Начало в № 2, 2019
БОИ МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ
В начале апреля группа наших вертолетов летала в Шинданд для усиления тамошней эскадрильи. Устраивалась операция с высадкой десанта в районе кишлака Карвача — 150 км северо-восточнее Шинданда. Цель операции — поимка или уничтожение перешедшего к духам предателя.
Старшего сержанта, некоего «Андрея».
Поскольку он был сапер, то оказался духам очень полезен — квалифицированно ставил мины на наших дорогах, к тому же с учетом психологии наших солдат.
Утром солнце еще не взошло, мы уже выстроились для погрузки. Приехала пехота — грузятся. Сами навьюченные, как верблюды. Впереди стоит цепочка солдат. У одного на спине минометный ствол (82 мм) и рюкзак со своей амуницией, плюс бронежилет, автомат и т. п.
Солдатик маленького роста, еле тащит. На вертолетных ступеньках оступился, упал. Лежит, как черепаха, на спине, беспомощно шевеля конечностями.
Двое подскочили, дернули вверх — вперед, боец, не задерживай.
Это моя первая высадка десанта на операции. Слегка волнуюсь. Первый раз надел бронежилет. Тяжеленный, зараза (24 кг)! Сижу как рыцарь в старину. На голове давит на мозги ЗШ-3Б (бронированный) с забралом. Пистолет, автомат, парашют и сверху «броник». Специально сделан для летного состава. У шеи — «жабо» с отражателем, наплечники, и цепляется «броник» карабинчиком к чашке сиденья: будешь вставать, он распадается на две половины и сваливается с тебя — пожалуйста, можешь прыгать с парашютом или удирать «налегке».
В общем, сидеть на сиденье неповоротливой «копной» мне не понравилось, и в дальнейшем я надевал «бронник» всего один раз.
Летим. Местность поднимается.
Почва здесь какого-то красного цвета — везде красная глина и красные же скалы — неприветливый цвет.
Прилетели. Маленький кишлак в ущелье. По команде, вслед за ведущим «подбираю» пятачок более-менее ровный и сажусь.
Не видно, чтобы кто-то по нам стрелял. Пехота убежала. Взлетаем, идем в Шинданд. Все оказалось просто и неинтересно.
После обеда идем забирать свой десант. Операция кончилась ничем.
Один убитый, два раненых, несколько убитых местных.
Вся банда и Андрюша ушли заранее.
Или неверная информация, или кто-то предупредил. Пехота так набегалась по горам, что где сели в вертолете, там и спят. На выгрузке как сонные мухи, один уронил «чемоданчик» с минометными минами. Мины раскатились мне под колеса, а солдатик пошел себе.
Послал борттехника к офицеру, мины собрали. «Война» закончилась, заправляемся, летим домой.
ВСТРЕЧА
21 апреля после обеда грузим спецназ, летим на облет территории. В этот раз пошли на восток. Двумя парами, наша и «двадцатьчетверки» — в прикрытие. Каждый из нас везет по десять спецназовцев, у меня — сержант, у Наумова — лейтенант. Со мной напросился полетать за кормовым пулеметом на створках наш начальник группы вооружения старший лейтенант Володя Соловьев.
Идем «расширенным» строем. Интервал около километра, чтобы «прочесать» шире пространство. За Наумовым идет ведущий «двадцатьчетверок», за мной — ведомый их пары Володя Фролов. Пошли по долине Аргастана — долина шириной километров десять, с двух сторон зажата горными грядами. Сама долина состоит из сопочек до 300 м высотой. Крупных кишлаков там нет, в основном кочевники.
Пошел второй час полета. Досмотрели две «барбухайки» (грузовик в афганском исполнении — спереди изукрашенная деревянной резьбой и кисточками торговая лавка, сзади нагруженный сверх всякой меры кузов).
Ничего криминального. Мука.
Летим на предельно малой высоте, огибая рельеф. Обстановка в кабине «полусонная» — жарко, немного подустали. Борттехник Валера Куракин отвернулся от пулемета — они с Анваром курят, слегка приоткрыв правый блистер. Я поднимаюсь снизу на сопочку. Что-то на вершине привлекло мое внимание. Выглядываю из-за прицела, не могу понять, что же там чернеет.
Выскакиваю на вершину на высоте метров пять. Мать честная!
Прямо передо мной квадратный окоп, в нем на треноге стоит ДШК.
Трое здоровенных мужиков в черных одеждах нервно рвут со ствола чехол.
