* * *
Если память не изменяет… Изменяет она тебе, изменяет!
С первым встречным обучаемым человеком, который читает
поэмы,
доказывает теоремы, вникает в темы-схемы-проблемы.
Надо застукать память на местах её преступлений!
Схватить и начитаться Цицерона и Аристотеля, снова поучить
склонения и спряжения, таблицу умножения или (к примеру)
правила и приёмы стихосложения.
Ну, там… побежать в библиотеку, чтобы увидеть своими
глазами:
возлежит прекрасная память твоя на библиотечных столах,
как Постумия на античных пирах и со всеми, кто что-то
учит-читает,
тебе и прочим (тем, кто ничего не учит, не читает)
целенаправленно изменяет.
* * *
А сколько процентов воды в молодом человеке?
А девяносто процентов воды в молодом человеке!
Человеки выпивают целые реки и выделяют реки,
у них в крови гудят реки, в животах урчат реки,
А когда человеки поют — может статься, это что журчат
(правильно!) реки…
* * *
Поэт-правдоруб репейник дружит с нахлебавшейся горечи
поэтессой-полынью,
с объявленным врагом народа поэтом-любителем коноплёй,
с бывшим поэтом, а теперь с критиком — крапивой.
У них всех преимущество — знают жизнь. Ибо растут там,
где другие
или не желают, или не выживают: на пустырях, на пепелищах,
на задворках, у стен тюрем, больниц, кладбищ…
* * *
В гимнастёрочке лейтенанта прилетал птиц-синиц,
Голубь — в изумрудном галстуке,
Сорока — в костюме официантки,
Воробьи — в удобной камуфляжной форме.
Деловые птицы находят время пообщаться через окно
С пожизненно заключенным попугаем в карнавальном наряде.
Потому что он мастерски играет со словом.
* * *
Когда надумаешь ехать в Бельгию навсегда,
оставь мне эту железную койку.
На ней скончался красавец-прадед —
известный краснодеревщик.
А баба Тася не умерла, она превратилась
в словоохотливое привиденьице и выболтала,
как тебя зачали здесь, на этих упругих пружинах.
Зачали. Развелись. Никому не нужна
эта проклятая койка, её живописная ржавчина,
золотые шары в изголовье, детские сны,
восторг и ужас первого секса.
Меня тоже мало интересует прошлое
каких бы то ни было железных коек,
но если на них спать — снится будущее.
* * *
Ты о ком? А, о муже…
Упорхнул к другой бабе. Нет, не взял ничего.
Взял лишь кенара Эдю. Да, лимонного, певчего.
Уходя, щебетал: «В этом доме только Эдя меня понимал,
Пел со мною дуэтом, уважал во мне личность».
* * *
Жила с мужиком двадцать лет.
Русский, фамилия Волков. Волков обгладывал кости,
Грустно поглядывал в лес, держал при себе собранный
рюкзачок,
Где имеются спички, соль, ножи и патроны.
Но не удрал. Всё ничего, только ночью воет во сне.
* * *
«Сучка или кобель?» «Рожали вы или нет?»
«Когда у вас будет течка?» «Можно вас полизать?»
Что за вопросы слышу от посторонних людей?
Всё потому, что веду собачонку.
Спросит мужик совершенно нормальный, не покраснеет.
Собака даже не вякнет, а я за неё отвечай:
«Если блохастые — не подходите!
Вы ещё мальчик или уже развязались?
…Ай, кобель-Габриель, знающий парень, то, что нам надо!»
* * *
Кого-нибудь не хватает?
Венера плещется в ванной, сопит Купидончик в спальне,
На кухне блаженствует Бахус, чудит в мастерской Аполлон…
А те, что ломятся в двери, те, что толпятся в прихожей,
Те, что дерутся на лестнице… Кто звал их?
Они вообще кто такие?
* * *
И я поживу у язычников, тоже наслушаюсь россказней,
Про то, какой затейник местный шаман.
Он, превратившись в ворона, летает везде, где вздумает,
Знает, где чего приключилось.
Думаю, ворон-шаман не дурак, и уже охотно шпионит
За ладною русской бабёнкой — за мною.
Развлекайся, хитрющая птица, дело твоё, хозяйское.
Сверли моё тело бусиной-глазом, береги от укуса змеи,
Пролетая над головою, каркни в ухо: «кар-савица!»,
Разбуди во мне то, что должно проснуться.
