* * *
Пахнет грозой: озоном и озверином.
Розочкой брюхо вспарывают ветрам:
«Кто говорил, что жизнь оказалась длинной?
Рок-н-ролл мёртв, да и вам бы уже пора!».
Мы научились не слушать ни тех, ни этих:
«Эй, ты туда не ходи, ты сюда ходи!»
Скоро нам не о чем будет молчать при детях,
Только лежать под забором с винцом в груди,
С вилкою Лазаря фотаться в загранпаспорт,
Мол, нам религия не позволяет — без,
Или цитаты Ницше репостить на спор,
Храбро смотря в объективы раскрытых бездн.
Котики котикам рознь, и какого Крыма!
Будь ты Иван, Мыкола, Жан-Поль, Фатих —
Встать в полный рост бывает необходимо,
Так же, как умереть за этих и за других.
* * *
Здесь и кончается ветер. Пойдём в обход.
Вспомни хорошее: скажем, цветы и сказки.
Впрочем, анютины глазки предать огласке
Значит лишь напороться на окорот.
Это для нас дорОгой роскошен ветер,
А для иных — раскрошен. И вот итог:
Всё, от чего мне хочется быть на свете,
Есть у тебя под сердцем и между ног.
Пепел Освенцима, небо Аустерлица —
Мне одинаково гадко об этом жить.
Хочется взять и чем-нибудь застрелиться:
Бац — и на ноль помножены миражи.
Так что давай не плакать, мол, сбились с вальса,
Ноги в руках мешают и прочий хнык…
На учкудук надейся, а сам — кирдык.
Пепел анютиных глазок не достучался —
Вот и закончился ветер. В обход, и впредь
Только хорошее: карандаши, раскраски…
Вычеркнуть маракасы из этой сказки
Значит лишь согласиться и умереть.
* * *
Выбери берег моря, покуда жив,
Вырви из механизма свою пружинку,
Чтобы в кармане звякнувшие гроши,
Не заглушали мыслей твоих сурдинку.
Память освежевав и карандаши,
Вывернув наизнанку шайтан-машинку,
Всю свою жизнь по-взрослому запиши,
Будто тебе ни разу никто не шикнул.
Будто бы всё, что здесь голышом пуржит
И за снежинкой лепит в окно снежинку,
Не обещало обморочной маржи,
А выдавало трещинку и морщинку.
Выживи напрямик из такой глуши,
Где ни один почин не возьмут в починку.
Сам себя, словно рыбу, распотроши,
Только б сквозь ворох волн доносилось cinque.
* * *
Мысли о море лучше живого моря —
Первый закон любого хикикомори.
Нет ничего хорошего в том просторе,
Что за окном и порогом расставил сеть.
Выйди вовне, и станешь одним из многих,
Скользок и круглорот на манер миноги,
Будешь кричать о Гойе и перемоге,
Встав на котурны, чего-то желать, борзеть…
Всё, чего ты касаешься, есть в квартире;
Всё, чего не касаешься, — в палантире;
Все ведь в итоге окажемся там, в надире,
Так что иных направлений, по сути, нет.
Вера в себя не требует веры в прочих.
Весь этот мир — скопление одиночек.
Можно в графе «контакты» поставить прочерк,
Выключить музыку и отложить планшет.
* * *
Кто тебя научил ненавидеть, уже неважно.
Всё уже сделано, пробки повылетали.
Мальчик, что был отважно таким бумажным,
Нынче взрывоопасен — пропан-бутан.
Вера в любовь заменяется верой в ярость.
Бог из машины — на месте того, в деталях.
Белый ли, алый — пофиг! — порвали парус.
Каяться не в чем. И молча глядишь в стакан.
Выжить (не подвиг) — всегда в списке дел на завтра,
Впрочем, оно давно не в приоритете.
Мальчик, св етло мечтавший стать космонавтом,
Нынче мечтает уехать, куда глаза…
Чистить бассейны, а может быть, стричь газоны,
Лайкать и постить что-нибудь в интернете,
Всем говорить, что прекраснее Аризоны
Нет ничего, и в серьге её — бирюза.
* * *
Нельзя смотреть счастливое кино.
Мне от него становится лишь хуже,
Как будто ложкой черпаю из лужи
Да только расцарапываю дно.
Счастливых книжек чтение не впрок:
Я знаю, кто и где зарыл собаку.
Шагая по родному буераку,
Уже давно я выучил урок,
Что хэппи энды — это хромакей,
На спецэффекты весь бюджет уходит,
Заботливо накопленный Мавроди,
Поэтому я сам себе ПиКей,
И всей американской красоты
Не хватит, чтобы я усн ул счастливым.
Мне остаётся только гниль отлива
И строить в Терабитию мосты.
ПОСЛЕ НАС – ХОТЬ ПОТОМ
Часы у берендеев были под запретом —
все, кроме солнечных.
Евгений Лукин
…ты замечаешь:
вместо «моя страна»
говоришь «эта страна»,
ловишь себя на том,
что уже третий час
рассматриваешь гуглокарты,
сравнивая штаты «солнечного пояса»:
на востоке — много чёрных,
на западе — мексиканцев,
в Канзасе — ковбоев,
во ФлОриде есть свой Санкт-Петербург
и зовущий целоваться Киссимми,
в Джорджии — свои Афины,
в Техасе — Париж и Одесса,
в Колорадо легализована марихуана
и там Денвер — город высотою в милю,
зато в Аризоне — Большой каньон,
а живя в Финиксе,
становишься финикийцем,
как бы далёким-далёким потомком
создателей того алфавита,
далёким-далёким потомком которого
является латиница, —
обо всём этом
пишешь кириллицей,
которую надеешься
забыть…
* * *
Я разорюсь на каждый позвонок,
Лучистые запястья и ключицы
Колками станут, чтобы даже взмок,
Чтоб у твоих раскрытых жаждой ног
Немножко умереть и возродиться.
Возьму тебя на кончик языка,
Вживлю во все свои вокабуляры,
Чтоб жаром от вспотевшего пупка
Ты раздавалась к пяткам и вискам,
Как по степи горячие джунгары.
Готовые к финальному броску
Расступятся минуты и мгновенья,
Впуская нас в бессмертье и тоску,
И прядь волос сползёт со лба к виску
От лёгкого, как сердце, дуновенья.
* * *
Сохрани мою речь, но ещё сохрани и чужую.
Вот за то, что чужая, за то, что как раз не моя.
Только без номеров и без рангов, и не по фэншую,
Всю, как есть, сохрани, чтобы было кому «Кумбайя»
Спеть, сказать… Чтобы в памяти не было пятен
Белых, чёрных, цветных, чтобы все откликались на зов.
Ну и что, что тунгус! Ну и что, что язык непонятен!
Ну и что, что у нас с тобой разная форма носов!
В этом мире различий для каждого есть примечанье:
Для забытых и вспомненных, вытверженных наизусть…
Речь мою и чужую храни, даже если молчанье,
Чтобы все мы имели возможность сказать «Я вернусь».
Опубликовано в Паровозъ №7, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!