Чехол у них зацепился. Вершина сопки подковой — на другой стороне подковы торчит из окопа уже расчехленный ствол ДШК. Справа от нас метрах в сорока из окопов выпрыгивают духи и передергивают затворы автоматов.
Все это я увидел как-то сразу. Стрелять мне было уже поздно, лихорадочно начинаю лапать указательным пальцем кнопку радио на ручке управления.
Наконец ухватил, кричу: «Шесть девяносто шесть, подо мной ДШК!» Резко скрениваю вертолет влево и вниз — под сопку — и начинаю бросать вертолет то влево, то вправо (в жизни я так не вилял «хвостом»).
Анвар увидел духов одновременно со мной. Сигарета выпала у него изо рта. Первое конвульсивное движение тела — назад за бронеплиту. Потом опомнился, сдвинул блистер назад, схватил лежавший на коленях автомат и, не целясь, выпустил весь магазин куда-то вправо.
Больше никто из экипажа среагировать не успел. Из нас бы, наверное, сделали «дуршлаг» —выручил шедший метрах в 200–300 позади Володя Фролов на Ми-24. Он успел выпустить по духам пару ракетных залпов. Попал, не попал, но на нервы им надавил — взрывы, свист осколков, взрывная волна.
Самого его (в смысле вертолет) продырявили в трех местах. Одна пробила лопасть несущего винта, одна застряла в патронном ящике и одна крупнокалиберная наискось пробила брюхо вертолета, в том числе нижний топливный бак и полетела дальше.
Первые фонтаны от пуль появились подо мной, когда мы отскочили от них метров на 350–400, метрах в ста в воздухе бабахнул какой-то рыжий взрыв. Темп жизни резко сменился от полусонного до лихорадочного за несколько секунд. Вокруг замелькали трассы. Не задумываясь, резко «кручу» левый разворот — два ракетных залпа в сторону духов.
В работу включается Наумов с ведущим Ми-24. Я пристраиваюсь к ведущему, и мы двумя парами с двух сторон начинаем «молотить» эту сопочку ракетами. Пулеметчики мои «проснулись». Куракин стреляет длинными очередями — в кабине резко воняет сгоревшим порохом.
После пятого сердитого захода Наумов командует: «Все! Бросаем их к … матери! Уходим!»
Разворачиваемся, пошли на базу.
Наумов сразу же вызывает истребителей с бомбами, дает координаты. Мы успеваем пройти десять минут, истребители уже «вывалили» свой груз.
Дома я тщательно осмотрел вертолет. Удивительно, но ни одной пробоины. Просто повезло.
Недели за две до этого наша засада взяла ночью в этом районе целый автокараван с оружием — два Симурга, ЗИЛок 130-й и трактор с прицепом.
Причем маркировка на ящиках с боеприпасами гласила, что выпущены они в Китае в марте 1985 года. Вот так, минуя склады, на пароход — и в Пакистан.
Духи, конечно же, «обиделись». Их контрспецназ «Черный аист» начал ответные действия. Нас спасло то, что они днем тоже отсыпались под маскировочными сетями и поздно нас услышали.
Через три дня — 24 апреля вечером мы полным составом звена во главе с Шипуновым под прикрытием пары «двадцатьчетверок» повезли сорок спецназовцев примерно в тот же район в засаду. Немного не дошли до точки высадки: справа штурман Митьки Матурина Леша Соболев заметил «Симург» с ДШК в кузове. Высота у нас предельно малая, до духов «рукой подать». Мы сразу начали разворачиваться и перестраиваться для атаки.
Духи не рискнули с нами воевать, бросают машину и бегут во все стороны, как тараканы. Один бежит по руслу речки прямо передо мной метрах в 50.
От возбуждения бью по нему ракетами. Мимо, конечно. Слишком близко.
Ракеты прочерчивают длинные шнуры у него над головой и взрываются метрах в ста от него, он только слегка присел и бежит дальше. Мой борттехник Игорь Тугаринов «мышей не ловит» и не успевает выстрелить. Кричу Наумову — он шел за мной. Его борттехник Володя Белозеров не сплоховал: дух «готов». Ходим впятером левым кругом — ищем, куда делись остальные. Шипунов приземлился у машины.
Часть его пассажиров перегружает оружие, другая цепью прочесывает русло речки, под брюхом вертолета веером носятся трассы.
