Повесть
Окончание. Начало в № 2, 2020
* * *
Как-то Рашит, открыв входную дверь, зашел в мастерскую, внутри послышались громкие голоса. Первая мысль: у Исмагила опять выпивают. Разговаривают, перекрикивая друг друга, спорят. Рашит осторожно прикрыл дверь, чтобы сосед не услышал, и не заглянул к нему – на цыпочках прошел к себе и аккуратно вставил ключ в замок. Тот со скрипом пришел в движение, и шум-гам у соседа сразу стих, будто кто-то выключил громко говорящее радио или телевизор! Наверное, Исмагил заметил-таки, как он вошёл, и попросил дружков притихнуть… Рашиту ничего не оставалось, как зайти в мастерскую. Подчиняясь странной силе, осмотрел комнату: картина «Моя деревня» – на мольберте, стол, стулья, книжная полка – на месте, скрипка брата Анура тоже висит на своем месте. Сменные вещи там же, где и оставил, – у двери. Вроде, все оглядел, но подозрение не покидало его. Чувствовалось, кто-то входил, кто-то был в комнате. Со стороны Исмагила не доносилось ни звука – похоже, еще не пришел. Не поверив, Рашит вышел в коридор, поглядел – висит замок. Может, не там разговаривали? Рашит остался в глубоком удивлении: откуда же он слышал голоса? А вдруг так начинаются галлюцинации? Сохрани, Аллах!
От посещения мастерской никакого толку: пробовал тыкать кисточкой в лица на холсте, они словно отворачиваются в сторону, проскальзывают мутные улыбки, даже показалось, что фигуры поменялись местами. Рашит каждого односельчанина изобразил возле их собственного дома и двора, а сейчас они все разбрелись, словно в гости или по делам пошли, «гуляют» по чужой улице, в чужих дворах.
Пока переодевался, в мыслях звучали те голоса. Закрыл все двери – свою внутреннюю и входную, – постоял во дворе, прислушиваясь. Нет, больше голосов не было.
* * *
В части, куда его направили, Рашит около месяца работал механиком реактивных бомбардировщиков. Ему сообщили, что из ШМАСа города Спасск-Дальнего, бывшего места его службы, пришло письмо. Зачитали: «В Ленинской комнате, над оформлением которой вы работали, повесили гравированную доску с надписью: «Ленинскую комнату оформил отличник учебы, курсант такой-то». Прошло немного времени после письма, как сказали, что его возвращают на свою работу. Не мешкая, отправили за одним лейтенантом, который привел Рашита в двухэтажное здание. «Сейчас ты будешь жить не в казарме, а здесь, – сказал он и показал комнату поменьше. – Это спальня, большая комната – для работы, которой ты будешь заниматься, придут и объяснят». Лейтенант сразу ушел.
В маленькой комнате стояли кровать с матрасом, тумбочка, стул, а в большой – стол, шкаф, две стула и пианино. С одной стороны здания находился офицерский клуб, а с другой – клуб для солдат. Там размещались кинозал, спортзал, танцевальный зал, библиотека, бильярдная, комнаты для игр в шахматы, шашки и т.п. Они предназначены для военнослужащих, живущих в поселке.
За Рашитом в столовой для офицеров была закреплена диета под номером 5, считавшаяся самой лучшей для летчиков-реактивщиков. Уже не надо ходить на аэродром, на плац для воинских строевых занятий, Рашит живет свободно, независимо от «подъема» и «отбоя».
Все хорошо – не служба, а рай, только одна загвоздка: порученные дела надо было выполнять быстро, часто ночью, закончить требовалось к восьми утра. Летчики, в основном молодые, технику полета, воздушных ударов, секреты бомбометания изучают днем. Утром, в те самые восемь часов, инструктор по итогам пройденного урока организовывает проверочное собрание. Вот эти итоги, начертанные на бумаге разными цветными карандашами, инструкторы приносят Рашиту лишь вечером. Эти чертежи сложно понять, разобрать. Написанную от руки «шпаргалку» Рашит тушью, цветными карандашами всю ночь переводит на большой лист ватмана в виде схем, диаграмм, цифр. Все это он должен успеть подготовить к началу совещания. Всегда справлялся, потому из уст командиров слышал только слова благодарности.
Нашлись и те, кому не нравился его режим дня. Молодые строевые офицеры, увидев, что он спит днем, придирались к нему. Только начальник штаба смог положить конец их назойливым придиркам.
Конечно, обязанности Рашита не ограничивались построением диаграмм, составлением схем, справочников. Он оформлял различные стенды, рисовал плакаты, лозунги. В гарнизоне ходил свободно, увольнительная была не обязательна. В клубе работала школа «Политическая карта мира» для офицеров и сержантов. Окончил её на отлично.
Однажды он прогуливался по улицам Черниговки. Не заметил, что навстречу ему на противоположной стороне улицы шёл офицер. Тот не обращал на него никакого внимания. «Ну, раз не посмотрел, значит, не заметил», – подумал Рашит и не стал отдавать честь. Успел пройти только пять-шесть шагов, как его окликнул твердый голос:
– Стой, солдат, подойди, почему честь не отдаешь офицеру?
Обернулся, а там… генерал! Растерялся, еле смог выговорить:
– Извините, товарищ генерал, задумался.
– А почему на пилотке нет звездочки?
– Наоборот надел… – Быстро перевернул пилотку.
– Звездочки нет! – сказал генерал, голос его стал еще тверже. – А где эмблема на погонах?
Взглянул на погоны – и правда, нет эмблемы!
– Из чьей роты?
Поскольку Рашит передвигался свободно, то и не знал, к какой роте был прикреплен, поэтому какую вспомнил фамилию, такую и назвал.
– Из роты майора Филина.
– Хорошо. Я еще до тебя доберусь! – сказал генерал и пошел своей дорогой.
Перед этим Рашит был в спортзале, тренировался в борьбе с одним грузином. Похоже, там, в пылу борьбы, затерялись звездочка с пилотки и эмблема.
До этого случая Рашит опекавшего его генерала вблизи не видел. Прокручивая ситуацию, словно замедленные кадры в кино, вспомнил: он! Его не вызвал в штаб, не отругали за оплошность. А как он боялся несколько дней! Генерал, все-таки. Это тебе не лейтенант или капитан. Значит, генерал тоже его узнал и по-мужски простил, не стал доводить до сведения командира.
Из дневника художника
Вы – будущие художники, говорю я своим студентам, этот навык не такой простой, как думают многие. Не потому ли людей, которые рисуют лозунги, плакаты или объявления, даже на стройке маляров часто называют художниками? Это происходит от недопонимания нашего ремесла, идет от обесценивания высших ценностей. Безусловно, лозунги и плакаты надо рисовать, доводя до совершенства, и маляр, крася стену или полы, работает от души, но эти навыки разительно, кардинально отличаются от истинно профессионального художества. Талантливый художник одарён самой природой. Лозунги, плакаты может написать каждый, обретя немного-немало навыков, ему не нужно осваивать искусство древних мастеров, изучать историю искусств, анатомию человека. Что до меня, я считаю, что истинный художник – это поэт, чувствующий пульс времени, философ, осознающий свою ответственность перед культурой, писатель, пишущий летопись, мудрец, миссия которого в том, чтобы передать в наследие будущим поколениям все рожденные человечеством творения изобразительного искусства.
Иногда спрашивают: «А что такое истинное произведение искусства?» Я отвечаю так: картина, которую вы пишете, – это мир, который создается вами, вашим вдохновения. Он волнует тебя, тревожит, беспокоит, удивляет. Конечно, не каждый день удаётся сотворить картину. И вулкан не каждый день извергает лаву – копит силу, зреет; и лишь когда доходит критической фазы, происходит его извержение. То же самое происходит и в творчестве: в душе художника созревает идея, копится материал, найденные образы воплощаются в форме и композиции, а потом рождается произведение, извергаясь из самого сердца. Нельзя упускать пик вдохновения. Конечно, и ждать его бессмысленно. Ум должен работать постоянно – искать, сравнивать, выбирать. Тогда и посетит муза вдохновения.
Глаза у студентов горят, дыхание замирает. Будто прямо сейчас, на этом уроке, пишутся великие произведения, и я вношу их в летопись знаменитых имен.
