждал. Они же все мздоимцы.
– Отец Прохор, – Сева уронил сигарету в сугроб и, тщетно пытаясь её найти, едва сам не рухнул, – мои пацаны скоро подтянутся из Луганска, и мы вопрос обязательно решим. Во всяком случае, постараемся. А у меня тут, знаете… котёнок помер.
– Которого ты на прошлой неделе подобрал?
– Ну да! Больной оказался. И вдобавок Марту заразил. Теперь её тоже к ветеринару вожу. Может, оклемается. Как Вы считаете?
– Эх, Всеволод. Ну что с тобой поделать. Ты с матерью-то хоть общаешься?
– Какое! Хорошо хоть квартиру у неё отсудил. А то бомжевать бы пришлось. Но больше встречаться желания нет. Поделили жилплощадь, и слава богу. Она отцу жизнь здорово попортила, и мне пыталась. В итоге то в Питер, в мореходку от неё сбегал, то в Луганск. А вот кошек жалко. Аж до спазма в горле.
Слёзы навернулись в Севиных глазах.
– Ты что-то совсем щетиной зарос. Как Джугашвили в ссылке, – улыбнулся отец Прохор.
– Какой Джугашвили? Сталин что ли? Я Вам так скажу. Стенку мы Вам снесём. Но главное, попомните моё слово, рано или поздно заваруха и здесь начнётся. И тогда мои ребята ещё себя покажут. Одной стенкой дело не обойдётся. Опыт боевых действий в условиях мегаполиса имеется.
– Я смотрю, вы опять о революции! – режиссёр со спутницей появились в дверях храма.
– Ты мне тоже божился помочь, народоволец ты наш! – напомнил священник, – фильм о наших захоронениях когда начнём снимать?
– Божиться не божился, я атеист. Но фильм сделаем. Только с датировками у Вас не слишком ясно. То ли там одни Долгорукие лежат, то ли другие. Нужно ещё в архиве рыться. А времени не хватает.
– Можно подумать, ты так занят! – предательски заметила Софья. – Напиши маме. Может, она бюджет выбьет.
– Софьюшка, родимая, что нам бюджет! Я наследство в Севастополе, городе русской славы, получил! Квартиру! Наконец с бывшей женой перестану бодаться. Поедем в Крым вместе. А весной ещё в Переславль рванём, там тоже полдома моих. Отец Прохор, и Вас милости просим! У меня в погребах настоечка припасена – на вишнёвых косточках. Но Севастополь – лучше! Там – Малахов курган, там – герои.
– Эх, раззадорили, лукавые! – признался отец Прохор и затянул, сначала почти шёпотом, а потом всё громче:
На Малахов курган
Опустился туман.
В эту ночь вы на пристань пришли
Проводить корабли.
И с тех пор в краю любом
Вспоминал я милый дом…
– Ну давай стременную что ли!
Режиссёру дважды объяснять не пришлось. Из кармана бывалой кожаной куртки появилась фляга, уверенной рукой плеснул в крышечку-чарку.
Оглянувшись – не пялится ли кто с ярко освещённой улицы через невысокую калитку, батюшка опорожнил стопку и продолжал, выдавая посильные фиоритуры:
Севастопольский вальс,
Золотые деньки;
Мне светили в пути не раз
Ваших глаз огоньки.
– Ну заказывай мне машину в вашем «убере», а то в глазах двоится, – протянул он смартфон никогда не пьянеющему Застрехину.
Сева застыл неподвижно, лбом уткнувшись в дородное плечо Софьи (та возмущения не выказывала). Такси подрулило к ограде храма через пять минут. Отец Прохор наскоро благословил друзей.
– Седельную, отец Прохор! – очнулся Сева, когда дверца уже захлопнулась за настоятелем.
– Я тебе устрою седельную! – погрозил тот в окно. – Готовься стенку крушить, боец!
Из-под колёс замызганной «Тойоты» полетела грязь, и такси едва не занесло на тротуар.
А в двух шагах привычно кипело вечное движение на одной из шумных столичных площадей.
Довольный Застрехин привлёк к себе Софью и по-хозяйски поцеловал взасос. Она счастливо взвизгнула. Отчего-то ценила его внимание, впрочем, не надеясь удержать надолго.
– Сев, тебя до метро довести? – участливо поинтересовался режиссёр. – А то мы по бульварам ко мне пешочком. Тебя не приглашаю, не уверен, что Тамара нас-то с Софьюшкой спокойно примет. В прошлый раз с вечеринкой переборщили. Боровицких вообще больше не позову, слишком много посуды бьют.
– Да ладно! – махнул Сева рукой. – У меня дома Марта одна, ей укол нужно делать по расписанию. Думаешь, поправится?
Я ведь её из Луганска привёз. Считай, хоть и животина, тоже боевой товарищ.
– Конечно, поправится. Ты не грусти! Слушай, – Застрехин отчего-то замялся. – Всё хочу спросить. И Софьюшка очень интересуется.
– Ну что, говорите?
– Ведь там у вас всех позывные были? – Гиви, Моторолла, – ты прости, что я покойных перечисляю.
– У тех, кто пропал, были, и у тех, кто пока жив, остались, – спокойно и неожиданно трезво ответил Сева.
– А какой позывной у тебя? – спросила Софья. – Если не секрет, конечно.
– Не секрет. Видела мой ник ВК?
– Не-а!
– Остров. Это и есть позывной.
– Как красиво… Поэтично! – промолвила Софья, поглядев на Севу почти влюблённым взглядом, который Застехин отметил, впрочем, без всякой ревности.
– Обычное, есть и поэтичней.
Я пошёл короче, – и Сева развернулся с ходу на сто восемьдесят, едва не улетев под промчавшийся мимо церкви троллейбус.
Наконец они расстались – такие разные и не похожие русские люди. Разошлись, думая о том, что вскоре встретятся снова. Выпить вина, спеть любимые песни и поспорить о всём том важном и бессмысленном, о чём спорили их предки, – кажется, с тех пор, как появился здесь храм, притаившийся за старыми и новыми домами и сугробами, покрытыми вечной копотью.
ноябрь 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!