Книжная лавка
Я познакомился с Матвеем Борисовичем после того, как согласился несколько дней присмотреть за ним. Передо мной сидел грузный, пропахший никотином старик. На нем была грязная нижняя рубашка, усыпанная, как и брюки, пеплом от вонючего десятикопеечного «Памира». Он курил одну сигарету за другой, наполняя дешевым дымом полупустую квартиру.
Время от времени Матвей Борисович засыпал, потом, так же неожиданно, просыпался. Видно, в его голове шла непрерывная работа.
Просыпаясь, он продолжал начатую историю, причем, от третьего лица, глядя на происходившее с ним, как бы со стороны.
Когда Матвей Борисович заканчивал свой рассказ, он смотрел на меня, пытаясь рассмеяться, но с его мокрых губ слетало лишь короткое «ге-ге».
Так произошло и на этот раз. Тяжело вздохнув, мой подопечный открыл глаза и сразу же начал говорить:
«Эта новость облетела нэпмановскую Москву быстро.
– Вы слышали, Гольдштейн стал бароном?
– Не может быть! Так запросто какому-то торговцу титул никогда не жаловали.
– Как вам нравится Матвей Гольдштейн? Он не побоялся плюнуть новой власти прямо в морду.
– Да, это жест. Надо же, какой-то еврей не побоялся открыть такую тайну, – судачили между собой люди, приходившие к Матвею в лавку после ее ремонта.
Книги здесь продавались великолепные. Чувствовалось, что хозяин знает толк в литературе. Любили заглянуть к нему и сами литераторы.
Книжная лавка стала своеобразным клубом любителей прозы и поэзии.
За чашкой чая или кофе, в никотиновом дыму они часами просиживали за разговорами. Матвей любил присаживаться к посетителям и включаться в горячие споры. С его мнением считались, и то, что нравилось Гольдштейну, моментально раскупалось.
Изредка сюда захаживали Владимир Маяковский и Сергей Есенин.
Книголюбы и начинающие писатели это знали, поэтому старались появляться тут почаще в надежде повстречаться с ними.
Со временем Матвей стал приглашать знаменитостей к себе в гости, благо его квартира располагалась рядом, в соседнем доме. Чтобы не закрывать в таких случаях магазин, Гольдштейн нанял помощника.
Если Матвей был крупной комплекции, с большой круглой головой, толстыми губами и выпуклыми, как у рака, глазами, то Иосиф, так звали помощника, был небольшого роста и щупленьким. Его вытянутое, с тонкими чертами лицо наполовину пряталось за огромными очками из толстого стекла. Иосиф долгие годы прожил в маленьком местечке, но, тем не менее, проявлял недюжинные познания в литературе, что позволило ему быстро сдружиться с Гольдштейном.
Дела в книжной лавке шли хорошо. Матвею удалось выкупить две соседние квартиры и расшириться. Ремонт затронул не только внутреннюю часть помещения, но коснулся и фасада. Теперь вход магазина короновала новая вывеска, на которой большими буквами значилось: «Барон Гольдштейн».
Вот тогда и поползли по столичному городу пересуды.
– Дорогой, откройся мне, я никому не скажу. Как ты стал бароном? И куда смотрят большевики? Ты что их и вправду не боишься? – доставали его многочисленные друзья и приятели.
Бизнес у Гольдштейна пошел еще круче. Вряд ли в Москве нашелся бы хоть один книголюб, не побывавший в его лавке.
Однажды, изрядно выпив с Есениным, он не сдержался. И когда тот задал ему вопрос: «Мотя, ну мне можешь сказать, как ты стал бароном?», он не выдержал и признался.
– Коммерция есть коммерция, и требует находчивости. Иосю, моего помощника, знаешь?
– Знаю.
–Так его фамилия – Барон…»
История с демографией
Второй час шло заседание Ученого совета института демографических исследований.
Молодой подтянутый профессор Усачев Виктор Николаевич из отдела математического моделирования стоял за трибуной и давал весьма пессимистическую оценку рассматриваемому вопросу.
– Статистика никакой корреляции между доходом семьи и рождаемостью не находит.
Председательствующий заерзал и, не выдержав, ехидно заметил:
– Установить этот факт можно и без обработки статистических данных.
Виктор Никалаевич не стушевался.