Я часто рассказываю им о картинах Ахмата Лутфуллина, по-своему пытаясь объяснить его феномен. Особенность Лутфуллина, которая и сделала его Лутфуллиным, – национальность. Его сила в близости к народу. Через произведения художника протекает народная история, обнажая печали и радости. Он не мыслил узко – масштабами одной деревни, не ставил сиюминутных целей, такие как участие в выставках, а как колхозная лошадь – пахал и пахал. Если звали на мероприятия – шел, не звали – не просился. Он – исключительная личность, величавая, как скала, твердый, как алмаз. Я студентам говорю, беритесь за большие темы, масштабные картины и в качестве примера привожу его работы. В то же время остерегаю их от слепого следования за ним или любым другим художником. «Ищите свой путь, – говорю я им. – Мы разные: одни мастерски глубоко, с психологической стороны раскрывают темы-образы, другие великолепно работают над внешней стороной, обращая внимание на детали, цветовые гаммы. Но самое важное – трудиться на благо народа, на процветание нации».
* * *
Старший сын Тагир поступил в медицинский институт. В начале пятого курса объявил, что это не его стезя – копаться в чужих болезнях, и бросил учебу. Рашит был шокирован, такого поступка от сына он совсем не ожидал. Так долго занимался, все сессии сдавал вовремя, без стипендии не оставался, медбратом в больнице успел поработать… Рашит пробовал приструнить его, пытался и ласково уговаривать, и злиться – всё бесполезно: убедить сына вновь взяться за учебу не удалось.
Только бросил вуз – забрали в армию. После учебки по собственному желанию отправился служить в Афганистан. Родители даже не знали об этом, а если бы и знали, все равно не смогли бы изменить что-либо. Тагир решил по-своему, видимо, поэтому не хотел сообщать родителям. Долго не приходили от него письма. Родители жили в страхе, потому что шла реальная война, по телевизору каждый день сообщали о потерях.
Рашит не верил официальным сообщениям, хорошо понимал, что потерь гораздо больше, чем об этом говорят. Потянулись беспокойные дни, бессонные ночи. Не пропускали ни одной новости о войне в той далекой стране, выучили названия городов, кишлаков, воинских частей. Любой ночной звонок или стук в дверь пугали до смерти. Больше Рашита страдала жена, в её прежде угольно-черных волосах появились седые нити, лицо осунулось, на лбу пролегли морщины, нервы были на пределе.
Несмотря на редкие вести от сына, беспокойство родителей не унималось. В результате работа у Рашита не шла, затем совсем остановилась. По привычке идет он в мастерскую, делает набросок, смешивает краски, но рисовать не может. Иногда и удаётся писать, но нет жизни в тех картинах. Душа болит, бессильная злость накрывает, и Рашит бросает работу и неделями, месяцами не приходит в мастерскую, не может.
В это беспокойное время, когда изведенный Рашит не находил себе места, старший сын его сестры, работавший журналистом в печатных изданиях республики, посоветовал: «Напиши на тему войны, выплесни свои эмоции на картину, может, избавишься от съедающих тебя мыслей». Рашит вначале не принял во внимание его слова. «Как напишешь про войну, если ты ее своими глазами не видел», – думал он, затем решил, что эта тема никогда не отпустит, затянет глубоко. Боялся, что его размышления, личные переживания со временем перерастут в чувство стойкой неприязни к войне. Одни и те же корни, однако из ствола вырастают разные ветки – внутреннее волнение может перейти в другое русло. Да, есть тема, есть идея, но нет главного героя, и какой сюжет построить, какую композицию развернуть вокруг него? Возможно, образ Матери (вон как жена горюет!) и вокруг камни-скалы, из оружия – автомат или миномет, на переднем плане лицо уставшего солдата, понявшего всю бессмысленность войны. Может, так надо.
После долгих размышлений Рашит написал картину о трех поколениях воинов. Отец – воин Башкирской конной кавалерийской дивизии, сам он – солдат Советской Армии, и его сын в Афганистане – боец, исполняющий интернациональный долг.
Несмотря на то, что в картине все три портрета размещены в горизонтальном формате, нет ощущения бездушной статистики, герои в окружении своих товарищей, военной техники, оружия, в каждом – батальные картины… и, конечно, ненавистные лица афганцев…
Ежедневно ходил в мастерскую, выплескивая злость, рисовал, не останавливаясь ни на миг, почему-то считая, что чем быстрее он закончит эту работу, тем скорее сын вернется из огненного ада. Удивительно, в процессе работы становилось легче, душа успокаивалась, и сердце притихало.
Утвердившись в мысли, что руководители страны не предвидели преступления, совершенного генералами, Рашит воспринял эту кровавую войну в чужой стране как агонию перед распадом империи.
Да, похоже, работа над картиной удалась. По завершении пришло удовлетворение. На душе стало легче, словно груз снял, словно выполнил давний долг. Картина экспонировалась в республике на юбилее Победы в Великой Отечественной войне, затем – на выставках в Москве. Критики высоко оценили её. По существу, успех этой картине принесла композиция трех эпох, трех поколений, объединенная одной идеей.
К счастью, сын с войны вернулся живым-здоровым, но изможденным, психологически надломленным после длительного пребывания в плену у душманов. Полгода сын не находил себя. И днем и ночью спал, никуда не выходил из дома, не общался с друзьями. Радость, что сын вернулся без единой раны, сменялась горечью из-за его переживаний. Несколько раз Рашит пытался поговорить по душам с сыном, но не получалось. Наверное, это был так называемый «афганский синдром». Родители беспокоились за психическое здоровье сына. Через полгода сын потихоньку стал возвращаться к прежней жизни.
Таким образом, принесенные сыном (сыном ли?) горести-печали, «подарили» картину…
* * *
Рашит подошёл к мастерской – снова голоса. Задумавшись, остановился на пороге: как и в тот раз доносятся голоса – то ли из его комнаты, то ли Исмагила. Не зная, что делать, осторожно толкнул свою дверь – закрыто. Конечно, дверь заперта, почему ей быть открытой? Стыдясь самого себя – ай, почему я в свою мастерскую боюсь зайти, – вставил ключ в замок. Да, похоже, у Исмагила гости, веселятся, он там явно не один, слышны женские голоса. Судя по всему, собралось достаточно много народа, значит, сидят уже давно. Рашит вошел к себе. Переодевшись, подошел к мольберту, но не смог приступить к работе. То ли мысли смешались, то ли голоса за стеной не давали сосредоточиться. Может, и то, и другое, может, пришел сам не готов был творить. Походил по комнате туда-сюда: и телевизор включал, и газеты просмотрел, купленные по пути, – в итоге вынужден был пойти домой.
* * *
Гладко проходила служба Рашита в Черниговке – быстро пролетело полтора года. Однажды подъехали к взводу неизвестные и газовыми резаками стали резать реактивные бомбардировщики на аэродроме. Все удивились. Расспросили офицеров и выяснили: оказалось, исполняют прямой приказ Генерального секретаря Никиты Сергеевича Хрущева. Мол, сейчас армии не нужны морально устаревшие бомбардировщики, а нужны межконтинентальные ракеты, которые усмирят любого агрессору.
В итоге специалистов авиации стали переучивать на другие профессии, где требовались и другие технические навыки. Дошла очередь и до Рашита: вызвали в штаб и предложили выбрать: захочешь здесь остаться – квартиру получишь, а со временем и работу высокооплачиваемую, захочешь учебу продолжить – направление дадим. А Рашит мечтал о том, чтобы вернуться и учиться в вузе. Образование у него – всего ничего: 7 классов школы в деревне Оло Коварды, 8-9-е классы вечерней школы в Салавате и учеба в ремесленном училище. С такими «знаниями» поступить в высшее учебное заведение нереально. Можно, конечно, пойти учиться в художественное училище, только такого учебного заведения в Уфе нет. Рашит написал запрос в Казанское училище и выяснил, что там открылось художественное отделение. Получив ответное письмо, сразу зашел известить в штаб полка. Видимо, и в штабе им заинтересовались: через неделю вызвали Рашита, рассказали, что связались с училищем, и объяснили, как он может поступить.
Рашит, радуясь, стал собираться в дорогу. Через шестнадцать дней он доехал поездом до Казани. Отыскал художественное училище, но оказалось, что вступительные экзамены уже прошли. Зашел в приемную комиссию, выяснил, что его внесли в список по просьбе министерства обороны. До учебы еще полмесяца. Что делать, где время провести? Да и деньги закончились.
Заглянул к директору училища: может, найдет, чем помочь. «Так ведь времени немного осталось до учебы, давай подсобишь пока по ремонту, так и пролетят две недели», – предложил директор категорично. Рашит не стал долго раздумывать, согласился с директором. А работа тяжелая: шла замена отопительных батарей в учебном заведении и общежитии. Трудно работать на голодный желудок. Силы тают, в глазах темнеет. Работает, а питание не предусмотрено. Чем так жить, лучше домой съездить, решил он. Рашит сходил в городской военкомат, рассказал о своем состоянии дежурному офицеру. К счастью, тот вошел в его положение, и в течение часа Рашит получил билет до Уфы.
