В иные времена эти две вещи были для меня несовместны. Как в памятном пушкинском определении про «гений и злодейство». Мне представлялось, что если, к примеру, человек значился вчера замзавотделом обкома КПСС , а сегодня стал заведовать монастырским хозяйством,— это по меньшей мере сомнительное назначение, ежели не карикатура.
Но шли годы, десятилетия, и чем больше они относили вашего покорного слугу и Отечество наше от исторической смены вех, тем меньше зиял зазор между той кричащей несовместностью.
В конце концов он превратился в игольное ушко, в которое может протиснуться библейский верблюд.
И когда я нынче встречаю на улицах этого сгорбившегося, сивобородого, будто миновавшего не одну пустыню человека, пусть не отмеченного преображением, но уж точно перерождённого, мне он давно не кажется ходячим укором. И хоть одаривает новоявленных рясоносцев мой верный товарищ, внук священника и стихотворец народных низов Николай Андриевский, убийственными мазками: «…а то павлиньи распушили ризы»,— я спрашиваю его, себя и окружающих: «А Савл, ставший апостолом Павлом?»
И пусть сравнение хромает, но ведь Савл-то нас не шокирует. Мы даже исполнены к нему заведомым придыханием. И если уж Савл, то отчего бы не былой обкомовский функционер?.. И вообще, забудь про обкомы. Ну их.
Другое дело — Игорь. Или правильней — отец Игорь. Из композиторов — в протоиереи. Это как-то хорошо. Это близко. Это не просто музыкально, а даже симфонично. Нырнул композитором — вынырнул настоятелем храма святомученика Георгия Победоносца. Что подвигло?
Зов Божий. Ну да — ответ общий, один на всех: что для функционера, то и для композитора,— но существует ведь и разница.
Однажды я уговорил принять обряд крещения маявшуюся от душевных метаний почтенную даму, некогда возглавлявшую литдраму на местном телевидении. К потускневшему функционеру, прими тот подобающий сан, она бы на сей счёт обратиться не соблаговолила. Но знавшая Игоря Ануфриева как автора симфонии «Звоны и песнопения», исполненной оркестром Пермского академического театра оперы и балета, а также музыкально-драматического цикла для сопрано, чтецов и мужского вокального квартета «Стихи Чердыни Великой», не преминула ответить: «А вот к отцу (тут она слегка споткнулась) Игорю пошла бы…»
— Отец Игорь, по большому счёту любое творчество — крест. И в этом смысле нет серьёзного противоречия между несением этого креста писателем, художником или композитором и долгом священнослужителя. Противоречие может заключаться в жизненном укладе и мирском поведении.
А крестные муки могут быть схожими. И вот, словно в подтверждение этой мысли о схожести несения креста, за последнее время, особенно — на сломе веков и в том, что ему предшествовало, заметное число деятелей отечественной культуры не просто придвинулось к храму, но в прямом смысле в него влилось. Только навскидку: прозаик Ярослав Шипов служит на Патриаршем подворье в Зарядье и в храме Василия Блаженного; поэт Константин Кравцов — в московской церкви Благовещения Богородицы; некогда популярный литературный критик «огоньковской» плеяды Владимир Вигилянский — настоятель храма святой мученицы Татианы при МГУ ; известная киноактриса Екатерина Васильева — казначей храма Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках; выпускник ВГИК а Тихон Шевкунов, чья книга «Не святые святые» у всех на слуху,— архимандрит и игумен Псково-Печерского монастыря. А композитор и лауреат премии имени Дмитрия Шостаковича Союза композиторов России Игорь Ануфриев — настоятель храма святого великомученика Георгия Победоносца в Перми. Чем, по-твоему, продиктован этот исход деятелей культуры?
— Не думаю, что так уж много деятелей культуры ушло в лоно Церкви. Какое-то число — да. Но оно всё равно малое. Каждый должен быть на своём месте. И деятели культуры — заниматься культурой.