Примерно в двухстах метрах от событий два пастуха сидят у костра, пасется стадо коз. Пастухи благоразумно не встают с места. Мы не обращаем на них внимания. Метрах в пятистах палатки кочевников. Пролетая мимо палаток, Митька Матурин закричал:
«В лобовом стекле пробоина — стреляют из палаток». Наумов решительно:
«Стереть их с лица земли к такой-то матери!»
Шипунов: «Я… не могу принять такое решение».
Наумов: «Поздно! Ракеты пошли!»
Продолжаем ходить левым кругом, крен около 25º. Вдруг слева, в яме изпод глины, замечаю двух духов. Они накрылись какой-то тряпкой и замерли. Показываю Игорю Тугаринову.
В следующем заходе скрениваю вертолет до 45º. Горыныч стреляет и не попадает. Второй заход — перед самой ямой пропуск в ленте. Третий — тоже мимо. Я вне себя. Выгоняю Горыныча из кабины, сажаю на его место сержанта-спецназовца, наскоро объясняю ему, куда и как стрелять. Заход — снова мимо, вообще далеко. Выгоняю сержанта, снова сажаю Игоря за пулемет.
Ласково уговариваю его хорошенько прицелиться и не спешить. Заход.
Игорь исковырял все вокруг ямы, но так и не попал. Шипунов взлетает, машина внизу дымно горит.
Выстраиваемся парами — пошли домой. Не судьба была духам, не судьба.
ПЯТЬ СЕКУНД
Боевые действия в Афганистане делали новый виток. В апреле в Афган были введены несколько батальонов спецназа. Один был размещен в Лашкаргахе, другой — в Гаджое (между Газни и Калатом). Обеспечение тех и других вменялось в обязанность нашему полку. На усиление нам прислали еще четыре звена летчиков. Теперь стало 36 экипажей в эскадрилье. Из Союза перегнали в Кабул 10 вертолетов. Старые, изношенные «тэшки», некоторым по 15 лет.
26 апреля нашу пару и несколько техников посадили с парашютами в Ан-12 — и в Кабул, принимать вертолеты. В Кабуле разместили в казарме роты МТО (материально-техническое обеспечение). Две трети коек были пусты. Я спросил: «Где народ?» Дневальный хмуро ответил — мол, везли бомбы, остановились на ночь в отстойнике. Духи ночью из безоткатки — пожар, бомбы взорвались. Теперь ждут пополнения.
Ночь прошла неуютно. Утром выяснилось, что принимать пока рано — то ли документация не готова, то ли доработчики чего-то не установили. Снова в самолет, и к обеду домой.
Дома, как обухом, известие — в Лашкаргахе погиб экипаж Василия Литвинова. Вместе с ним погибли Виталий Масленков, Саша Чуркин, Саша Микрюков и техник звена Вячеслав Лукич Михайлов. Поскольку мы были пока не у дел — пошли разбирать ящики и делать из них гробы. Ребята собрались все, кто мог, подходили после вылетов. Делали до утра. Утром на магистральной рулежке провожали их в последний путь. Выстроился весь полк. Тут же стояли и девчата — повара и официантки. Это была одна из самых тяжелых наших потерь. Ведомый Литвинова — Сергей Новиков почернел от переживаний.
Сергей Новиков за полгода слетался с Литвиновым. Всякое было. Однажды в пустыне они гоняли джейранов, Серега увлекся, упустил ветер и попал в штопор (плохо управляемое вращение влево), резковато дернул ручку на себя и разбил законцовку лопасти несущего винта о хвостовую балку. Долетел. Не поднимая шума, отремонтировали.
Работали с вновь прибывшим спецназом. Спецназ он был только по названию. Профессионалов было мало, солдаты плохо подготовлены. Однажды командир разведгруппы передумал высаживаться, а солдаты уже выбежали. Быстро собрались — взлетели. Василий велел посчитаться. Точно, одного забыли. Боец как упал лицом вниз, так и лежал. В маскхалате. Литвинов с Новиковым кружат, а попробуй определиться, когда все барханы одинаковы.
Полчаса прошло, пока этот «балбес» понял, что остался один, и догадался, стоя, помахать руками.
Летал Василий умело и пил, в общем, не больше других. Некогда было, да и дорого.
Командир полка Вадим Григорьевич Горшков пользовался в полку огромным авторитетом. Работа в полку была поставлена по-деловому, без лишних заседаний, совещаний, отписок, лишних бумаг и проволочек. Полк работал как четко отлаженный механизм. Иначе едва ли мы смогли бы провернуть такой объем работы. Только одна наша эскадрилья Ми-8 налетала за год 13 900 часов. Для сравнения — в Союзе вертолетный полк четырех — эскадрильного состава налетывал в те времена 4 200–4 500 часов.