В Уфе Рашит отыскал своего брата Анура. Анур окончил университет, учился в аспирантуре и в то же время преподавал в университете, женился на красавице по имени Даурия. Жили в маленькой комнатушке в бараке. Радостной была встреча, не могли наговориться, затронули и планы на будущее. Брат сказал: поступишь в университет, Даурия же пообещала познакомить с какой-нибудь хорошенькой и умной девушкой.
На следующий день Анур повел его в университет, на кафедру, где сам преподавал, показал и остальные кафедры, познакомил с известным языковедом Джалиль-агаем Киекбаевым. Брат предложил не возвращаться в Казань: «У тебя есть образование 9 классов, можно за год закончить десятый и поступить в университет. Чужой город все же, а так будем рядом, вместе легче».
Что и говорить, Поддержка брата, конечно, ценна. Но через несколько дней Рашит почувствовал себя лишним в доме брата. Слов нет, к нему относились хорошо, только комнатка очень маленькая, да и малыш у них. И Рашит решил: «Не буду мешать молодым, притеснять их, вернусь в Салават, город юности, поднявший на ноги. Там комбинат, где работал до ухода в армию, общежитие. Найду себе место».
В ночь перед отъездом Рашит увидел сон. Ребёнком он идет купаться, а на реке Мендим – радуга. Один ее конец с желтыми, зелеными, голубыми цветами погружен в жидкий туман, другой – в Зилиме. Словно мост между двух рек. Удивленно и восхищенно смотрит Рашит на это чудо. Трогает рукой, входит в эти цвета и чувствует, как теплый ветер обдувает лицо. В какой-то момент ноги его сами поднимают на вершину радуги. Упаду, разобьюсь, думает он, но какая-то неведомая сила не дает ни упасть, ни свернуть с пути наверх. С каждым подъемом река уменьшалась в размерах, деревня, горы отдалялись. Рашит со страхом и удивлением оглядывался, а сам все поднимался на вершину радуги, изогнутой, как коромысло. Взобрался на самый пик и увидел яркий луч, спадающий с неба к его ногам, – тот самый, что уберег во время встречи с голодными волками, когда он возвращался со школы в Оло Коварды. Луч сверкал и слепил глаза.
Через некоторое время он исчез, и Рашит увидел образ девушки, с которой общался перед уходом в армию. Она мило улыбнулась ему и пропала. Потянулся догнать ее – но ничего нет, и образ её, и радуга исчезли – он стоит на берегу реки, собираясь войти в воду…
После обеда поеду, решил Рашит. Он вышел вместе с Ануром и Даурией, собиравшимися на работу, и направился в сторону Цыганской поляны, где жили мать и братья девушки. Даже надежды не было встретить ее, в Салават приеду, скажу, что, мол, заглядывал на твою «поляну». Она вряд ли здесь, скорее всего, работает в том же детском садике.
Рашит неспешно шел по мосту Агидели, разглядывая купающихся в реке людей. Поднял взгляд, чтобы не столкнуться с идущими навстречу людьми, и тут увидел в двадцати – двадцати пяти метрах знакомые черты. О чудо: это же Лимма! Почему она здесь? Значит, вернулась из Салавата? Он думал заглянуть к ней вечером в салаватское общежитие. А судьба их свела здесь, в Уфе, на середине моста! Девушка его не заметила, шла, опустив голову, о чём-то задумавшись. Рашит подождал, когда она поравняется с ним, и окликнул. Лимма испуганно подняла глаза, остановилась как вкопанная, глаза ее расширились. Губы задрожали, на глазах выступили слезы. Закрыв руками лицо, она тихо воскликнула: «Рашит, ты?» – и, закатив глаза, начала падать. «Ай, она ведь сейчас в обморок свалится», – успел подумать Рашит и быстро обнял девушку, едва успев уберечь от падения. Тело её обмякло. Сейчас у самого Рашита глаза наполнились слезами, он понял, как сильно соскучился…
– Куда идешь? – спросил Рашит, успокоившись. – А я к тебе…
Лимма, хоть и пришла в себя, но не смогла ни слова промолвить. Упав головой ему на грудь, зарыдала.
– Ну что ты, хватит, вот ты плакса, оказывается, – шутливо сказал Рашит.
– Рашит. – Девушка подняла голову, вытерла платочком глаза. – Ты вернулся?
– Вернулся, вот еду домой. Сегодня в Салават собрался. А ты?
– Я в отпуске. Скоро закончится. Мне тоже надо ехать. Зайдешь к нам?
– Как кто я зайду?
– Как мой парень.
– Разве у тебя нет парня?
– Так ты же мой парень. Больше никого и не было. Или у тебя есть девушка? – Лицо у девушки потемнело, но она тут же взяла себя в руки и устремила на него открытый взгляд.
– Я же только приехал, еще не успел ни с кем познакомиться, – смеясь, ответил Рашит.
– А до отъезда?
– А до отъезда – ты была.
– Ну вот и объяснились, – искренне улыбнулась Лимма. – Значит, зайдешь?
– Нет. Сейчас нет.
– Ну ладно тогда.
Оба рассмеялись. У Рашита поначалу были сомнения: что ни говори, два года прошло, – но сейчас он поверил девушке, все тревоги вмиг улетучились. Расцвела Лимма, совсем созрела, больше не была тоненькой тростиночкой, как раньше, налилась красотой, очертания её стали более женственными. Готовая невеста. Немного поговорив, молодые люди разошлись, пообещав друг другу встретиться в Салавате.
Рашит устроился на свой завод, где работал до армии. Приняли его хорошо, выделили комнату в общежитии, и он, как раньше, начал жить в рабочей среде. Через год получил отпуск и путевку в санаторий «Зеленая роща» в Уфе. Во время отдыха навестил Лимму и сделал ей предложение. Ее родители и родня были не против. Расписались в столичном ЗАГСе на улице Карла Маркса. Молодую жену Рашит увез в Салават. Через три месяца им дали однокомнатную квартиру. Родился Тагир.
Рашит часто вспоминал тот сон перед их судьбоносной встречей на мосту и, радуясь, каждый раз благодарил свою жену. Счастливые браки, действительно, на небесах заключаются, на радуге. А тот яркий белый свет снова благословлял…
* * *
Из дневника художника
«Я своим студентам говорю, вы талантливые, потому что любой другой человек портрет не нарисует, а вам дан этот навык. Аллах дает способности избранным, а не по списку всем желающим. Поэтому надо преданно служить высшему искусству, посвятить ему всю свою жизнь. Часто придется отказаться от веселых, обманчивых моментов; возможно, многое придется принести в жертву. Чтобы оправдать то, что дано тебе, необходимо пройти сложную, тяжелую дорогу от простого ремесленника до профессионального художника. Со временем разойдетесь по разным направлениям и другим «измам» мирового изобразительного искусства, но вначале необходимо получить академическое образование, обрести навыки, потому что в них лежит основа вашей профессии.
Вон, посмотрите, говорю, артисты каждый день играют в театре, репетируют, ставят спектакли, а после детально разбирают сцены, анализируют их, спорят между собой. Студенты вокального факультета постоянно поют, преподаватели помогают им правильно ставить голоса. То есть они тоже, как вы, стараются понять таинства творчества, научиться профессиональной сноровке. Ваша работа не заканчивается только в аудитории или на летнем пленэре, не ограничивайтесь только этим, наблюдайте, когда гуляете по улицам города или едете в деревню, при общении с людьми обращайте внимание на их черты лица, внутренние и внешние образы, без этого не достигнете профессионального мастерства.
Известно, какого художника ни возьми, у многих при написании портрета или картины есть заранее сделанные заготовки. Например, на таких больших полотнах, как «Боярыня Морозова» Сурикова, «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» Репина, «Явление Христа народу» Иванова, есть отдельные портреты каждого образа. Эти картины можно рассматривать как совокупность выразительных портретов. Некоторые художники больше известны в истории изобразительного искусства именно портретными произведениями. Например, Леонардо да Винчи. Какие картины!
Иванов этот свой шедевр писал более двадцати лет, а когда картину привезли в выставочный зал, все еще стоял и делал последние мазки – после двадцати лет! Приводя эти примеры, я хочу научить студентов относиться к каждой работе ответственно: нет границ совершенству – даже в законченную работу можно что-то добавить.