А почему часть из них уходит в храм?.. Полагаю, это зов Божий. И человек, если его слышит и откликается на него честно, то он действительно идёт к храму. Это не значит, что все должны бросить своё дело. Если Господь дал вам какой-то дар, то, даже придя в Церковь, нужно постараться этого дара не оставить. Может быть, преломить и сделать так, чтобы он и в дальнейшем послужил людям.
Но уже — в ином качестве.
Что касается меня, то, учась в Гнесинке и сочиняя музыку, я никогда не предполагал, что стану священником. Однако, ещё будучи студентом, всегда чувствовал благодать, исходящую от церковной музыки и вообще — от Церкви. Но потом, неожиданно для себя самого, так увлёкся стихией церковности, что стал петь в церковном хоре. Не скажу, что я быстро перешёл в священнослужители. Долго не мог на это решиться. Однако никогда впоследствии о том не жалел. И сейчас так получилось, что из-за нехватки времени заниматься светским творчеством у меня нет возможности, хотя тяга к этому не иссякла. Но думаю, если Бог даст, что-то ещё написать. Может быть, это будет какое-то иное качество музыки?
— Мне кажется, относительно храма у деятелей культуры сейчас наблюдается не только центростремительное, но и центробежное движение: с одной стороны — вхождение во храм, а с другой — принявшие священнический сан вчерашние выходцы из культурной среды нередко вспоминают свою мирскую профессию. Допустим, начинают приобретать известность в кинематографе — самом массовом, по известному определению, виде искусства. Глядя на них, некоторые продвинутые миряне иногда не без справедливого укора сетуют: «Ежели уж служить, то служи — занимайся тем, чем и дóлжно заниматься священнику: принять исповедь, совершить обряды, съездить на требы, и сделать всё так, чтобы от этого исходила чистота безупречности. А не держись за киношную гашетку…» В этом месте взоры обычно скрещиваются на актёрствующем и «выведенном за штат» иерее Иване Охлобыстине.
К тому же — исправно снимающемся в рекламных роликах, где, раскатывая «р-р-р», он оповещает телезрителей ликующим тенорком об «инфекциях горла»…
— Обращение священников к кинематографу может иметь разный посыл. А если это часть проповеди? Когда человек становится священником, то, согласно евангельским заповедям, одна из его обязанностей — несение слова Божьего.
— Даже если у него «инфекция горла»?..
— Я считаю, если человек языком кинематографа или телевидения может проповедовать, а не просто снимать некое светское кино или кино для заработка, то участие в кинематографе цельно для его личности. При этом, согласен, личность священника не должна допускать раздвоения: вот тут я — светский, а тут — духовный. Если эта личность раздваивается, тогда не вопрос: нужна ли такая включённость его в жизнь светскую?
Скорее всего, нет.
— Есть ощущение, что быть в Церкви и при Церкви стало граничить с некой модой, а то и выгодой.
Когда священник, ничтоже сумняшеся, речёт, что «вознаграждение за освящение автомобиля зависит от объёма двигателя» (сам слышал!), сразу вспоминается Высоцкий:
В церкви смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет! И в церкви всё не так,
Всё не так, как надо…
— Безусловно, все церковнослужители — это люди.
Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Естественно — не без греха. Без греха один Господь.
И это обеспечивает святость Церкви. Потому что Господь — её глава. А мы все — грешные. И это правда: то, о чём ты говоришь,— грех сребролюбия — он действительно присутствует в тех или иных случаях жизни некоторых священнослужителей. Только не нужно делать обобщающего вывода, потому что люди в храм приходят всё-таки не за куском хлеба, а для того, чтобы служить Богу.
И среди них есть личности святой, праведной жизни. А то, что Церковь — сложный организм?..
Конечно. Так же, как всё общество…
— И всё-таки на подступах к семнадцатому году и после октябрьского переворота вот это, странноватое с моей точки зрения, неприятие большей частью простого и православного народа всего, что связано со словом «поп», наводит на некие размышления. Заметил — сейчас слово «поп» почти вышло из речевого оборота? А в атеистическую-то пору? Священника называли не иначе как попом. «Поп — толоконный лоб». Даже у Пушкина — «Сказка о попе и о его работнике Балде».
