Николай Столицын. ХРОНИКИ ХАРОНА

Кино-проза

1, ПРОЛОГ

Хэм печатает на машинке…
Довольно активно.
Сумерки ещё не сгустились, и все клавиши на машинке – видны, и готовы принять – удары его пальцев.
Хэм приподнимает очки, перечитывает, щурясь…
– Гм.
Печатает дальше…
– Кхе-кхе, мистер…
– Что?!
Из сумерек выступает старик с рыбацкими снастями и яркими, удивительно яркими синими глазами.
– Ты…
Хэм не узнает старика, и старик отвлекает его от дела…
Чёрт! Хэм обещал «Тайму» – небольшое эссе о рыбной ловле. И чертово эссе не желало появляться на свет.
Хэм колотил по клавишам, вырывал исписанные страницы, орал на машинку, себя и редактора «Тайм»…
И в бессилии напивался – джином, водкою, всем, что ни попадало в его бессильные, корявые руки.
И теперь… этот старик!!
Хэм набирает полную грудь воздуха… пахнущего морем и ветром, и готовится наорать на старика.
– Что это, мистер?
Старик уже извлёк лист из машинки и читает, шевеля сухими губами…
Со снастей старика капает вода, капает на письменный стол, на чудесные ковры, лежащие на полу…
– Ах, твою мать… – начинает Хэм, но старик опережает его и – комкает лист, и отшвыривает его за спину, и хохочет, оскаливая белые не стариковские зубы:
– Старый дуралей, что за чепуху ты написал о рыбаках и рыбацком искусстве?
– Ты…
– Ты же обещал мне… отправиться за прекрасною, самою лучшею рыбой, а сам…
– ТЫ, МАТЬ ТВОЮ…
– Неужели ты обманул – доверчивого Сантьяго? И твоя писанина дороже – твоего обещания?
И глаза старика… их синева выплескивается наружу и окатывает, захлестывает оторопевшего Хэма, и Хэм барахтается в ней и чувствует, что ему не выбраться…
И под ногами его… ни ковров, ни чёртова пола, только синяя – холодная – бездна, полная неясных движений…
И Хэм тонет в синеве и запрокидывает башку, и видит, как отдаляется от него рабочий стол с застывшею машинкою, и кричит…
И крик его – огромными пузырями поднимается вверх и – лопается у ног старика…

– Мистер!!
Хэм кричит и распахивает глаза.
Убогонькая лодчонка, старик с черпаком…
И чёртова, чёртова синева…
И вверху, и внизу!!
– Ты?!
Старик, окативший его водою из черпака, смущённо оправдывается:
– Мистер, вам напекло голову, вы уснули… и вдруг – завопили, стали тянуться руками к раскалённому Солнцу… Казалось, ещё немного, и вы – окажетесь наверху…
Хэм утирается рукавом, приходит в себя.
– Ты… Я не помню, ни черта не помню. Помню… ни строчки, ни дельной строчки – о чёртовой рыбной ловле… Но ты…
– Я – Сантьяго. Я обещал тебе – самую большую и прекрасную рыбу. Или нет… это – ты обещал.
– Рыбу?
– Самую большую.
– И самую прекрасную?!
– Да.
– Не помню. Ни черта не помню.
– Ты уговорил меня, ты обещал мне, что мы – поймаем её. Вдвоём. С тобою.
– Мы?!
– Да. Сантьяго и мистер!! Мы.
Старик тычет пальцем в грудь Хэма, потом – в собственную.
На его обожжённой Солнцем физиономии написано запредельное счастье…
– Чёрт бы подрал – и тебя, и твою рыбу.
– Тсс!!
– Что ещё?
– Рыба может обидеться, и тогда мы её не поймаем.
– Мы…
– Обычно я…
Слышится… нежное постукивание клавиш, и Хэм перебивает старика, зажимает ему рот.
– Тсс!!
– СТАРИК РЫБАЧИЛ ОДИН.
Это звучит отовсюду, вкупе с постукиванием, и это звучит голос самого Хэма…
– Старик рыбачил один, – повторяет за голосом Хэм и – впервые улыбается.
Строчка – ведь это же строчка!! – действительно хороша.