Подытоживая, приводя образцы из истории республиканского, русского и мирового изобразительного искусства, примеры из творчества древних и ныне известных художников, стараюсь объяснить студентам тайны профессионального мастерства, воспитать внимательное отношение к методам и направлениям академической школы. Творчество титанов и великих – это бездонный колодец для пожизненного обучения своему ремеслу. Надо уметь только пользоваться этим источником во благо своему творчеству…»
* * *
Рашит во время службы в армии, часто скучая, вспоминал своего мастера Ивана Ивановича, который обучал его токарному мастерству в ремесленном училище. Вернувшись в Салават и начав работать на заводе, никак не мог найти времени заглянуть к нему. Пока обустраивался в общежитии, веселые вечера с друзьями, счастливые встречи с Лиммой оттягивали визит все дальше и дальше. Потом он оправдывал себя, что не будет зря беспокоить пожилых людей. Но когда-нибудь да придется пойти, время идет, дни проходят, спросят, когда вернулся, и сказать-то стыдно.
Наконец в один день после работы Рашит решился заглянуть. По дороге заскочил в магазин, купил гостинцы. Не зная адреса, долго блуждал, не записал вот, да и если б записал, потерял бы наверняка. Пока он служил в армии, количество частных домов умножилось. Почти все дома огорожены одинаковыми высокими заборами с железными воротами, деревья-кустарники в саду закрывали названия улиц и номера домов. В общем-то, они и не нужны, раз Рашит не знает адреса. Изрядно походив по улицам, припомнил, как выглядел дом. Ему показалось, что дом уменьшился в размере, даже как-то осел, шифер на крыше покрылся зеленым мхом. Забор и ворота покрашены в синий цвет, а карниз дома и фронтоны не покрашены, старая краска у них облупилась, встала рябью, будто от шаловливого ветра легонько колыхнулись волны на поверхности реки. Вряд ли не хватило краски, заботливый хозяин закупил бы ее в достаточном количестве, скорее, со страху упасть с высоты не стал подниматься наверх.
Варвара Николаевна поначалу не признала его. Когда Рашит назвал себя, лицо ее посветлело, глаза распахнулись.
– Как же ты вырос, стал настоящим мужчиной! – восхитилась она и, не веря своим глазам, даже обошла вокруг него. – Аб-ба, Вань, а Вань, смотри, кто к нам пришел!
– А кто к нам пришел? – послышался шутливо-ласковый голос, затем, проворно ступая, появился сам хозяин. Вышел и, раскинув руки, долго смотрел на него, потом обнял. – Время пришло, уже должен был вернуться, думал я. Придет, говорю, обрадовать своего мастера. Ну, как ты? Здравствуй! Богатырь и красавец. Ну все, у городских девушек не будет сна. Армия на пользу ребятам. А почему без формы? Или ты уже оттуда приехал в гражданском?
Рашит почувствовал на своей спине дрожащие руки. Постарел Иван Иванович. Редкие белесые волосы стали совсем седыми, маленькие глазки впали внутрь, а без того бывший большим нос стал еще больше.
Рашит вручил хозяйке гостинцы, разделся и прошел в зал.
– Ну, защитник Отечества, рассказывай, где в каких краях проходила твоя служба? Письма не писал, а я ждал, между прочим. Это не претензия, так говорю. Времени, наверно, не было у тебя.
Рашит рассказал, в какой части служил, что вернулся дней десять назад, что устроился на старую работу. Отвечая на вопросы хозяина, сам расспросил, как у них дела, как поживают, чем занимаются.
Между тем у Варвары Николаевны был готов чай, и беседа продолжилась уже за столом. Настроение у всех приподнятое от радостной встречи. Допоздна засиделся Рашит, так хорошо был проведен вечер.
В другой свой приезд Рашит покрасил карнизы и фронтоны дома, выполнил другие работы, требующие мужской силы, помог приобрести кровельную жесть. В один из выходных они вместе с ребятами дружно обновили крышу. Может, видя работу Рашита, может, чувствуя, что стареет, Иван Иванович в каждый его приход повторял свои намерения, о которых говорил еще во время учебы в училище: «Давай, стань моим сыном, дом запишем на тебя, ты уже столько всего сделал, можешь считать дом своим». Рашит смущался, все тянул с ответом. Видимо, у старика первое время теплилась какая-то надежда, но однажды, почувствовав себя обманутым в ожиданиях, ухватил его за локоть, усадил рядом с собой и поставил вопрос ребром:
– Что же ты все не решаешься, что тебе мешает, что держит? Другой на твоем месте давно бы согласился, а ты… – и взглянул прямо в глаза Рашиту.
Рашит растерялся, до этого всегда уходил от ответа, надеялся, что Иван Иванович со временем успокоится, махнет рукой и оставит затею.
– Иван Иванович, не получится, ну как же это?.. – Он, не находя слов, запнулся. – Не получится у меня, извините.
– Получится. Я ведь это делаю обдуманно, не вчера, не сегодня решил. Еще до твоего ухода в армию говорил тебе. Тогда ты был еще юн. Ну а сейчас возмужал, окреп, можно думать о предстоящей жизни, тем более женился, молодец, ребенок родится, задумаешься, как квартиру купить. В общежитии только холостому хорошо. Давай, решайся!
– А как это будет выглядеть?.. У меня ведь мама есть, пусть не родной, но отец, еще брат и сёстры. Куплю – другое дело…
– Нет, зачем покупать? У меня нет родных. Все умерли. У Варвары в Златоусте есть сестра, но у нас нет желания бросить Салават. Не лежит душа ехать в чужие места. Так что крепко подумай и решай. Вот прямо сейчас!
– Оставьте, Иван Иванович, простите, не могу пойти на такой шаг. Совесть не позволяет…
Разговор был нелегким. Иван Иванович, приводя разные доводы, пытался добиться положительного ответа, Рашиту пришлось отрезать: не пойдет он на такой шаг. Так и не смогли договориться. Настроение старика поникло, в глазах стояли слезы. Тяжело попрощались. Рашит, испугавшись, что Иван Иванович опять затронет эту тему, три недели не навещал их. Придя снова к ним, едва успел закрыть ворота снаружи, как черная собака ростом с теленка чуть не прыгнула на него. Вскоре послышался с крыльца низкий голос:
– Кто там?
– Мне Иван Иванович нужен.
– Они теперь тут не живут, уехали в Златоуст. Теперь я здесь хозяин.
Рашит застыл на месте, сердце его оборвалось, по голове словно ударили чем-то тяжелым. Так и стоял оглушенный новостью, не слыша, как, надрываясь, продолжала лаять собака за тяжелым металлическим забором. Значит, продав дом, старики уехали к сестре, то есть к дальней родственнице Варвары Николаевны. Иван Иванович ведь не хотел туда ехать, но поехал. Рашит долго раскаивался в том, что не согласился на предложение мастера. Хорошего, душевного, заботливого человека с большим сердцем, божьего человека он обидел… С какими глазами, с какой совестью можно взять дом даром? Хотя, наверное, можно, да вот как стать сыном чужому человеку?..
* * *
Рашит, обосновавшись в Салавате, мирно зажил, трудился на заводе, тут прилетело письмо от Анур-агая. «В училище искусств в этом году открывается отделение изобразительного искусства, приезжай скорее поступать», – писал брат категоричным тоном. «В этом году не смогу приехать, нет подготовки, на следующий год попытаюсь», – отказался Рашит. Брат немедленно прислал ответ – еще строже: «Всю жизнь на заводе собрался работать, что ли, учиться надо, а время проходит, состаришься, не будет желания, закопаешься в детях».
Конечно, у Рашита желание учиться огромно, но у него уже семья, маленький ребенок. А потом, где он обоснуется? В общежитии, что ли, должен жить? Одному легко, можно где угодно устроиться, а жить втроем в маленькой комнатушке, ай-хай, будет очень тяжело.
Терзаясь двойственными чувствами, Рашит все же собрался и вместе с женой и полугодовалым Тагиром приехал к теще. Тесть, как и его отец, погиб на войне. У Лиммы есть трое братьев. На тот момент двое из них женились, жили отдельно. Только один еще не обзавелся семьей, работал шофером. Натаскали с Караидели бревна и возвели добротный дом.
