Благодарю тебя, мой день земной,
За все мои провалы и удачи,
За то, что всё останется со мной,
Что без меня здесь будет всё иначе.
За то, что мир так полон и так пуст,
И за прощание, и за прощенье,
За каждое из наших грешных чувств –
От наслаждения до отвращенья.
Тебя я, мой закат, благодарю,
Ты был похож на раннюю зарю.
Лишь тот, кто знает, что уходит, мог написать такие строки. Это прощание, и, как каждое прощание, – возвращение памятью к тому, что ушло. К тому прекрасному, что подарила жизнь: музыка, свет солнца, пение птиц, нежность любимого…
Но и боль не однажды пережитого, что оставило свой след…
Мелодия рождалась в тишине,
Она была едва слышна сначала,
Потом она уверенней звучала
И, словно кровь, стучала в сердце мне.
И был мотив и нежен, и жесток,
В ушедшей жизни был его исток…
Я держу в руках эту чудную книгу и вновь и вновь возвращаюсь к обложке. Даже если бы не знала, что это оформление Ителлы Мастбаум, я бы тут же узнала её руку. Её фантазию, музыку её рисунка.
У этой книги нет названия. Вместо него просто: Рисунки и Стихи. И два имени: Ителла Мастбаум, Нина Локшина.
И я благословляю ту минуту, когда художник и поэт нашли друг друга. Думаю, что и Нина благословила эту минуту.
В своём вступлении, посвящённом Ителле, «Талант, любовь, труд», она пишет:
«Волшебный многогранный кристалл творчества Ителлы Мастбаум, каждая грань которого сверкает по-своему, повернулся ко мне ещё одной гранью. Новые работы Ителлы – её рисунки – отличаются от прежних.
Я всё время думаю: встречала ли я в искусстве подобное?
Эти птицы, склёвывающие с куста последние сладкие ягоды нашей жизни? Может быть, это мы? Внутренняя борьба с живущей внутри нас змейкой, отравляющей нас изнутри, – может быть, это о нас? Корни дерева – это мы? У меня есть стихи о том, что я хотела бы расти деревом на этой земле, может, рисунки Ителлы – обо мне? <…> Нервный шок, печаль.., все эмоции Ителлы, все человеческие эмоции… Кто-нибудь до Ителлы так рисовал?
<…> Она нашла некое магическое слово, помогающее ей установить контакт с душами людей, причастных к её творчеству.
В этой книге стихи не иллюстрируют рисунки. Рисунки не разъясняют содержание стихов. Стихи и рисунки существуют самостоятельно, но одновременно они душевно близки, между ними – невидимая связь. Это словно песня, рождённая из музыки и стихов».
И читая эту строчку, я решила, что именно она подходит для названия того, о чём пишу: «Песня, рождённая из музыки и стихов». Но тут же отвергла её. Эта книга – прощание человека с жизнью. Последние его стихи. В них много мыслей о прожитом. В них – последний луч солнца, озаривший прожитую жизнь. И Нина Локшина нашла слова, выразившие её чувства: «Благодарю тебя, мой день земной…».
Время стлалось под ногами
То песками, то снегами
Эти поздние скитанья,
Жизнь минувшую венчали
Необычным сочетаньем
Ликованья и печали.
Слепотой и озареньем,
Посетившим нас однажды,
Хлебом – голода твореньем
И вином – твореньем жажды.
Эти стихи – «жизнь минувшую венчали».
В них было то, что хранила её душа, и то, что рождалось сейчас, что приносил новый день, который ещё был с ней. Он, как тот последний лист, едва держал её на дереве жизни, она знала, что вот-вот ветер сорвёт его… И уже не будет стихов… и уже ничего не будет… Но пока она видит и чувствует, несмотря на страдания, боль расставания, – пишет. Вдохновение не покидает её.
И это последний подарок, которым наградила её жизнь…
Ночами стало холодней
И медленно светает,
И, отрываясь от ветвей,
Взлетают птичьи стаи.
И я за ними в свой черёд
Метнусь прозрачной тенью,
Но будет кратким мой полёт
И медленным паденье…
Как много мыслей о прожитом приносят эти дни.
Прекрасные немолодые годы,
Ещё и тем вы дивно хороши,
Что ощущаешь преданность природы,
Как ощущаешь преданность души.
О как её разнообразны лица,
Неиссякаем разум молодой,
Как в старости отрадно с нею слиться,
Чтоб стать землёю, небом и водой!
Только в минуты, когда человек наедине с собой, когда жизнь позади, он находит слова о своём единении с миром, который должен покинуть.
Ещё мгновение того светлого, что окружает её. Нет, она не копается больше в прошлом, оставившем столько воспоминаний:
Просто птицами любуюсь, говорю спасибо Богу
И за сладость этих ягод, и за радость этих дней.
Вспоминая себя, прежнюю, Нина пишет:
«Ни одно из моих стихотворений не написано за письменным столом. Они всегда рождались в голове из одной строчки, из одной мысли в вагоне метро, в автобусе по дороге с работы, где угодно… Потом я записывала их на любом клочке бумаги…»
Она чувствовала: это её призвание, её стезя.
Поэтому, уже работая инженером, поступила в Литературный институт им. Горького. Её учителями был Лев Озеров, Илья Сельвинский. И каждый из них оставил о ней свои воспоминания.
Нина уберегла свою поэзию от суетной и неверной зависимости от наших газет и журналов. Так ладонью загораживают огонёк от сильного ветра… Она «лирик по складу своей души, по самой строчечной сути».
Лев Озеров.
В стихах Нины Локшиной есть то, что я считаю самым важным в поэзии, – обаяние… Я бы с чистой совестью причислил её к лучшим нашим поэтессам.