– Рыбачил один, – талдычит Хэм на разные голоса.
– Враньё, старина.
Сантьяго морщится и налегает на вёсла.
– Ты о чём?
– О том, что один.
– Почему же – враньё?
– Во-первых, я рыбачу с тобой. А во-вторых, какая кому разница, с кем рыбачил старик? Главное – рыба.
– Самая-самая…
– Туристы видят, как я ухожу в море, видят, как я возвращаюсь… с огромною рыбою. Остальное – касается только меня.
– Разве ты не хотел бы, чтобы они увидели, как ты… работаешь вёслами?
– Они – спугнут мою рыбу.
– Спугнут?!
– Я не хочу, чтобы мне мешали… разговаривать с моею рыбой… Это – как с Морем. Или – Богом. Или – собою. Ты – только настроишься… на честный и простой разговор.
Старик оставляет вёсла, складывает – молитвенно – руки.
И, кажется…
Всё застывает. В ожидании слов – от старика.
И лодка, и Море, и…
– Бог?!
Хэм с удивлением оглядывает старика.
Старик чертыхается:
– Хватило – даже тебя. Чтобы они испугались.
– Они?
– ОНИ.
И Море, приходя в движение, ударяет в корму…
И Солнце чуть быстрее катится в густой синеве…
И ветер чуть сильнее треплет волосы Хэма…
И Бог…
– Рыба, Море и Бог, – вышёптывает Хэм.
– И два старика, – ещё тише вышёптывает Сантьяго… и кричит в синеву:
– ЭЙ ТЫ!! МЫ ИДЁМ К ТЕБЕ!!
И синева бросается прочь. Вкупе с Солнцем и редкими облаками.

– Слушай…
Старик сравнивает свои грубые мозолистые руки – с руками Хэма.
– Ты – стучишь по клавишам, а руки… Видишь? Какие мозоли!! Да, мои руки не отличаются от твоих, но я всю жизнь ловил рыбу, а ты…
Хэм двигает пальцами, словно ударяет по клавишам любимой машинки.
– Писать о рыбалке, щёлкая клавишами, и непосредственно ловить рыбу… И такие… похожие мозоли?!
Пальцы Хэма двигаются всё быстрее, но звуки – совершенно не соответствуют движениям пальцев.
Плещется морская вода,
покашливает удивлённый старик,
поскрипывают допотопные снасти…
Старик следит за пальцами Хэма, склонив голову набок. Старику интересно.
Плещется,
покашливает,
поскр-р-р-р…
– Щёлк…
Это – клавиши?
Под пальцами Хэма?
В чёртовой лодке?!
Чёрт знает где?!
– Щёлк!!
О, чёрт…
Это – старик.
Улыбается и – щёлкает языком.
Хэм собирается разбранить его и заставить свои пальцы – остановиться.
Но в глазах старика плещется не только мальчишеское веселье, но и любовь.
И Хэм приноравливается к щёлкающему языком старику.
– Щёлк-щёлк!!
И пальцы Хэма удар-р-ряют…
– ЩЁЛК!!
УДАРЯЮТ!!

Старик работает вёслами, поглядывая исключительно в небеса.
– Ты хоть знаешь, куда мы плывём? – интересуется Хэм.
Всё вокруг – одинаковое.
Ни одного ориентира.
Синее море, синее небо.
Ни одного…
– А Солнце? – смеётся старик. – Я плыву – прямо к нему.
– К Солнцу?!
– Да.
– Зачем?!
– Моя… наша рыба, самая-самая среди остальных рыб, поднимается со дна, привлечённая его полуденными лучами…
– Самая-самая среди остальных?
– Ха!! Ну, конечно.
– Гм.
– И она поднимается – с самого-самого дна… Но и Солнце, оно становится – самым-самым – в единственной точке…
– Самое-самое дно, самое-самое Солнце… Что ты несёшь?! Я хотел посмотреть, как ты ловишь – самую… тьфу ты, обыкновенную рыбу – в самом… о, Господи… обыкновенном море, а ты…
– Обыкновенный старик ловит обыкновенную рыбу… Тебе – интересно?
Старик еле сдерживает зевок.
– Самый обыкновенный старик…
Старик оставляет весла…
– Ловит, ло-о-о…о-овит…
Первым зевает – всё-таки Хэм.
Зевает, выворачивая челюсти, зевает, проклиная – разглагольствующего старика, обыкновенного, чтоб его, разглаго-о-о…
Старик же – хитро подмигивает далёкому, безмятежному небу и, напевая о рыбе… о самой-самой прекрасной рыбе, яр-р-ростным рывком бросает лодку – вперед.