Теща обрадовалась приезду молодых, впервые увидела внука. На следующий день произошло судьбоносное событие. У тещи дом высокий, из-за этого и печка высока, соответственно, и вьюшка под потолком. Теще каждый раз приходилось вставать на стул, чтобы открыть её, а когда огонь догорал в печи, снова вставала на стул, чтобы закрыть. «Почему так высоко установили вьюшку, неужели невозможно было сделать ниже? – удивился Рашит. Ведь теща может упасть со стула, руку или ногу сломать, не молодая же, былой проворности нет. Надо что-то придумать. Поломав голову, нашёл выход – рычаг! Сын тещи – шофер, возил для организации, в которой работал, из района бревна, дрова, доски. И поэтому в каждый его приезд в кузове машины что-нибудь да оставалось: обломки досок разной длины, палки, жерди, другой хлам. Рашит занес с улицы гладкую длинную палку и сделал рычаг, чтобы, стоя на полу, можно было открывать и закрывать вьюшку. Тёща удивилась, оказывается, и так бывает, сама попробовала открыть и закрыть, затем, покачав головой, сказала: «Голова у тебя работает, сынок, учиться тебе надо».
Будто сам Аллах велел сказать эти слова! А ведь теща не знала о сомнениях Рашита: «Учиться или нет?!», не знала, что он приехал в Уфу именно учиться. Уверенная, что они приехали погостить, показать внука, теща своими словами попала в самое сердце – её слова развеяли все сомнения Рашита. На следующий день молодые вернулись в Салават, сдали квартиру и переехали к тёще. Рашит все экзамены сдал на пять и поступил в отделение изобразительного искусства училища. После этого попробуй скажи, что Аллаха нет!
* * *
Картина Левитана, подаренная учительницей, которая заметила склонность Рашита к рисованию, запомнилась на всю жизнь, одним из памятных дней детства осталось у него на душе. Он впервые видел живую репродукцию настоящего художника. Картина долго висела, прикрепленная между окон, манила его взор, будила фантазии. Каждое утро, просыпаясь, первое, что он видел, была она. Картина восхищала его, вдохновляла, Рашит мечтал рисовать так же. Находясь под ее влиянием, пристрастился в училище рисовать коней с натуры, разглядывая картины древних художников. В деревне колхозных лошадей много, был там и конный двор, деревенскому мальчику ничего не стоило каждый день видеть их, садиться верхом, запрягать в телегу – ведь это неотъемлемый атрибут деревенской жизни.
Однажды во время учебы Анур-агай навестил его, перебирая рисунки на ватманах, наткнулся на рисунок коня. Конь, словно заморыш, стоял, склонив голову.
– Почему у тебя все лошади какие-то понурые, в глазах у них грусть, словно их привели на убой? Конь – сильное, гордое животное. Конечно, бывает и отдыхает, спит, но на рисунке или картине – это ведь художественное произведение, значит, надо запечатлеть его бег, как конь несется, вытянувшись стрелой. Конь, даже когда стоит словно натянутая тетива, готов немедленно понестись вскачь. В этом его красота – символ грации и силы. Даже Бальзак как-то сказал: «Недаром говорят, что нет ничего прекраснее фрегата под парусами, лошади на полном скаку и танцующей женщины».
Рашит так и застыл в удивлении. В какой-то мере это было для него открытием. «Вот к чему привело поклонение одному образцу», – подумал он.
* * *
Как-то вечером заглянул Ахмат Лутфуллин.
– Ну как, работа двигается? – спросил он. – Пока вас не растолкаешь, готовы сидеть сложа руки. – Он рассмеялся. Не волнуйся, это тебя не касается, но есть среди вас и такие. То, что начато, обязательно надо закончить.
Он подошел к мольберту, долго смотрел на картину, отошел на пару шагов назад, посмотрел издали, подошел ближе, потом, сняв со стены мандолину, заиграл мелодию «Буранбай», походил по комнате. А сам не отрывал взгляда от картины.
Зная характер Лутфуллина, Рашит не стал торопиться с расспросами – поставил чай, прибрал краски-тюбики. Вот мастер закончил играть, что-то запел под нос, повесив мандолину, опять приблизился к картине.
– Сколько лет было Ануру, когда он умер?
– Пятьдесят два.
– Молодым ушел. Я почему-то думал, что он до шестидесяти успел дойти. Самый расцвет сил и здоровья. Его мандолина, говоришь?
– Да, за три дня до смерти отправил через своего сына Салавата.
– Предчувствовал, значит… Тебе продолжать его дело, – помолчал некоторое время, потом вымолвил: – Мечеть поставил – благое дело сделал. Деревня без мечети – деревня без совести. Совесть свою и так теряем. Гражданская война, первый трактор: НАТИ. Здесь чувствуется веяние войны, есть женщины-вязальщицы снопов. Это место сделай зловещим, тучи сгусти, пусть драматизм усилится через облик неба. Лирика, романтика есть, ностальгия. Хорошо, хорошо. Идешь к завершению. Грандиозная работа будет. Это тебе я, твой Ахмат-агай, говорю. – Он довольно улыбнулся и похлопал Рашита по спине. – Название есть у картины?
– Нет пока.
– Пока работаешь, ходи, думай. Ладно, сейчас не думай, попозже, голову не забивай пока. Какое-то значительное название просится.
– И я так же думаю.
– Найдешь, законченная работа без названия не останется, – сказал мастер и, снова взяв мандолину, не отрывая взгляда от картины, заиграл. – Жена, наверно, потеряла уже, пойду я. – Тронулся с места. – Сколько ни прихожу, соседа твоего не вижу. Съехал отсюда, что ли?
– Не съехал. По заказам в основном работает. Сюда редко приходит.
– Какие заказы?
– Из других городов, районов.
– Шабашки, значит. Интересно, но время идет, пора и ему браться за серьезные темы.
Выходя, он поднял большой палец вверх. Так мастер показал, что он доволен работой Рашита…
* * *
Пролетело пять лет. Окончив училище с красным дипломом, Рашит устроился на работу старшим инженером в бюро эстетики на заводе «Гидравлика». Рашиту приходилось помногу писать политические плакаты, лозунги, рисовать портреты вождя Ленина, членов Политбюро. На заводе, конечно, профессиональных художников не было, приходилось всё делать самому. Целыми днями работал, даже по выходным не давали отдыха.
Накануне большого праздника Рашит взял да и нарисовал портрет Ленина размером 9х12 метров на фасаде здания администрации. Радости секретаря парткома завода не было предела! Можно подумать, его портрет нарисовали. «Вот теперь наша работа профессионально пошла! – сказал он, похлопав Рашита по спине. – Пусть только попробуют сказать в райкоме, горкоме, что наглядная агитация у нас плохо поставлена». Почет и слава ведь не художнику, а ему! И действительно, приехали с районного, городского, даже из областного комитета, все посмотрели, похвалили, поставили в пример остальным отделениям завода.
* * *
Безусловно, Рашит не смог забыть того, что отчим выгнал его из дома, когда ему и пятнадцати лет не исполнилось. На душе осталась незаживающая рана, которая всегда давала знать о себе. Особенно вспоминалось в моменты, когда сильно голодал и когда уличные ребята избили его. Если бы не отчим, Рашит окончил бы школу в Зилим-Каране, наверное, а, затем поступил бы в какую-нибудь высшую школу в Уфе. Получал бы стипендию, возможно, не так голодал бы; подкопив немного, выправил бы одежду. Вначале Рашит дал себе клятву никогда не возвращаться, но, став взрослее, во время учебы в Салаватском профтехучилище – бродяжная жизнь закончилась – взгляды смягчились. Этому, возможно, способствовало то обстоятельство, что в доме, кроме отчима, жила его мама.
Сёстры писали письма: «Приезжай, мать скучает, плачет, расспрашивает, нет ли у тебя на нее обиды, почему, ни слова не сказав, ушел из дому». Наконец, прислушавшись к их уговорам и словам брата Анура, Рашит в один выходной день приехал в деревню. Хитрый бабай (отчима он так называл) неожиданно тепло встретил Рашита, даже обнял, не умолкая, называл его «сыном». Как будто между ними ничего не было, совершенно «забыл» о том, что Рашит столько лет не появлялся дома. А мама, завидев сына, конечно, обрадовалась, однако, чувствуя свою вину, не знала как себя вести.
После этого события Рашит стал приезжать домой. Летом на выходные, во время отпуска помогал в заготовке сена, дров. Отчим никогда не вспоминал тот случай, всегда был приветлив и уважителен, называл Рашита не по имени, а только «сынок». Рашит, вернувшись в город, часто вечерами думал о случившихся переменах, но никак не мог понять причин неожиданно теплого отношения со стороны отчима. Сказать, что память его подвела, никак нельзя, ткакое не забывается. Может, отчим боится возмужавшего Рашита, что тот побьет или выгонит из дому? Или есть какие-то другие причины, которых он не знает? Человек с таким жестким характером резко без причин не изменится.