Илья Сельвинский.
На моём письменном столе две книги Нины Локшиной: эта, последняя, изданная в 2020 году, и та, которая родилась в 2015 году. Она вышла в Иерусалимском издательстве «Филобиблон».
«Я возвращаюсь к этой книге и не могу оторваться, вновь околдована стихами, о которых написала сразу же после выхода книги. Тогда, на презентации её книги «И тысячи лет стали плотью моей…», я была рядом с Ниной и видела, какой свет озаряет её лицо. То были минуты радости, которые дано испытать каждой творческой личности, когда удалось выполнить то, что задумал, когда можешь на какое-то время быть довольным собой. Книга была прекрасно издана, включила стихи, написанные за многие годы, поэмы, пьесы… Первая её книга вышла в Москве, три следующие – в Израиле. Это была четвёртая.
И ещё не успев открыть её, я остановила взгляд на картине обложки: бродячий музыкант. Сколько поэзии в этом образе! Ителла любила арфу, этот древний инструмент, подаривший миру особые звуки. Уже в самой форме арфы была поэзия. А вокруг музыканта столько света, деревья, птицы. И где-то вдали древние стены Иерусалима. Музыкант нёс в своём сердце мечту: дойти до этих стен. И вот они, где-то за ним. Ты видишь их очертания. Он дошёл до них, чудом, как, собственно, и все мы…
Нина назвала книгу по первой строке своего стихотворения: «И тысячи лет стали плотью моей…»
Они посвящены стенам древней синагоги… нет, не стенам, а тому, что когда-то звучало в этих стенах, они, эти стены, несли для неё память о духовной сути её народа, о том, что стало её плотью, частью её души.
И так неслучайно в этой её последней книге звучат мысли о себе, сегодняшней, и тех, кто ушёл до неё.
И я ничем не хуже и не лучше
Ушедших в темноту еврейских жён…
Я кровь от крови тех, кто был замучен,
Я плоть от плоти тех, кто был сожжён…
Мне кажется, что на морозе лютом
Я с ними, обнажённая, стою,
И потому в счастливые минуты
Я обречённость чувствую свою.
Рисунки Ителлы Мастбаум дарят её стихам особые краски, дополняют их.
Какой это был подарок судьбы, что они встретились. Теперь, когда рождалась последняя книга, когда мысли о прожитом оставляли Нину наедине с собой, Ителле дано было «услышать» их и передать в рисунках. Нина писала о Йокнеаме, который теперь стал её домом.
Зелёные холмы библейской красоты,
И в них моей Земли прекрасные черты.
И, словно стаи птиц расселись по холмам,
Посёлки, и леса, и город – Йокнеам.
За белый камень стен, за черепицу крыш
Тебя благодарю. Услышь меня, услышь…
Лишь в мой закатный час, когда густеет мгла,
Подарок щедрый Твой я оценить смогла.
Быть может, Ты глядишь в прозрачный водоём.
Где светятся плоды на деревце моём…
И рисунок Ителлы подобен тихой мелодии. Где-то почти невидимо плывут облака. И птица в полёте, словно их продолжение.
Их сближало так много…
Они обе чувствовали поэзию, музыку. Когда-то Ителла мечтала стать музыкантом. Не получилось, но родился художник…
Я перехожу от страницы к странице, поражённая фантазией художника. Я знаю Ителлу и люблю её картины, но здесь, в этой книге, открываю её для себя вновь. Как удивительно тонко передано состояние души, изменчивость её. Порой оно сравнимо с ветром, налетевшим вдруг и меняющим всё вокруг тебя и в тебе, порой это подобно лёгкому колебанию листьев…
Единственное стихотворение в этой книге написано не Ниной Локшиной, но переведенное ею с грузинского. Поэт Джансуг Чарквиани словно написал о ней, Локшиной, которой дано пережить бурю чувств, подобную урагану.
О, что за ветер я знавал!
Он бушевал, как зверь в ограде,
С деревьев листья обрывал
И рвал листы в моей тетради.
………………………………
Вой, ураган, и ветер, вей,
Прижми ко мне сухое тело,
И унеси с души моей
Всё, что она сказать хотела…
Душа…
Она всё время слышит её. Она пытается понять её порыв: куда, в какие неведомые бездны она ведёт её.
В том, неясном далёком, – спрашивает она себя, кем мы будем с тобой. И, кажется, что она видит, себя и его.
Будешь белою птицей
Над скалистой грядой,
Будешь парусом биться
Над солёной водой
Буду утренним светом,
И листвой, и корой,
Апельсиновым цветом,
Золотой кожурой…
Порой её стихи подобны тихой мелодии, лёгкому ветру…
И, читая их, я думаю, как многогранен поэт. Оставшись наедине с собой – он бесконечно искренен. Такой я увидела Нину Локшину в её последних стихах. В них – то, что составляло суть её жизни. Она писала их в минуты, когда человек остаётся наедине с собой. В такие минуты ему дано услышать голос своей души.
Бродила я в далёком дне
Во сне и наяву,
Далёкий век был ближе мне,
Чем тот, где я живу.
Я шла изгнанников тропой
В чужие города,
С моим народом и с тобой
Была и я тогда.
Я говорила: «Гордым будь,
И не теряй лица».
От сердца к сердцу краткий путь.
Когда болят сердца…
Вот строки из стихотворения, которым Нина Локшина завершает книгу. Они – подобны молитве. Нет, они и есть молитва…
Забирай все желанья,
оставь для меня только веру
В то, что эта Земля
сохранится ещё на века –
От палящего солнца
до самой глубокой пещеры
И от каменной глыбы
до тоненького стебелька.
Опубликовано в Литературный Иерусалим №37