Вот я: гоняюсь за сусликом, лезу под ледяной водопад,
Объедаю смородину, что горит над горною речкой,
Дремлю на прогретой сопке, откуда виден Байкал, —
Хранилище дикой энергии — твой бирюзовый Байкал.
* * *
«Выздоравливай», — командует Солнце
И по паркету раскладывает, по стенам развешивает
Золотые: бинты, носовые платки, панталоны…
* * *
Уеду в глухую деревню, и летние дни промчатся,
Как пуганые бараны, а ночи — усталые кони.
Но каждое утро взглянет на меня,
Как жёлтый гусёнок из-под крыла гусыни.
* * *
Лето вредило картошке: солнце её испекло,
После дожди зарядили, град издырявил ботву.
Лунку копнёшь, и глазищи сами залезут на лоб:
Видишь уродливых кукол, видишь кабаньи муди,
Ох и срамные фигуры вместо картошек сидят!
Разные будят фантазьи — очень греховные.
Нас одурачило Лето.
Как же оно нам всучило стрёмные эти картошки?
* * *
Ну ты и обнаглел:
приходишь на свиданье
и тащишь за собою бывших жен
Одна из них болтается уныло
на шее у тебя, прикидываясь клетчатым шарфом.
Другая, распыляясь парфюмерно,
благоухает в складках всей одежды.
Прости, но эти дамы мне мешают.
Готовы, изловив момент, то всхлипнуть,
то хохотнуть, хихикнуть отовсюду,
из-под стола, дивана,
иль из-под кровати.
Когда ты выбросишь подарки этих женщин,
Одеколон и шарф?..
* * *
С чем ходит ко мне мужчина?
С картою звёздного неба, с букетом курильского чая,
С просьбой заштопать джинсы, с гусиным пером за ухом,
С лавровым венцом над ухом, с ручным мотыльком-аполлоном,
А то и просто — с приветом.
* * *
Ты машешь мне из окна белоснежным платочком,
и я, обмерев от волнения, сразу двумя руками отвечаю тебе.
Но, к сожалению, вышел казус:
мне никто и не думал махать,
ты всего лишь
усердно мыл окна белоснежною тряпкой —
тебя к труду приучила молодая жена.
* * *
…А разводились они легко, ругались всего-то раз —
делили библиотеку. Всё потому, что их книги
стали сплочённой командой, романы крутили романы,
дружили шкафами…
* * *
Июнь — конкурс на самые белые ноги.
Июль — конкурс на самый красный шелушащийся нос.
Август — на самый синий от черники язык.
* * *
Она просит: «Не докапывайся до меня!»
А ты всё равно берёшь садовую или совковую лопату и
докапываешься.
Чем только до неё (до истины) не докапываются — то
лопатой для снега,
то детской лопаткой для песка…
Вот и я: беру лопаточку для торта — докапываюсь,
докапываюсь…
* * *
Вырос сын, вырос внук, и уже не едят они
ложку каши «за маму» и ложку «за папу».
Старуха знает, как себя забавлять, —
сварит кашу и приказывает себе:
«Съешь ложку за сына, за внука,
за будущих правнучек, правнуков…»
* * *
Какой трудовой, какой урожайный год!
Вышли редакторы в поле — жнут, косят и рвут стихи.
Откроешь потом антологию или журнал,
а это тебе никакой не журнал,
это, быть может, стог, сноп, букет, венок, икебана…
* * *
На выставке голубей из золочёного купола-клетки
ласково смотрит чудо в жемчужных перьях.
На клетке значится: «Белый ангел».
Представь — этот голубь с письмецом на лапке
и с розочкой в клюве прилетел и сел на мой подоконник.
От восторга и изумления я теряю связь с этим миром
и грохаюсь в обморок.
Если окажешься рядом, тебе придётся срочно решить,
поднимать или не поднимать меня (пятипудовую даму) с пола,
приводить не приводить в чувства — возвращать не возвращать
с неба.
* * *
Чтобы отогреть простуженных людей и бездомных собак,
Земля готова вертеться и вертеться,
Чтобы осветить тёмные, прозябшие территории,
Земля готова крутиться и крутиться.
А мы всё упрощаем:
«На востоке „восходит Солнце“».
* * *
Выхожу одна я на дорогу.
Выхожу одна на дорогу я.
Выхожу я одна на дорогу.
Выхожу я на дорогу одна.
Выхожу на дорогу одна я.
Выхожу на дорогу. Я одна.
Не ходи ты больше на дорогу.
Опубликовано в Паровозъ №7, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!