Отчим пришел к ним в дом на второй год после окончания войны. В памяти Рашита сохранилось, как он, уходя от своей жены, прежде чем полностью переехать жить к ним, несколько раз приходил в гости. Похоже, мама не сразу согласилась. Однажды Рашит, читая книгу на печи, оказался невольным свидетелем их разговора.
«Жду, как не ждать, как будто сейчас в дверь войдет. Возвращаются же раненые и побывавшие в плену». – «Давно уж вернулся бы или весточку отправил, год прошел уже… Мы сначала вместе воевали, потом меня перевели в другую часть. Я офицер. Когда прощались, он мне сказал, если что со мной случится, не оставляй моих детей сиротами, пригляди, сказал». – «Ай, ну так не сказал же в дом войти». – «Именно так. Я обещал». – «Я тебе не верю, он бы никогда так не сказал. Ты же после войны не ко мне, сразу к Халиме пошел». – «Так получилось, навстречу вышла и увела». – «Если еще кто-нибудь выйдет навстречу, значит, и от меня уйдешь. Если вернется, как я ему покажусь?» Помолчали. «Четверо детей…» – глухим голосом сказала мама, глубоко вздохнув. «Хоть десять. Мне они не мешают. Вместе вырастим…» – «Сейчас так говоришь, потом тесно станет, для тебя же они чужие…»
Отчим пришел к ним с большим фанерным чемоданом. Когда уже полностью переехал, Рашит от любопытства попробовал поднять – для девятилетнего мальчика чемодан оказался легким как перышко. Внутри ничего не шелохнулось, не сдвинулось даже. Значит, с пустым чемоданом пришел! Секрет того чемодана раскроется много лет спустя, а будущий художник про себя будет называть отчима «пустым чемоданом».
Другие «проделки» отчима Рашит тоже позже узнает. Например, отчим и сестренке тоже, как Рашиту, сказал, вырастил тебя, хватит, давай уходи, не уйдешь, задушу. Сестренка, не выдержав ежедневных упреков, унижений, вынуждена была уйти. А сестру заставлял много работать, даже не пускал в школу в сентябре, в октябре… «Пока картошку не выкопаешь, не пойдешь учиться», – говорил отчим. Оказалось, часто на маму руку поднимал.
Рашит верит объяснениям сестренки о причине прихода отчима с пустым чемоданом. Сестренка рассказала, что отчим пришел с войны с имуществом, с вещами. Его жена добротную одежду, привезенную из Германии, распродала на базаре в Зилим-Караново. После того как закончилось это приданое, выгнала отчима на улицу…
Однажды сестренка прислала письмо, в котором написала, что отчим ушел от матери к другой женщине из соседней деревни, а точнее – туда, где находился Совет деревни в центральной усадьбе. Рашит, приехав, расспросил маму. «Не выгоняла, сам ушел. Всю жизнь как неприкаянный в каждые ворота тыкался, вот и нашел открытые», – ответила мама.
Безусловно, трудно было матери, что ни говори, привыкла жить с ним. Много скота держали вдвоем, кобылы были у них, десяток пчелиных ульев. Собирали бересту, драли лыко, поставили сруб. После того как отчим ушел, мама потихоньку все сократила, а когда ей одной стало трудно жить, по совету своих родных, Рашит продал её дом и переселил к себе.
Отчима, «ткнувшегося в открытые ворота» в соседней деревне, через несколько лет в пьяном угаре зарежет младший сын той женщины, к которой он переехал. Говорят, сидели, выпивали вдвоем, о чем-то начали спорить, и сын, схватив лежавший на столе нож для резки хлеба, вонзил в отчима.
Ничуть не удивился Рашит такому развитию событий. Конечно, жаль, еще жить бы тому да жить. Но что поделаешь, у каждого своя судьба…
* * *
Начало июля. Прогуливаясь по улице Коммунистической (ровно двадцать лет назад летом 1953 года на этом месте милиционер, поймав его, отвел в детприемник) – обернулся на звук: Рашит Нурмухаметов, в то время член Союза художников, стучит в окошко и подзывает: «Зайди, зайди ко мне».
– Ты свои документы сдал в институт или нет? – спросил он. – Знаю я тебя, завтра же принеси документы в институт искусств, все работы, которые есть, в этом году я открою там отделение изобразительного искусства.
– Для учебы староват я, Рашит Мухаметбарыевич.
– Староват, говоришь. Сколько тебе?
– И сказать стыдно: тридцать пять.
– Тридцать пять – разве это много? Самое время учиться. Вон и Саяпов идет. Он твой ровесник, если не старше. Завтра в десять жду в институте.
Вернувшись домой, передал разговор с председателем правления Союза художников своей жене. «Знаю, что ты очень хочешь учиться, я не против», – ответила жена. Рашит даже не успел спросить, пойти ли учиться или нет, а она сразу поняла его с полуслова. Ай какая чуткая у него жена, понимающая.
Побегав за необходимыми документами, собрав свои творческие работы, отдал в приемную комиссию института. Когда пришла пора сдачи вступительных экзаменов, сдал их на одни пятёрки и поступил учиться.
* * *
Оканчивая учебу в институте, дипломной работой избрал триптих на тему «В память об отце». Три картины объединяла одна мысль, одна идея и один и тот же персонаж. Три эпохи и три поколения. Первая называется «Прощание». Трехлетний мальчик с матерью провожают отца на войну. Мальчик у отца на руках. Рядом стоит лошадь, запряженная в телегу. Скоро отвезет отца в районный центр или на станцию к поезду. В средней, основной картине триптиха, отец уже на коне, впереди всех остальных воинов-кавалеристов. Напротив эскадрона, готового броситься на врага как ураган, стоит командир, который говорит пламенную речь и дает команду. На третьей – современность, наступающий праздник День Победы – 9 Мая. Там Рашит уже степенный мужчина, рядом с ним его маленький сын и седовласая мать. Они смотрят на большой фотопортрет отца в военной форме, который висит на стене.
Рашит Нурмухаметов очень внимательно просмотрел показанные эскизы. Молча выслушал некоторые объяснения своего тезки, задал несколько вопросов, затем сказал: «Работа придумана хорошо, однако я предлагаю защитить диплом по актуальной теме – по теме труда. Я понимаю, эта работа тебе дорога, долг перед отцом. Ты хорошо знаешь производство, работал, жизненный опыт у тебя большой, поэтому создать образ трудового человека не сложно будет, а эту… напишешь позже».
Пришлось согласиться, не будешь же спорить с руководителем дипломной работы. А времени оставалось мало – половина отпущенного срока на выполнение дипломной работы уже прошло. Взялся за тему, которую хорошо знал, о людях, прокладывающих трубы на дальние расстояния, так появилась картина «Трассовики. 720 км». Картина, неожиданно получила высшую оценку со стороны руководителя и комиссии, и 40-летний студент окончил институт с красным дипломом.
А судьба картины «Трассовики. 720 км» удачная: участвовала в крупной выставке работ о мире студентов-выпускников институтов искусств в Ленинграде, затем чуть позже в региональных, зональных выставках других городов, затем картину приобрели в Выставочный фонд Москвы. При случае, когда появилась возможность съездить в Москву, хоть зайду, взгляну, хоть на память сфотографирую, с такими мыслями Рашит заглянул в фонд, а там: «Вашу картину французы купили уже…»
Прошел примерно месяц, и неожиданно из большого выставочного фонда Франции позвонили Рашиту домой: «Если возможно, мы бы купили и другие ваши работы». Рашит не стал предлагать остальные свои работы. И не раскаивается. Не хотел он, чтобы его «детища» блуждали на чужбине, пусть лучше будут рядом.
* * *
Однажды, заходя в мастерскую, услышал голоса из комнаты: тараторили, прерывая друг друга, спорили, похоже, кто-то даже вскрикнул. Сильно удивился Рашит, может, воры или мальчишки залезли, заподозрил он.
– Средь бела дня мальчик стоит и нужду справляет возле электрического столба. Вроде в школу ходит. Подошел к нему и говорю: «Сынок, ты уже большой, в школу ходишь, не пристало такие дела делать на глазах у всех, некрасиво». Застыдился, покраснел, ушел, склонив голову. Позднее, после долгих лет вернулся в деревню этот парень, заглянул меня проведать: «Спасибо, тебе, агай! Вы дали мне нравственное воспитание». Надо же, и ведь не забыл!
– Очень скромным, воспитанным ребенком был, – присоединился другой голос.
– Легко учился, сметливым, способным был. С сестрой Асмой в одном классе учились.
– Мама их держала в строгости.