Горшков был новатор. Под его руководством на Ми-24 были опробованы и им самим применялись тяжелые двухсоткилограммовые самолетные НУРС, даже ракета «воздух-воздух» Р-60. Командир постоянно вводил новшества в тактике, быстро реагировал на изменение обстановки и не боялся принимать решения. Даже ел с нами в общем зале, хотя в те времена маломальское начальство вкушало пищу за перегородкой, отдельно от «плебеев».
Но и на Солнце есть пятна. Были недостатки и у Горшкова. Он любил выпить. Иногда мы не видели командира по нескольку дней. На действиях полка это не отражалось — отлаженная «машина» катилась без сбоев. Мы к этому относились спокойно — как к частной жизни командира (его дело). Горшков умел и любил летать. В основном на Ми-8 и Ми-24. За управление вертолетом он садился в любом состоянии, даже когда ноги его не держали (не любил летать в грузовой кабине).
Примерно за месяц до гибели Литвинов возил командира к афганскому начальству. Горшкова привезли к вертолету «в стельку». Он высадил Литвинова в грузовую кабину, сел в командирское кресло и без проблем долетел и сел на аэродроме. Василий, помнится, был восхищен. Видимо, в данном случае авторитет и пример командира сыграли негативную роль.
27 апреля Литвинов с Новиковым сходили на рассвете в пустыню — забрали засаду. Василий шутя повисел немного над крышей сакли — разбудил спавших там ребят. Потом был завтрак, и они сели в вертолете «поправить» здоровье. Накануне прапорщик Микрюков прилетел с Союза, конечно, привез угощение. Он должен был сменить Сашу Чуркина. Вячеслав Лукич Михайлов был очень осторожным человеком, отказался слетать с трезвыми летчиками на охоту. А тут — сели выпивать… Виталий Масленков вообще оказался там случайно, он был летчиком-штурманом у Новикова. Серегу беспокоила язва желудка — он не пил, а «родной» штурман Литвинова Володя Онищенко не пил по принципиальным соображениям.
Они вдвоем сидели на крыше сакли — играли в нарды. Рядом (тут же на крыше) открытая дверь будки руководителя полетов, радиостанция была включена. Сам руководитель улетел с парой Гулы со спецназом в пустыню.
Рядом с Лашкаргахом кружила на высоте пара «двадцатьчетверок», кажется, Хрюкина.
Друзья-летчики – В. Емшанов и С. Новиков
Вдруг на стоянке завыла «Аи-шка», потом закрутились винты и вертолет Литвинова взлетел прямо со стоянки и пошел на предельно-малой высоте за реку, в сторону душманского кишлака Марджа. Новиков озадачено почесал в затылке: «Куда это они в одиночку?»
Онищенко, раздраженно бросая кубики на доску: «Долетаются, блин!»
Прошло буквально четыре-пять минут. Вдруг радиостанция в будке руководителя ожила, и возбужденный голос Хрюкина: «Консул! Срочно поднимай ПСО, вертолет горит!»
Дым было видно прямо с крыши.
Поднимать Сереге, кроме самого себя, было некого. На земле больше никого.
Он тут же послал Володю за спецназом, а сам растолкал спящего Степу Каминского, и они побежали запускать вертолет.
Вертолет Литвинова горел на совершенно ровном куске степи, в радиусе 2–3 километров не было даже кустов.
Сергей с Володей бросили вертолет и побежали к пожарищу (боеприпасы к этому времени уже взорвались, да и сам вертолет практически сгорел, остались втулка несущего винта и турбины двигателей). Возле костра лежали выброшенные из кабины тела Чуркина и Масленкова — в одних плавках.
Они сгоряча схватили Чуркина за руки — за ноги, чтоб оттащить — у Чуркина слезла кожа с рук и горячая кровь обожгла Сереге руку…
Много позже, когда прослушали бортовой магнитофон: Командир: А так можешь?
Масленков: — Так нет, но, может быть, когда-нибудь научусь.
Командир: — Ну, учись пока я жив!
После этого все вместе они прожили пять секунд…
С Василием Литвиновым мы случайно встретились накануне нашего отлета в Кабул. Широко улыбаясь, он шел по коридору модуля, сквозняк раздул парусом его комбинезон… Кто бы знал, что эта встреча последняя.