Как это поделикатней-то сказать?.. Наверное, оттого что к семнадцатому году попы откровенно заигрались, они по балде и получили… Отчего люди рушили купола с крестами да колокольни? Стоит вспомнить, до какой демонстративной мерзости додумались большевики, когда в алтаре Белогорского монастыря учинили отхожее место, а затем, через годы, в самом монастыре — психушку…
— Я думаю, что были разные попы. И я не сторонник такого обобщения — что церковь так испортилась, что за это получила воздаяние. Тут гораздо всё сложнее, и, согласись, нам непросто из нашего времени судить о времени том — это более чем сто лет. Здесь надо видеть сейчас какой-то особый промысел Божий. В том, что Церковь и русский народ понесли такие страдания, конечно, много печали, но Господь так всегда ведёт, что от зла он всё равно приводит к добру.
После октябрьского переворота не только ведь церкви крушили, но и было огромное количество исповедников и мучеников. Это миллионы людей, которые засвидетельствовали всей своей жизнью и смертью веру во Христа. А определённая часть населения — да, ушла в неверие и в осквернение веры. Но если посмотреть историю Церкви и государства Российского, да и историю мировую, так было всегда и везде.
И то, что мы сегодня имеем в России возрождающуюся православную веру, которая во всём остальном мире угасает (если глянуть на Европу, Америку — там подлинной и крепкой веры нет, хотя всё в достатке, всё хорошо), а в России она есть. Благодаря чему? Благодаря тем страданиям, которые мы все претерпели. Потому что Церковь — это не только иерархи и священнослужители, но и весь народ — миряне, верующие.
Однако в том, что мы все за эти долгие десятилетия вместе с Церковью перенесли, надо видеть очищающее страдание. Конечно, были грехи. Но я говорю, что это всё неизбежно, потому что мы все — люди. Есть святые, есть подвижники, но как общество людей — мы не можем быть идеальными.
Мы можем только стремиться к идеалам.
— Отчего, на взгляд протоиерея, зависит, что прихожане выбирают какой-то определённый храм, а не другой: от близости к местоположению храма, церковного убранства, внутреннего доверия к священнику?
— Но ты сам уже практически ответил на поставленный вопрос…
— А дальше последует ещё один, на котором я попытаюсь поймать своего собеседника.
— Конечно, пространственная близость к храму — важный фактор в выборе его прихожанами.
Но мы знаем и другое: что люди ездят с противоположного края города совсем в другую церковь.
Потому что они там нашли ту духовную атмосферу, которая им близка. Это не значит, что она самая идеальная. Но сейчас, слава Богу, у прихожан есть выбор и священнослужителя. Если раньше в округе были один-два действующих храма — и хочешь не хочешь, но все туда шли, и эти храмы были переполнены. А сейчас человек может выбрать — по своему духовному и душевному устроению. И при этом, конечно, важна личность священнослужителя. Потому что нам всегда нужен посредник. Не всякий может прямо прийти к Богу.
Для этого необходим человек, который нас поведёт.
— Здесь напрашивается светская аналогия: больной выбирает врача?..
— А это близкая аналогия. Потому что, как правило, люди приходят к священнику с болью. И просят исцеления.
— Тогда вот он, вопрос. В пределах Чусовского этнографического парка, некогда созданного трудами Леонарда Постникова, где, кстати, любил останавливаться Виктор Петрович Астафьев, возведена церковь Святого Георгия — прямо-таки привет настоятелю одноимённого храма Георгия Победоносца отцу Игорю Ануфриеву! Но в той церкви нет службы — не готов сказать, почему.
Он открыт, этот храм, и там всё есть — алтарь, иконы, подсвечники, свет, чистота… И я сам видел, как туда, минуя городские приходы, приезжают люди — кто на машине, кто на велосипеде.