– Вы правы, но забежали несколько вперед. Как я полагаю, здесь налицо влияние цивилизации и несоблюдение религиозных заветов.
Поэтому мы и пошли путем искусственного исправления демографического состояния. Соответствующие рекомендации были переданы нами в отдел клонирования, о чем, надеюсь, доложит профессор Пятаков Григорий Ефимович.
Григорий Ефимович мало походил на профессора. Красно-серый свитер ручной работы, синяя футболка, джинсы, и черный халат поверх всего этого делали его похожим, скорее, на грузчика.
– Успехи в клонировании, – немного заикаясь, говорил профессор, – известны давно. За время, прошедшее от клонирования овечки Долли до сегодняшнего дня отработаны прекрасные методики и создана современная аппаратура.
– Вы не совсем откровенны, – перебил докладчика председательствующий, – а срывы в репродуцировании тканей отдельных органов, в частности печени, вы забыли?
– Да, положительный результат пришел к нам не сразу, – и, обернувшись к председательствующему, добавил, – но и в этом был наш приоритет, подтвержденный патентом на изобретение.
Слушатели в зале заскучали, хотелось услышать о чем-то новом, сенсационном.
Уловив настроение зала, Ефим Григорьевич обратился к сослуживцам.
– Но вы же знаете, какое сопротивление оказывает Ватикан клонированию человека. Опыты приходится проводить нелегально, принимая все меры предосторожности. Возможно, даже похлеще, чем при создании атомной бомбы.
В зале настала тишина. Прекратились разговоры, стих шелест газет и журналов. Взгляды устремились на Пятакова.
– А результат таков, что Папа Римский оказался прав, – и, вытирая шею платком, продолжил, – мы получили клонированного человека. Биологически он ничем не отличается от простых смертных.
Он ест, пьет, дышит, но еще ни разу не усмехнулся и не обиделся, не проявил какого-либо интереса к пейзажу за окном или телевизионной программе. Другими словами, оказался без души. Повторяю, не бездушным в нашем понимании, а просто без души. Поэтому назвать его человеком нельзя.
Председатель Совета одобрительно кивнул и подытожил:
– Тема актуальная, и есть надежда получить на следующий год бюджетные деньги.
Григорий Ефимович вернулся на свое место разбитым и надломленным. Признаваться в поражении не так уж легко, особенно перед коллегами.
«Душа не материальна, она эфемерна и дается Богом. Если ее можно клонировать, то чью душу брать для этого? У живого человека ее не заберешь. Купить у Дьявола? Но не так уж много людей, которые продали ее. Брать души мертвых людей? Это тоже не выход, можно нарваться на злобную. Где вы слышали на поминках, что у покойника была плохая душа? Значит, родственники, соседи или сослуживцы просто врут. Из-за этого можно создать клон Пушкина с душой Дантеса или клон Моцарта с душой Сальери», – объяснялся с невидимым собеседником профессор.
От грустных мыслей Григория Ефимовича отвлек шум в зале.
Шли прения. По всей видимости, Гвоздиков Андрей Михайлович из отдела психоанализа уже заканчивал выступление:
– Могу предположить, что Кондраков из экономического отдела мог бы вам помочь.
– Почему, голубчик, вы так решили? – не выдержал Пятаков.
– Да потому что, когда нужны деньги на покупку оборудования или премию, он вынимает из вас всю душу. Она, я думаю, вам пригодилась бы.
За Гвоздиковым к трибуне подошел небольшого роста с сизым носом заведующий физической лабораторией.
– Я могу согласиться с Андреем Михайловичем в том плане, что душа не эфемерна, а вполне материальна. Но забирать ее нужно не всю, – завлаб посмотрел на раздувавшего щеки Кондракова, – а, как у доноров крови, совсем понемногу, чтобы она со временем полностью восстановилась.
– Ну, и откуда вы ее собираетесь забирать? – заикаясь, спросил Пятаков.
– Из пятки. Да, да, уважаемый Григорий Ефимович. Наши предки не ошибались, когда говорили, что душа от страха уходит в пятки.
– И чем же вы собираетесь пугать ваших доноров? – не успокаивался Пятаков.
– Кого как. Пенсионеров – сокращением штатов, молодых – призывом в армию, иных – инфляцией или экономическим кризисом. В дальнейшем предполагаем производить коррекцию души. Изменять метагены таким образом, чтобы человек никогда не подвергся бы алкоголизму, наркотической зависимости, злобе, предательству или коррупции.