Лодка движется с невероятною скоростью. Но старик – даже не потеет.
Равномерно работая вёслами, старик напевает о рыбе, о самой-самой…
– Ты знаешь… мне нравится – твоя песня.
– Откуда ты взял, что она – моя?!
– Ты же поёшь… Вот же – прямо напротив меня – работаешь вёслами и поешь. О самой-самой…
– Во-первых, кха… уже не пою.
Старик прочищает горло, собирается сплюнуть в море… сплевывает в кулак.
– А во-вторых… Я только открывал рот, предоставив ветру – ловить в моей глотке… слова и мелодию…
– Ты хочешь сказать…
– Не люблю я писателей. Сплошные намёки и виляния. Ты хочешь… Нет. Я – говорю.
– Ну, хорошо… хорошо… Ты… говоришь, что это – не ты…
– Не я…
– Предположим, не ты…
– Опять в тебе проснулся писатель?!
– Прости.
– Я говорю, что позволил ветру…
– Ветру?!
– Ветру!!
– И если я…
Старик только кивает.
Хэм открывает рот…
Ни-че-го.
Хэм зажмуривается и открывает рот – ещё шире.
НИ-
Запрокидывает голову…
-ЧЕ-
Высовывает язык…
-ГО!!
– Ха-ха-ха!! – смеется старик. – Ему не нравится твоя писательская глотка. Слишком чистая, слишком правильная писательская глотка.
Хэм дёргает плечами и, отвернувшись от старика, начинает насвистывать джазовый шлягер…
Назло – старику… и проклятому ветру, не оценившему его писательской глотки.

Солнце печёт…
Хэм всё ещё насвистывает, но ему жарко… и хочется – заткнуться, и глотнуть холодной воды, и просто молчать, глядя на… чёрт бы с ним, певучего старика. Обожаемого, чёрт бы с ним, ветром.
– Уф…
Сейчас он повернётся к такому же мокрому от пота, такому же… опалённому Солнцем…
– Уф…
Хэм поворачивается…
– Чтоб тебя!!
Старик – совершенно прежний, ничуть…
– налегает на весла –
не потный, не опалённый,
– подмигивает Хэму –
не досадующий на Хэма?!
– кивает на проклятое Солнце, тычет в него кончиком весла…
И всё это – без тени притворства.
Естественный, обыкновенный… улыбающийся – и Хэму, и морю, и чёртову Солнцу…
– Уф…
А Солнце – увеличивается в размерах, заполняет собою – небосвод…
– Уже скоро, – бросает старик. – Уже – совсем скоро.
А Солнце – увели-и-и-и…
– Самое-самое? – ужасается Хэм.
– Самое-самое, – умиляется, улыбается старик.
И Солнце – улыбается тоже. Естественною, обыкновенною улыбкою – самого обыкновенного старика.
Улыбается, улыбается, у-у…

8, СНЫ

– У-у!!
Хэм ковыряется в салате, ковыряется – в отвратительном и свежем салате…
– Чёртова диета… Что я напишу, сожрав эту чёртову зелень?
В салате есть все. И все это – свежее и политое оливковым маслом. И всё это…
– Тьфу!!
Хэм отставляет салат.
– Я напишу… напишу… о старике, что умиляется, глядя, как марлины резвятся в солнечной прохладной воде… о старике, что выбрасывает за борт – свои любимые… хе-хе, единственные снасти… Зачем они – старику?!
Хэм зажмуривается, Хэму не нужна – его чёртова машинка, Хэм – уже пишет.
ПИШЕТ!!
ЧЁРТ ПОБЕРИ!!
И без всякой машинки.
– Ста-рик лю-бит прек-рас-ную, свер-ка-ю-щу-ю… и ког-да о-на под-плы-ва-ет к е-го лод-ке, он толь-ко у-лы-ба-ет-ся и…
Хэм оскаливает ровные крепкие зубы.
– Не-е-ет!! Этот сукин сын целится в её нежное прекрасное сердце – своим гарпуном… и готовится к единственному, единственному удару…
Э?!
Хэм поводит ноздрями…
ЧЕМ ЭТО ПАХНЕТ?!
Явно – не чёртовым салатом?!
Хэм открывает глаза, видит – огромную жареную рыбу…
Прекрасную жареную рыбу, уже нарезанную заботливым кулинаром.
И проглатывает слюну, и тянется – ухватить самолучший кусок, и…
Рыба подмигивает ему – мёртвым белёсым глазом, и…
И Хэм нашёптывает, пропечатывает:
– Ры-ба-чил о-дин.
И Бо-о-оже, – приходит в себя.