– Нет, не строго, приучила к работе, на улице не бегали просто так, пиная ветер. Те, кто так делал, вон бездельниками стали, пьянству поддались, дрались, вешались, бросили свои семьи. А эти, все четверо, всегда были заняты работой: то сад пропалывают, то дом убирают, то кушать готовят, то дрова возят. У каждого были свои обязанности.
– А Анур…
Разговор перешел на более серьезные темы, вспомнились деревенские события, почему-то вспоминали уехавших из родного очага и усопших. Рашит с интересом, даже с удивлением слушал их. Простояв так долгое время Рашит подумал, может, мне слышится, может, брежу, ощупал сам себя, затем – дай-ка поймаю этих на месте – резко открыл дверь. Шелохнулись, всколыхнулись одежды, Рашит почувствовал легкое дуновение ветра, воздушная волна, будто кто-то торопливо проскользнул мимо него. Однако в комнате никого нет, все стоит на своих местах, ничего не сдвинуто, не тронуто. Только на картине, кажется, во взгляде односельчан сияли хитрые улыбки. Неужели Рашиту показалось? Лишь бы до конца работы не сойти с ума…
* * *
«Ректор университета вызывает!» – пришлось идти. Руководитель высшего учебного заведения задумал создать портретную галерею выдающихся личностей республики, вернее – деятелей духовного мира: писателей, поэтов, просветителей и ученых – и дал длинный список. Портреты будут располагаться в основном здании университета, на этаже, где факультеты журналистики, филологии и истории. Это было крайне сложное задание, Рашит сказал, что подумает и даст ответ через семь-десять дней. Он понимал масштаб работы и то, что в одиночку реализовать её невозможно. Создание композиции, поиск портретов, ознакомление с творчеством, жизнью, произведениями, воспоминаниями могут отнять много времени, то есть подготовительный момент может затянуться надолго. Изрядно подумав, решил взять в товарищи Георгия – парня, намного моложе себя, талантливого и шустрого художника.
На следующий день Рашит нашел его и объяснил предстоящую работу. Вдвоем сходили в университет, осмотрели будущее место расположения картин. Здание древнее, старого стиля, коридор длинный и узкий, к тому же темный. Обдумав, отказались от варианта отдельных портретов и решили сгруппировать людей. В результате работа, планировавшаяся как галерея, превратилась в триптих, то есть произведение искусства из трех картин, объединенных одной идеей, темой и сюжетом: вначале шли исторические личности прежних веков, затем, в основной картине, представители дооктябрьского периода и современники, а на третьей картине были изображены представители русской интеллигенции, писавшие о башкирской земле. Встал вопрос, как разместить эти три картины? В триптихе картины должны располагаться последовательно, вплотную друг за другом, только тогда триптих становится единым произведением. Нашли решение: как поднимешься на этаж, сразу окажешься на просторной площадке, она шире, чем коридоры, значит, там и надо установить на стене! Измерили – можно, все три картины поместятся.
Изложили ректору своё мнение, он не возражал. Закипела работа. Вначале на ватмане рисовали отдельные портреты, потом собрали их в одно полотно. Смотреть на ход работы приходили ректор или его представители, Министерство культуры тоже проявляло интерес. Через два года работа над всеми тремя картинами триптиха закончилась, и картины встали на назначенное место.
Этот труд получил огромный резонанс: писала пресса, несколько раз показали по телевидению. Авторов триптиха «Дух земли» выдвинули на республиканскую государственную премию имени Салавата Юлаева. Это был огромный успех.
Через полгода они совместно с Георгием нарисовали большую картину «Созвездие» для Башкирского академического театра имени Мажита Гафури, солидное полотно «Чаепитие в Темясово», посвященное первым руководителям башкирской автономии, написали и другие работы. В творческом плане это принесло профессиональное удовлетворение.
Активная творческая работа Рашита дополнилась предложением ректора Института искусств: «Отделение изобразительного искусства превратим в факультет, приходи преподавать». Согласился, опыт есть, настало время сеять семена мудрости, делиться накопленным опытом. Как говорится, сеять разумное, доброе, вечное.
За день до предложения ректора ему приснился брат Анур. Будто приехал он на тройке запряженных сивых, статных коней и остановился прямо перед квартирой. Еле сдерживая коней, жующих от нетерпения свои удила, крикнул: «Выходи, Рашит!» Бегом выбежал Рашит во двор, брат зовет на сани-кошевку и протягивает вожжи: «Держи!» Ничего не понимающий Рашит, раз брат просит, взял в руки кожаные вожжи. «Я всех трех не смогу удержать, был бы один», – ответил он, испугавшись.
– Можешь удержать, мирские вожжи теперь достанутся тебе.
– Нет, не могу, Анур…
– Нет, ты должен!
Вручив вожжи Рашиту, брат легко выпрыгнул из саней в сугроб и скрылся среди снежных заносов. Разгоряченные кони, будто этого и ждали, понеслись вперед…
* * *
Наконец завершилась работа над картиной «Моя деревня», посчитал Рашит. Конечно, в продолжавшуюся год работу можно было что-то добавить, кое-что убрать, расширить деревню, увеличить количество людей – нет предела совершенству, но от этого картина не станет лучше. Вовремя надо ставить точку. Рашит в правом нижнем краю картины написал имя-фамилию, дату работы, а на оборотной стороне сажей отметил: «Подарок моей деревне от народного художника Республики Башкортостан, лауреата республиканской государственной премии имени Салавата Юлаева». Осталось только съездить в деревню и повесить во главе угла в клубе.
Пригласил в свою мастерскую Ахмата Лутфуллина, Георгия и друзей с кафедры и деканата. Позвонил соседу Исмагилу, тот, оказалось, уехал в район оформлять клуб. Гости пришли, смотрели картину, восхищались, каждый высказал свое мнение. С некоторыми Рашит согласился, были и спорные моменты, которых душой не принял. Уже невозможно что-либо изменить, вернее, у него не было желания. Как он создал, такой картина и останется. У него свое мнение, свои принципы…
* * *
И снится Рашиту, будто едет он с сыном на машине в деревню, прихватили с собой картину, однако пришлось возвращаться, не нашли деревню. Только повернули назад, машина сразу заглохла! Тагир открыл капот, проверил, подкрутил что-то. Все на месте, ничего не отвалилось и не сломалось. Попробовал снова завести, повернул ключ зажигания, машина завелась, но не сдвинулась с места, как будто стояла на тормозе или сзади прицеплен неимоверно тяжелый груз. Наконец машина тронулась, однако, еле вскарабкавшись на возвышение, совсем замедлила ход. Машина почему-то дрожит, качается, даже слышны голоса людей, словно они недовольно кричат, ругаются.
– Не тянет, – сказал Тагир удивленно, стукнув ладонями о руль. – Видимо, выехали на плохую дорогу, папа. – Остановил машину, обошел ее вокруг, от негодования пнул колесо ногой.
Рашит тоже вышел из кабины. Посмотрел в сторону деревни, заметил группу людей, уходящих меж ольховых и рябиновых кустарников. Торопливо бегут, оглядываясь по сторонам, словно мальчишки-воришки, своровавшие из колхозного сада огурцы и морковь. Рашит опешил: кто такие, куда они так торопятся? Молодые бегут впереди, а пожилые, старики-старушки, шатаясь, еле поспевают за ними.
– Тагир, посмотри, какие-то люди идут в деревню.
– Где? Ничего не вижу, – озадачился Тагир.
– Как не видишь? Вон там, целая группа идет в сторону деревни.
Тагир недоуменно смотрел то на отца, то в сторону деревни. По его лицу можно догадаться, что он действительно ничего не замечал.
Рашита вдруг осенила поразительная мысль: эти люди не с его ли картины? Ведь минут пятнадцать, как они отъехали из деревни, откуда могло появиться столько народу? Спрятаться, так ни ямы нет, ни леса. В таком случае остается только картина. Рашит, открыв багажник, потрогал картину: есть рама, а нет холста! Действительно, получается, сбежали!
Стоял, не зная, что предпринять, как вдруг ему под ноги упали яркие лучи. Этому волшебному свету, приходящему на помощь в самые тяжелые времена его жизни Рашит всегда удивлялся как в первый раз.
– Брат мой, картину свою оставь в деревне. Ты ведь работал над ней, чтобы подарить, – сказала Асма-апай своим тихим, но твердым голосом.
Сноп лучей мгновенно рассеялся как дым.
Рашит проснулся со страху, оглянулся по сторонам. Поразительно – увидеть такой сон перед дорогой. К чему бы такой намек?