Пятакову стало грустно. Что говорили остальные он уже не слушал.
«К чему приводит планирование я знаю не понаслышке. Одни уже лепили образ советского человека», – бормотал профессор по дороге домой.
Когда наступила ночь и за стеной послышалось посапывание Ванюшки, Григорий Ефимович подумал: «Мне же всего тридцать семь, не проще ли исправлять демографию старым дедовским способом» – Ну, что, мать, не пора ли нам к сыну добавить дочь? – прошептал Пятаков и нежно поцеловал жену.
Синагога
– Вы знаете Илью Миликовского?
– Нет.
– Ну, может, что-то слышали о нем?
– Тоже нет.
– Вы когда-нибудь заходили в синагогу? Опять нет?
– Почему вы об этом заговорили?
– Вы интересуетесь, зачем спрашиваю, знаете ли вы Илью Григорьевича? А как, по-вашему, с чего должен начаться рассказ о синагоге? Поверьте мне, что лучше всего со знакомства с Миликовским.
– Он что, главный раввин города или хранитель Торы?
– Не мучьтесь, отвечаю. Он исполнительный директор по региону, а по совместительству – «массовик-затейник».
– Он еще где-то подрабатывает?
– Нет. Он просто в синагоге проводит культурно-массовую работу. «Синагога» в переводе с греческого языка означает «собрание».
Вот он и собирает слушателей, так сказать, приобщает, если не к Богу, то хотя бы к культуре.
– С чего вдруг вы решили рассказать о синагоге?
– Вспомнил свое первое там выступление. Происходило это в подвале под основным залом. Помещение, к моему удивлению, называлось столовой. Стулья выстроились рядами, как в театре, а вот столы отсутствовали. Правда, один стол стоял, и за ним сидели Илья Григорьевич и раввин Леви. Вы его, конечно, тоже не знаете?– Нет, не знаком. Так куда делись столы?– Вы спрашиваете, где остальные столы?
На это я думаю так. У евреев принято гостей приглашать к столу. Нет столов – нет угощения, а для принятия духовной пищи столов не нужно.
– Чем вы кормили своих слушателей?
– Читал свои рассказы и главы из книги воспоминаний.
– И это можно слушать?
– Вы меня заставляете быть нескромным. Лучше об этом спросите раввина Леви, который от смеха катался по тому единственному столу, за которым сидел. Он смеялся в тех же местах, где и все, но делал это так выразительно и зажигательно, что зал продолжал смеяться уже над его реакцией.
«Какой молодец! С таким чувством юмора можно работать клоуном»,подумал я тогда и не ошибся. Когда все тот же Илья Григорьевич дал мне два пригласительных билета, пойти с женой на празднование Пурима, которое проходило в цирке, то, как вы думаете, кто выехал верхом на коне в казацких шароварах? Правильно, вы угадали, то был Леви. Он очень смахивал на Богдана Хмельницкого, взирающего на площадь. Кстати, вы знаете, почему он стоит с поднятой вверх булавой?
– Пока нет.
– Рассказывают, что когда он въехал в Киев и, подняв булаву, прокричал:
«Здоровеньки булы, браты-казаки!», толпа, картавя, ему ответила:
«Здгасти!». Услышав такое приветствие, он тут же окаменел.
– Я очень прошу, не начните мне рассказывать старые анекдоты.
– Согласен. Возвращаюсь к столовой. Синагога есть синагога, и находиться в ней нужно с кипой на голове. Если вы забыли взять с собой кипу, как случилось со мной, то все тот же Илья Григорьевич выручит вас. Я положил ее на свою прическу, но кипе там что-то не понравилось.
Она все время пыталась улизнуть. Я без конца ловил кипу и водворял на место. Первым не выдержал раввин Леви. Он снял со своей головы шикарную черную шляпу с большими полями и дал мне.
«Уважаемый рэб Леви, вы добрый и умный человек,– думал я,– но моя голова больше вашей». Шляпа, как и кипа, слетала с моей головы.
Приходилось левой рукой придерживать шляпу, а правой держать книгу.
Намучился тогда здорово, но опыт приобрел. В следующий раз я булавкой-невидимкой приколол кипу к голове. Она не слетала, но родился вопрос: «А что делать тем, у кого лысая голова?».