– Тебя сморило – ожидание… Не надо, не оправдывайся. Мы плывём – уже целую вечность, а Солнце – всё ещё обыкновенное, всё ещё – самое обыкновенное Солнце.
Слышатся бесчисленные всплески…
Это – обыкновенные рыбы плывут рядом с лодкою, то опережая, то оставляя – её.
– Видишь? Да?
Хэм видит…
Рыбы их не только не боятся, рыбы – любуются ими.
– Чего им надо? – вышёптывает Хэм, поражённый обилием рыбы и её поведением.
– Обыкновенную рыбу интересуют – необыкновенные старики.
– Самые-самые? – ухмыляется Хэм.
– Самые-самые, – подтверждает старик – и машет рыбам рукою.
Рыбы – немедленно дёргают хвостами, словно приветствуя старика. Самые обыкновенные – самого-самого.
– Ты почитал их – обычными рыбами…
– Я почитал их – обычными рыбами.
Рыбы начинают кружить вокруг… старика и его лодки, расходясь идеальною сверкающею спиралью…
Самые обыкновенные рыбы…
Самые обыкновенные?!
Идеальною – сверкающею – спиралью?!
Самые…
– Боже… Какова же – самая-самая…
У Хэма перехватывает дыхание.
– Самая-самая – для самых-самых…
И в глазах старика он видит – всё ту же идеальную – сверкающую – спираль.

– Я – обыкновенный писатель, я… пишу для обыкновенного журнала – обыкновенную статью о рыбалке…
– А я – обыкновенный старик?
Старик давно уже оставил – бесполезные вёсла.
Один чёрт, никакого движения…
Ни-ка-ких пе-ре-мен.
Море и море…
Обычное…
– За обыкновенною машинкою – выполняю обыкновенный заказ…
– А я…
– Читателю, тоже обыкновенному, интересны подробности… Ему хочется – заглянуть в мою лодку…
– А я… – начинает старик и… обрывается, и прикладывает палец – к губам.
– Тсс!!
Хэм осекается.
Тсс?!
Старик кивает на море…
Море – недвижно.
Откуда же – эти еле слышные…
И что это?
ЧТО ЭТО?!
Как будто тысячи, миллионы внимательных, слишком внимательных… затаив дыхание, наблюдают…
За обыкновенными…
Боже…
Тысячи!!
Миллионы!!
Сейчас – они… вы…дохнут…
ВСЕ!!
РАЗОМ!!
Внимательные…
Слишком внимательные…
– Пфр-р-р!! – вырывается из задницы старика. – Пфр-р-рух!!
И Хэм вздрагивает, и первые слёзы катятся из его глаз…
ОНИ?!
Ни-ко-го.
Только Хэм и – проклятый старик, и чёртова ненаписанная статья, и постылое – одинокое – море…
Да и старик…
Откуда он взялся?!
С его бородою?
Снастями?!
И жалкой лодчонкою?!
Никого-о-о-о-о…
Ведь старик… это не человек.
Нет.
Это – ветер, наполненный словами и мелодией, это – море… и небеса… это – желание Хэма…
Тайное желание Хэма…
Увидеть в море – безнадёжно, бессмысленно прекрасном –
подобного себе старика.

На море обрушилось небо. Или дождь. Или небо – с дождём.
Откуда?!
Только что – совершенно чистое, безразличное небо…
Гм…
Как будто ему захотелось поплакать?
Или, нет…
Слёзы – сами собою – хлынули вниз.
На одинокого Хэма.
Ледяные, одинокие слёзы – одинокого неба.
– О-ох, брр…
Хэму неуютно в утлой лодчонке, он озирается – в поисках берега.
Но, чёрт, старик, сидящий напротив, принимается за наживку…
– Чёрт бы тебя побр-р…рал, – лязгает зубами мгновенно продрогший Хэм. – Я не говорил тебе, что ненавижу проклятый дождь…
Старик кивает.
– Ненавижу – отсутствие Солнца…
Снова – кивок.
– И выпивки.
Старик, не глядя, двигает – откуда она в лодчонке? – канистру – в сторону Хэма…
– Чёртово небо, холодное небо, дождливое… как одиночество и смерть.
Старик хмыкает. Показывает одними глазами.
Хэм видит у ног своих – канистру, придвинутую стариком. Преображается:
– Ты – славный старик. Ты… поймаешь свою самую-самую рыбу… Я – знаю.
Хэм хватает канистру. Встр-р-ряхивает её. Вслушивается – в чудесное бульканье.
– Не веришь?!
Открывает канистру… делает основа-а-ательный глоток.
Старик уважительно щёлкает языком. И, тем не менее, не верит. Ни единому слову.
– Ух!!
Хэм отставляет канистру, смачно облизывает сладкие губы и – кричит прямо в навалившееся небо:
– Самую-самую чёртову рыбу!! Потому что… я так хочу!!
Хэм хохочет и подмигивает удивлённому старику, пытающемуся разглядеть, с кем это разговаривал Хэм.
– Я!! ТАК!! ХОЧУ!!
И небо отступает… от моря и лодки, и старика, и хохочущего Хэма.
– Ну, забрасывай чёртовы снасти… но знаешь, давай лучше я… А я хочу… поймать… не просто рыбу… больше чем рыбу!! И твоя жалкая наживка…
Хэм закусывает губу и – с явственным усилием вырывает из собственной груди горячий окровавленный комок, и взвешивает его в руке, и споласкивает вином… и насаживает – на крючок, и забрасывает его – не в море, но в небо… уже недостижимое, вернувшееся на привычное место, и застывает с запрокинутой головою… глядя на прыгающий в небесной воде поплавок.