* * *
Взойдя на пригорок, Рашит запыхался. Своей деревни не увидел. На правой стороне пыльной дороги – высокий берег, где делает крутые повороты река Мендим, местами пониже виднелась вода, блестевшая в лучах солнца как зеркальные осколки. Река обмелела, стала уже, в детстве Рашита она была широкой и глубокой. На другой стороне берега тополя уже не кажутся такими великанами, поредели, есть упавшие от старости, некоторые поразила молния, других сожгли пастухи. Нет того тучного стада, которое паслось, покрывая все поле, деревенских детишек тоже не видать.
Разглядывая правую сторону, Рашит, похоже, совсем забылся, посмотрел вперед, оказалось, уже спускаются с возвышенности, а деревни все еще не видно. Может, с большой дороги раньше свернули?
– Тагир, правильно ли мы идем? Деревни все еще нет, – в полном удивлении спросил он.
– Правильно. – Спокойно ответил сын. – Дальше она. Похоже, еще на гору взобраться надо?
– Не знаю. Вроде гора одна была. Как будто перешли ее, а деревни все еще не видать.
Была бы еще гора, он бы обрадовался, но в детстве гора была одна. Не может же она вырасти? На берегу буйно разросшиеся ольховники, черемухи превратились в кучковатые кустарники, и то одни обломки-куски, вдобавок мелкие и низкие. Деревня, может быть, действительно находится за этими кустарниками?
– Деревни нет, Тагир, – подходя, сказал Рашит, скорее себе, чем ему. – Куда делась? Ничего не понимаю. Уж не на небо же взлетела?
Действительно, деревни не было: ни домов, ни заборов, ни сараев-навесов, электрических столбов, ворот, машинно-тракторного парка, конного двора, магазина, клуба. Где они все? На их месте разрослась крапива, лебеда в человеческий рост покрыла картофельные огороды.
– Постой, Тагир! – горло высохло, глаза заслезились. Тяжело встав на ноги, Рашит вышел из кабины, приставил руки ко лбу, пригляделся в сторону, где должна находиться деревня. Спотыкаясь, пошел вперед, как будто, если заторопится, успеет дойти до родного пристанища, пока оно совсем не исчезло. Тагир тихонько вел машину следом за отцом.
Прошли места, где раньше был густой лес, ныне он редкий, кучковатый, вот уже прошли место, где сваливали навоз с конного двора, позади осталось место колхозного амбара, а деревни все еще нет. Рашит, поглядывая вперед, спускаясь в ухабистые, неровные места, спотыкаясь об высохшие обломки деревьев, продолжал идти. Короткие травинки пожелтели, пыльная дорога, тропы людей, животных, дорожки от телег исчезают под зарослями высоких трав. Вокруг ничего не радует глаз, словно все мертво, без души.
Рашит добрался до места, где должна быть деревня. Задние ворота картофельного огорода Зайнуллы-бабай и Хабили-инэй были своеобразным опознавательным знаком возле переулка, обозначающего вход в деревню. Хоть и покрылась высокой травой, немного приглядевшись, можно заметить слабо видневшуюся дорогу, проложенную следами коней, телег, только сейчас нет ограждений, с двух сторон раскинулось море крапивы. Наконец дошел до середины деревни. Сейчас уже невозможно назвать ее серединой: нет середины, нет конца – одно сплошное поле.
– Тагир, нет деревни, – шепотом еле вымолвил Рашит, хотя сын отстал на машине достаточно далеко. – Какая-то неведомая сила, подняв ее, унесла на небо, что ли? Разорвись бомба, снаряд, остались бы развалины, руины, в конце концов, ямы. Нет следов людей, машин и тракторов, навоза животных, даже собак и кошек не видать.
Шаги замедлились, Рашит еле передвигал ноги. В голове роились мысли, но ноги сами привели на место родного дома. Как и другие дома, нет его родного дома, остался только каменный фундамент. Его не тронули, видимо не смогли. В их глубокий подпол обвалилось много земли, туда же были брошены пустые бутылки, пакеты, старая обувь, тряпки, деревянные обломки, щепки.
Во дворе единственным «живым» остался одиноко торчащий столб амбара. Защемило сердце. Рашит обнял столб, сжимая зубы, горько заплакал. Да, все вместе: брат, сёстры вставали, прижимаясь к столбу, измеряли свой рост. Каждый хотел быстрее вырасти, однако брат Анур громко командовал: «Не оттопыривай ноги, пятки ставь до земли!» – и одной рукой прикладывал на их голову линейку, а другой рукой ножом делал зарубку на столбе. Затем все смотрели на отметину и начинали спорить: «Я вырос. Нет, я больше тебя вырос!» Каждый день хотели мерить свой рост, но брат Анур, считая, что человек за день не вырастет, даже за месяц незаметно будет, решил измерять их рост в первый день начала учебы. А они ждали первое сентября больше для измерения своего роста, чем начала учебы….
Этот дубовый столб – очевидец многих воспоминаний и событий! Видел, как росли четверо детей, как они стали взрослыми, что происходило во дворе, на улице, в других семьях. Выстоял сильные ветра, жару и зной, страшные бураны, жгучие холода. Другие столбы по углам сарая вытянули, а этот не тронули. Видно, глубоко вкопан в землю, поэтому не смогли.
Рашит идет по деревне, которой нет. Вокруг стоит тишина, в воздухе витает запах горечи. Каркают вороны, сороки трещат, стайки воробьев вспорхнув, взлетают. Из-под его ног расползаются-разбегаются змейки, ящерицы, кузнечики выпрыгивают, жуки-бабочки жужжат-летают. Во времена его детства улица была наполена шумом, радостными голосами. Ржали лошади, мычали коровы и телята, собаки лаяли, петухи кричали, курицы кудахтали. А сейчас? Сейчас – гробовая тишина. Всего лишь за несколько лет такие изменения!
Долго ходил он по «деревне», вернулся к тому месту, где стоял их дом… Там ждал его сын.
– Что делать будем, Тагир? – спросил Рашит после продолжительного молчания. – Вернемся домой? Ведь ни клуба, ни школы нет. Опоздал я, ай, опоздал. Простите!..
– Вернемся тогда, увезем, где тут поставишь? Как память о деревне будет стоять в мастерской – предложил сын. – Или дома…
Рашит стоял, не зная, что предпринять, как вдруг ему под ноги упали яркие лучи. Это чудо, всегда приходящее ему на помощь в самые тяжелые времена жизни.
«Брат мой, картину свою оставь в деревне. Ты ведь работал над ней, чтобы подарить», – сказала Асма-апай своим тихим, но твердым голосом.
Сноп лучей мгновенно исчез, рассеялся как дым.
Рашит, словно очнувшись от сна, заморгал глазами и посмотрел по сторонам.
– Нет, Тагир, оставим! – отрывисто произнес он. Тагир удивился, но промолчал. Снял картину с верхнего багажника машины, передал отцу. Художник обернул картину полиэтиленом, закрепив с четырех сторон маленькими гвоздиками. Затем прибил с верхней и нижней части рамы на дубовый столб. Ясно, что полиэтилен, хоть и плотный, вечно хранить картину не сможет: ветер оборвет, выгорит от солнца, зальют дожди, скотина может ободрать, сколько сможет выстоять, столько и будет висеть. Хорошо было бы покрыть картину стеклом, но кто знал, что деревни нет? Если бы знал, из Уфы уже привез бы под стеклом в раме. Если бы знал, может, совсем не привез бы.
Долго стоял Рашит возле своей картины в тяжелых раздумьях. Да, родного места больше нет, теперь уже никогда и не будет, но все же он нарисовал макет, план деревни, «собрав» вместе усопших и живых односельчан, кого знал, видел, с кем общался. Души усопших успокоятся, а кто по земле ходит, скажет «спасибо». Как художник, как человек этой деревни, он выполнил свой долг. А возможно ли выполнить более этого? Нет, наверное. Потому что с самого детства до сегодняшнего дня он вечно обязан им. За то, что человеком сделали…
Поднялись на хребет горы. Рашит попросил сына остановиться. Тяжело приподнялся и вышел из машины. Там, на месте бывшей деревни, в пустоши вдоль Мендима, видна его побледневшая картина. Рядом ни одной живой души. Река, тихо журча, продолжает течь, высокие тополя волнующе шелестят, появившееся откуда-то черное облако осело на вершине одного из них.
Внезапно с неба на картину упал яркий луч солнца и озарил её. Из густого молочного тумана словно проступили радостные лица односельчан, послышались радостные возгласы. Ему машут руками, даже слышно, как зовут его по имени. В этот раз солнечный луч, его сноп света, не таял быстро, а, медленно рассеиваясь, долго освещал прежнее место деревни…
Опубликовано в Бельские просторы №3, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!