Ставят свечи, молятся. Не оттого ли, что здесь это можно делать уединённо, не перебарывая в себе присутствие тяжко дышащей массы народа?
— Ну, может, здесь сказывается влияние самого места? Потому что если нет службы, как бы ни был красив храм и убранство его… Но согласен с тобой: бывают такие состояния, когда нам действительно нужен маленький и тихий храм. Однако большие храмы тоже нужны. Многолюдные, с торжественными богослужениями, в которых проявляется торжество православия. Скажем, храм Христа Спасителя. Это — воистину видимая сторона нашей Церкви, олицетворение Патриаршего богослужения. Но, помимо этого, есть ещё духовная жизнь, которая человека ведёт порой в тихий, уединённый и даже не обязательно замечательно убранный храм. Человек там ищет другое.
В идеале — каждому нужен свой храм.
— Насколько я знаю, ты и до принятия сана был близок Церкви — сочинял и серьёзную симфоническую музыку, и композиции на слова отца Павла Флоренского и на старообрядческие тексты. Но скажи: не заужает ли сан тебя как композитора?
Представь, если бы Моцарт стал священнослужителем?.. Не сковывало бы сие его брызжущую солнцем натуру?
— Я думаю, если бы Моцарт стал священнослужителем, это бы не заузило его творчество. Потому что оно насквозь гармонично.
— По-моему, у него не было никакой необходимости становиться священником, потому что он сам в себе уже нёс эту гармонию.
— Я говорю гипотетически: если бы. А так, конечно, зачем это Моцарту? Его служением была музыка. Но мы знаем, что священнический сан принял Ференц Лист. И это не заузило его творчество. Оно пошло в сторону философского углубления. Он, может быть, и отошёл от внешних виртуозных пассажей, которые у него были по молодости, но это естественный путь. Я думаю, он бы и так от них отошёл, даже не будучи в сане. Мы знаем, что и Вивальди пребывал в сане священника. Разве это повлияло отрицательно на музыку Вивальди?
Другое дело, что священный сан, действительно, обязывает отойти от чего-то легкомысленного, недостойного и внешнего, которое бывает в искусстве, но священнику, да и вообще человеку православному, это кажется неестественным. Поэтому не считаю, что священный сан зауживает художника. Просто на этом пути преломляется из – менение человеческого мировоззрения. Это только в творчестве Стравинского мы находим некоторую эклектику: он и там, и там, и там — всё время менял своё лицо. В музыкальном мире его называли «хамелеоном». Но Стравинский — исключение.
— Возьми пространство иконы. Оно стиснуто внутренними рамками и каноном изображения.
И в этом узком пространстве доступными ему средствами богомаз пытается сказать о многом.
Канон даёт тебе за счёт скованности искать иные пути изобразительных возможностей. А когда художник не в каноне — у него широкая палитра, он распахнут, может работать или в кубизме, как Пабло Пикассо, или в импрессионизме, как Клод Моне. Я понимаю, что здесь большую роль играет момент личного выбора и следования Провидению. Но миссия художника как такового — в разрыве канона. Даже если ему хочется в каноне остаться, он рано или поздно всё равно его превысит. Вспомни пермскую деревянную скульптуру.
Ценность её — в заступе за каноническую черту.
Как когда-то заметил один из основоположников уральской поэзии Владимир Радкевич: «Ибо сила искусства — это вызов богам!»
— Мы ведь не будем отрицать светскую живопись и музыку? У неё есть своё место в культуре. Человек не может всё время молиться и находиться в храме.
Это — уже монашеский путь, стезя для избранных. Поэтому нужны высокая светская музыка, хорошая светская живопись и глубокая светская литература. Я же не утверждаю: только канон — и ничего более. Это — разные вещи. Есть церковное искусство. Но есть и светское искусство. Между ними нет противоречия. Некоторые их разделяют.
Но возьмём русскую живопись — она не проти – воречит иконам. Или — светскую музыку: она не противоречит духовной музыке. Это — цельная русская культура. Думаю, что и западная — тоже.