На этой второй встрече присутствовал и рэб Леви. Было преддверие праздника Ханука. Он решил сказать пару слов. Его короткий скетч продолжался полчаса, сократив на треть мое выступление.
Должен вам признаться, что прихожу в синагогу не только на свои выступления. Слушал здесь Ирину Чемеровскую, редактора и ведущую телевизионной передачи «Мишпуха», Нинель Либероль, музыковеда и литератора, поэта-барда Владимира Васильева.
– Вас послушать, так получается не синагога, а клуб какой-то.
– Для меня – да. К сожалению, я воспитан атеистом, хотя дедушка был кантором. Не умею я разговаривать ни на идиш, ни тем паче на иврите.
Нужно было развалиться Союзу, чтобы моя внучка, наполовину еврейка, наполовину украинка, пошла в первый класс еврейской школы.
Закончить ее не удалось. Родители увезли внучку на другую сторону земного шара. Там она продолжила учебу в австралийской школе. Когда же семья переехала в более престижный район города Аделаида, внучка перешла в школу при синагоге. Воистину, знание иврита лишним не бывает!
Но самым интересным оказалось то, что раввин синагоги далекой Аделаиды Иосиф Энгел оказался знаком с главным раввином нашей синагоги Моше Московичем, с которым они в Америке заканчивали одну и ту же йешиву.
– Такие совпадения! Боже мой, какой малый мир!
– К этому добавлю, что супруга Моше Московича Мэриам – уроженка Австралии.
Неудивительно, что, когда дочка с внучкой приехали в Харьков и привезли теплый привет от Энгела, мы были приглашены на празднование Песаха в дом главного раввина.
– Что вы там интересного увидели?
– Практически ничего, кроме огромного роя детишек раввина, зажигавших пасхальные свечи. Они высыпали в коридор, как мелочь из кошелька.
Обидно, у меня в тот день разыгрался радикулит, поэтому, извинившись, тут же уехал к себе домой.
– Могли бы потерпеть. Не на каждый Песах выпадает такой случай.
– Что поделаешь, но дома меня уже ждал хороший ужин с мацою во главе. Открою секрет, я прихожу в синагогу еще и для того, чтобы купить мацу. Обожаю ее грызть.
Вспоминаю, как в детстве мои родители посылали меня в домразвалюху, затерянный под горой улицы Шевченко. В центре комнаты с разбитыми окнами стояла русская печь, и какие-то мужики бомжеватого вида пекли мацу. Они раскатывали тесто на большие круги и прокатывали колесиком от будильника. Маца прожаривалась неравномерно, местами со вздутиями. Уложив ее в белоснежную наволочку, я нес эту хрупкую ношу домой, оглядываясь по сторонам.
Теперь я покупаю несколько упаковок мацы, угощаю ею своих знакомых, причем, в основном православных, чтобы потом, несколькими днями позже, вместе с ними испробовать пасхальный кулич.
Каждый раз, посещая синагогу, мне приятно видеть там людей, испрашивающих у Мошиаха счастье, может, немножко и для меня.
Вновь отстроенная и реставрированная синагога выглядит светлой, уютной и по-домашнему гостеприимной. Выполненный из красного дерева и отделанный золотом огромный арон кодэш (святой шкаф) придает торжественность и таинственность. В нем хранятся святые свитки Торы. Их от руки пишет сойфер на протяжении пятишести лет. Нельзя допустить ни единой ошибки, иначе весь труд пойдет насмарку. Для придания большей значимости проделанной работе, сойфер в конце свитка оставляет в словах пропуски, которые дописывают уважаемые люди общины. Есть в этих свитках и буква, вписанная Ильей Григорьевичем.
– Я вам очень признателен за этот рассказ.
– Приходите в синагогу, увидите все своими глазами и обязательно познакомьтесь с Миликовским. Я не зря вас спрашивал, знаете ли вы этого милейшего человека…
Вдруг послышался голос жены, доносившийся из другой комнаты: «С кем ты там разговариваешь? Бубнишь и бубнишь!».
– Будешь удивлена, но мне в голову пришел сюжет для нового рассказа. Напишу, дам почитать,– ответил я, отвлекаясь от своих мыслей.
Опубликовано в Витражи 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!