Залман Шмейлин приверженец повествовательной стихотворной речи. Ритмический рисунок его стихов достаточно традиционен, интонация узнаваема. Это по-хорошему старомодные, исповедальные стихи. В них размышления и переживания, которыми он делится со своими читателями.
Д. Ч.
* * *
А здесь декабрь – в разгаре лета.
Иду по улицам пустым
В час пик, но, будто, предрассветным.
Здесь не Одесса и не Крым.
Я в шкуре беглеца – поэта
В стране, которой я не сын.
И жарким летом не доволен
Мой друг трусит на поводке.
Он по-животному устроен,
Но прикипел к моей руке.
(Мы с ним одно, хотя нас двое,
А тень уже невдалеке).
Пуста проспекта перспектива.
Сегодня праздник – Рождество.
Вино – рекой, фонтаном – пиво.
Прикинь, афею каково!
Но я, поскольку не строптивый,
Хоть и не верую в Него,
Киваю встречным: «Мэри Кристмас!»
И пьян, не знаю отчего!
* * *
Ни слова фальши – это очень сложно,
Так хочется хвалить и величать:
То ножку женскую, то Чистый День морозный,
И червоточин в них не замечать.
Не замечать, что ножка кривовата
И поступь по-крестьянски тяжела,
Что облака легчайшие из ваты
Намокнут к полдню и нависнут, как скала.
Не замечать, как всё идёт по кругу,
Как почва ускользает из-под ног,
Не замечать, когда теряешь друга
И остаёшься страшно одинок.
Закрыть глаза и петь одну осанну,
Как соловей, задравши к небу клюв,
Жизнь тут же подкрадётся кошкой драной
И вырвет горло, замыкая круг.
ГРАММАТИК
Овидию изгнанье – катастрофа,
А наш, напротив, в удаленьи зрел,
Как, скарпелём обтесывая строфы,
Над словом чах, над рифмою корпел.
Он и себя поставил вне закона,
Стеною отчужденья окружил,
Чтоб год за годом грубо, исступлённо
Тиранить музу, павшую без сил.
Он выжимал пронзительные строки
Из капель прошлогоднего дождя.
В них зелень томно исходила соком
И шмель летал, назойливо гудя.
В них землю чёрную, сверкнув на солнце, лемех
Расчетливо изрезал на ломти,
Рука размашисто разбрасывала семя,
Зимой несла к губам аперитив…
В них женщина платочек нервно мяла
И пальцем крестики чертила и нули,
Луна взбиралась в небеса устало
И в темном парке лилии цвели.
А за стеной шла жизнь своей манерой,
Просачиваясь в каждую дыру,
По праздникам бесчинствуя в тавернах,
И вытесняя в дебри кенгуру.
* * *
Погода в Мельбурне как-то совсем не в кайф
Все сезоны за день – вовсе не эксклюзив.
Сосед мой продал магазинчик и драйв, драйв, драйв
В Брисбен, где круглый год тридцать и голубой залив.
Он держал много лет антикварный сток,
Но сырость вредна для неаполитанской души.
Его испытательный срок давно истёк.
Он сказал в сердцах «блади веза» и свет за собой потушил.
А меня держат цепи, тянущиеся за океан.
Я с каждой из четырёх сторон в чём-то убеждён.
Даже пьянствовать предпочитаю ходить в русский ресторан.
Я ещё на пути, чтобы стать раскрепощённым, как он.
ИСПОВЕДЬ
Душа моя на ветру дрожит,
И строка на бумагу ложится криво.
Верую – Создатель мой грех простит,
Что давно не видел меня счастливым.
Я забыл, когда это было в последний раз.
Может, с той поры как объелся мороженым в детстве,
В день, когда мама сказала: «Факир на час
Ты сегодня. Реформа, сынок – вперёд и с песней!».
В моей памяти каждый шаг запредельно крут.
Спотыкаясь о корни навязших в зубах берёзок,
Нарезаю и нарезаю, как скаковая, за кругом круг.
Только и научился, что смеяться сквозь слёзы.
Устремления живы – ни дать, ни взять,
Но за счастьем я, как за девкой, не бегал.
Мне знакомо – и это уже не отнять –
Только пахнущее чабрецом горьковатое чувство победы.
* * *
Говорят, что Муза – ангел с рыжими волосами,
Украшенными венцом.
Мне повезло, посудите сами –
Я точно знаю её в лицо.
Говорят, что она иногда появляется на пороге,
Не решается заходить.
Моя приходит хозяйкой, моет усталые ноги
И позволяет себя любить.
Моя подбирает гладкие камешки по дороге
И приносит ко мне домой.
И я соглашаюсь, что много чего такого
Лежит под ногами, только согнись дугой.
А бывает, что постоит за плечом, усмехнётся,
– Зачем ты терзаешься над строкой?
То, что ты ищешь, само прорастёт, пробьётся,
Только не дрейфь, оставайся самим собой.
Я спросил у неё: «Отчего ты раньше ходила мимо?»
– Оттого, что раньше ты был как все, –
Отвечала она с очень многозначительной миной,
– Я уж думала – безнадежный совсем.
* * *
Сколько раз начинаешь плясать от печки −
Две трети жизни − это сплошной простой.
И если глазами женщины на тебя смотрит вечность,
Ты понимаешь, какой ты маленький и пустой.
Люди ходят, любуются древними видами −
От умиленья прольётся порой слеза.
Но приглядитесь, у сфинкса под пирамидами
Совсем не кошачьи, а женские, с поволокой, глаза.
нтернационал XXI
И не верьте, не верьте, что, мол, коммунизм побеждён –
Где-то там на полставки устроен в далёком Китае.
Это вовсе не так, не спешите кадить на амвон.
Он живей всех живых и победно над миром витает.
И не мчитесь тотчас посетить его труп – в мавзолей,
Убедиться, что там он, ещё раз вздохнуть с облегченьем.
Поезжайте в Америку – это гораздо верней –
Там блат-хата его, климатрон разноцветных течений.
Все буржуи земли могут не беспокоиться, нет
Им отсрочка – зигзаг (так бывает нередко в истории).
Отменён неудачный, проваленный русский проект.
Всё обкатано, слито и всё получилось – в Претории.
Аутсайдеры, лузеры, братья (прошу извинить,
Но хиджабы сестёр – не сочтите распутством ошибки)
Ваше дело святое – по-честному то поделить,
Что заплыло жирком, стало тушей дебелой и хлипкой.
Время строить – одно из сомнительных самых времён,
Когда страсть к разрушенью как будто на время изъята.
Как призналась одна очень милая дама (каков моветон!):
«Я в глубокой тоске по Израилю семидесятых».
Опубликовано в Эмигрантская лира №2, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!