Это в современном мире всё разорвалось…
— Парадокс, но в атеистические времена серьёзная симфоническая музыка была востребована больше, нежели теперь, когда кажется, что все стали резко верующими. Однако сегодня мы наблюдаем засилье не просто лёгкой, а откровенно бездуховной музыки, вгоняющей зомбирующие матрицы в сознание людей.
— В атеистические времена, конечно, существовала цензура, но мы жили тогда в основном на остатках русской православной культуры. Да, вера была запрещена, храмы преимущественно закрыты, но атеизм же не создал какой-то своей самобытной культуры.
— Хотя у атеизма был кажущийся синоним: соцреализм. Но назвать-то можно как угодно.
— Вот именно! Советские композиторы — это бывшие русские композиторы, ученики великих мастеров прошлого. То же самое — художники и писатели, чьё творчество, правда, в закодированном виде, несло ту же истину. А сейчас, когда нет цензуры в том, прежнем, понимании этого слова и то, что называется искусством, пущено на сплошной поток, истина размывается и насаждается не истина…
— Мало того: выбирается пресловутый формат.
Но в итоге он выворачивается в формат бездуховности.
— И он навязывается! Я знаю, что есть талантливые произведения. Но им не дают ходу. Они не нужны. Говорят: «Вы не востребованы!» А что востребовано? Вот этот мутный поток? Да он навязан!
— Особенно это навязывание опасно для юных умов и душ. Вот ты был проректором по регентскому отделению и отделению сестёр милосердия в Пермском духовном училище, а затем — семинарии.
И, стало быть, ведаешь, какими путями приходят сюда молодые люди?
— Молодые люди, приходящие сюда послужить Церкви, делают свой выбор с юности. И это, конечно, особый путь, потому что, в том числе и по сегодняшним временам, он — редкость. Этих людей мало. Их не может быть сейчас много, исходя из навязывания того мутного потока, заполонившего культурное пространство. Возраст? Восемнадцать-двадцать лет, кому-то — чуть больше.
Что касается путей, которыми они сюда приходят, то выбор — это всегда для человека такая тайна Божья. Это — избранничество. Отчасти это дети из церковных семей, которые уже получили соответствующее воспитание. Они выросли в то время, когда уже не было запрета на религию. Есть люди, которые приходят в духовную семинарию от обратного, когда душа не принимает всей этой накипи и пены.
В силу того, что я был слушателем Свято-Тихоновского православного гуманитарного университета, а значит, иногда бывал в Москве, могу сказать, что там очень много молодых людей можно увидеть в храмах. И знаешь почему? В столице с послеперестроечных лет быстрее дала ростки греховная культура. И молодые люди, быть может, вкусившие этой культуры или просто оттолкнувшиеся от неё и ужаснувшиеся гримасам её греха, приходят к Богу, ища защиты от смрада греховного.
— То есть опять-таки — от противного?..
— Совершенно верно. В провинции этот процесс тоже идёт. Правда, он начался позднéе, чем в столице. Но приток молодых людей чувствуется и в храмах, и в нашей духовной семинарии. Пусть он немассовый. Но быть массовой Церковь и не должна, потому что Господь говорит о малом стаде. Большинство никогда не пойдёт к истине.
Это нам показывает весь ход мировой истории.
В мире должно быть равновесие. Поэтому он представляет собой некие весы. Если бы эти весы сломались, мир бы погиб. И в ответ на умножающийся грех происходит умножение благодати.
Грех — он массовый. А благодатных и праведных всегда мало. Читаешь жития святых — это же были единицы, десятки, ну, сотни. И сейчас такие люди есть. И Господь продолжает воздувать светильники, освещающую тьму. Когда смотришь на этих ребят и девушек, которые с юности искренне выбирают путь служения Церкви, нелёгкий путь, тернистый, это наполняет сердце надеждой, что не всё уж так у нас в России плохо. Есть ещё будущее на этом свете.
Опубликовано в День и ночь №1, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!