– Но Солнце… ещё не самое-самое…
– Плевать.
– И море…
– Плевать.
– И небо…
– Пле-вать.
– Она не поднимется, её попросту нет… самой-самой…
– Ты что, не понимаешь?!
– Она останется в другом месте, под самым-самым…
– Ты действительно не понимаешь?!
– Твоя самая-самая…
– Ах, ты ж… сукин ты сын…
– Моя…
– Боже правый…
– Наша…
– Я…
– Самая…
– Я – УЖЕ – ПОЙМАЛ – ЕЁ.
Это – гром, расколовший далёкие небеса? Или ревущий в небеса – Хэм?..
– Боже, – рвётся из его опустевшей груди. – Бо-о-оже…
Хэм разбрасывает руки и, запрокинув голову, смотрит в разорванное молниями небо…
– Я – уже – поймал – её.
– Самую-самую?!
– Да.
– Под самым обыкновенным небом?
– Самую-самую – под самым обыкновенным… и безо всяких снастей…
– Ты…
Старик оглядывает лодчонку.
Всё – на месте.
Снасти, канистра…
Но рыба…
– И где же она, ты… чертов сумасшедший писатель?
Нежнейшая улыбка озаряет хэмово лицо, или это – обыкновенное Солнце, прорвавшееся сквозь тучи – единым лучом…
– Где же она?!
И Хэм обнимает непонятливого и такого необыкновенного старика…
– Где же твоя самая-самая рыба?!
И Хэм хлоп-п-пает старика – между лопаток.
– Наша самая-самая…
И Хэм взъерошивает – чудесные седые волосы старика…
Самого-самого…
Самый-самый.

13, ЭПИЛОГ

– Самая-самая, – шепчет старик, глотая горячие слёзы и хлопая Хэма – между лопаток.
– Самая-самая, – вторит ему Хэм, щурясь… на очень уж яркую лампочку, что светится под потолком кабинета.
– Ты – поймал её.
– Нет, не я. Мы.
– Ты.
Старик всхлипывает.
– Ничего. Ну, что ты?
Хэм утешил бы – обыкновенного старика, но этот…
Какого чёрта?!
– Эй, хватит уже – сырости!! Ты что, не доволен – своим… нашим уловом?!
– Что ты, – отмахивается старик. – Просто…
Старик отстраняется от Хэма, тычет пальцем в стопку исчёрканной, исписанной бумаги, в заглавие…
– Ты – уже поймал свою рыбу, а я…
Хэм перечитывает заглавие…
«Старик и море»…
Чёрт…
Ну, разве это – не хорошо?!
Старик трогает его за плечо.
– Я всё понимаю. И спасибо – тебе. За всё. Ты – самый-самый… И ты – поймал свою…
– Нашу.
– Пускай нашу, но ты – поймал её.
Старик вскидывает на плечо мокрые… всё ещё мокрые снасти.
– Прощай.
– Ты – уходишь? Так быстро?!
– Зачем я – тебе?
– Ты…
– Только не надо – сырости.
– Хочешь…
Хэм хватает рукопись, собирается – разорвать…
– Зачем?
– Чтобы начать всё сначала. Чтобы написать: Хэм печатает на машинке…
– Довольно активно, – улыбается старик.
– Да!!
– Не надо.
– Но я не хочу расставаться.
– Ты думаешь…
Хэм прижимает рукопись к сердцу…
Оно же… на месте?!
Да?!
– Ты думаешь, это – единственная рыба? Самая-самая единственная рыба?
Хэм с надеждою заглядывает в глаза старика. В синее-синее море, что плещется – в них.
– Старый ты дуралей, да мы… с тобой…
И море – рвётся наружу.
– Поймаем…
– Поймаем…
– Ещё не одну…
– Не одну…
– Самую-самую…
– Самую-самую…
И рыбина-Солнце выскакивает из моря и – поднимается всё выше и выше…