СКАЧКИ НА ВЕРТОЛЕТЕ
28–29 апреля началась операция по минированию границы в 200–250 км северо-восточнее Кандагара. 30 апреля летали обеспечивать ПСО удара истребителей в районе Аламкарез. В тот же день привезли двух раненых с элеватора.
6 мая летали обеспечивать удар в районе севернее Гиришка. Большой кишлак на берегу Гильменда. В этот раз бомбили не «Стрижы» — эти бомбят относительно точно.
Бомбили «Грифы», у них нет прицельного оборудования по наземным целям — только коллиматорный прицел. Результат соответствующий — бомбы попали куда угодно, только не по заявленной цели.
7 мая полетели с Наумовым на Кабул — сопровождать Ми-6. Там заправились, Ми-6 загрузились и на Гардез.
В Гардезе дул ветер с востока, поэтому садились с курсом 90º. ВПП в Гардезе была длиной 1 400 м. Восточный кусок метров 400 был бетонирован, центральный был покрыт аэродромной железкой, западный участок — просто грунт.
Сели на грунт, срулили в начале железного участка. Выключились — пошли в местную столовку обедать. Пока обедали, прошел небольшой дождик и ветер изменил направление — стал дуть с запада.
Я в тот раз полетел на «тэшке» — одной из тех десяти машин, что пригнали нам в конце апреля — начале мая.
Старая казанская машина, борттехник тоже вновь прибывший из Калинова (Западная Украина) Василий Дацюк.
Гораздо постарше нас — ему тогда было 37 лет. Очень добросовестный техник.
Машина была вся выдраена до блеска, а амортизаторы стойки шасси перекачаны азотом (что нам потом здорово помогло). Все десять пригнанных машин были очень слабы, и наши инженеры по нашей просьбе добавили им мощности — выкрутили все регулировочные винты в топливной автоматике двигателей. По инструкции — в Союзе двигатель ТВ2–117 Ми-8т выходил на взлетный режим при температуре газов перед турбиной 875ºС (все, дальше включались ограничители температуры — берегли лопатки турбин). В Афгане встали перед выбором — или летать, или беречь двигатели. Альтернативы не было. Летать. И эти старые машины выдавали нам на взлете и 900ºС и больше. К тому же на них не было пылезащитных устройств, и после 20–30 посадок в песок в пустыне износ лопаток компрессора достигал критических отметок, и двигатели подлежали замене.
Часа через полтора после посадки Ми-6 разгрузились и начали взлет.
Взлетали они с грунта, как стояли с курсом 90º. Следом за ними вырулил Наумов на «эмтэшке» и тоже взлетел по самолетному. На аэродроме был руководитель полетов, но в районе Гардеза в тот день с утра «кабульцы» «разгрохали» вертолет, у них шли «разборки».
В общем, взлетом никто не руководил.
Выруливаю на ВПП, контрольного висения делать даже не пытаюсь (на 2 400 м моя машина не зависает — силенок нет). Мне бы, дураку, пока шел к вертолету, обратить внимание на ветер. А ветер-то стал попутным. Но у меня и мысли, кажется, не возникали на этот счет. Еще бы — вся группа взлетела, а крайний ведомый будет думать самостоятельно! Беру шаг-газ до 7º, ручку управления от себя (так, чтоб нижняя кромка винта по горизонту) — начинаю разбег. По мокрой после дождя «железке». Черт! Что такое? Вертолет слегка вышел из стоек, скорость уже 90–100 км/ч, а несущий винт на косую обдувку не переходит, мощности нет. Мало того, по мокрой «железке» почему-то вертолет интенсивно стаскивает, как на коньках, на левый край полосы (еще бы, ветер-то справа сзади до 10 м/с). Ничего не оставалось, как слегка «подорвать» шаг и взять ручку на себя. Вертолет отрывается от земли метра на три и начинает плавно падать (спиной чувствую — упали обороты несущего винта). Борттехник вцепляется в правое плечо — «Слава! Не бросай!»
«Хорошенькое дело» — не бросай! Падаем! Причем под нами уже канава, а не ВПП, и если так и будем лететь прямо, то метров через 200 столкнемся с РСП (радиолокационная система посадки). Инстинктивно тяну ручку влево и на себя.
Хрясь! Удар левой стойкой шасси об континент! Стойка почему-то выдерживает и отбрасывает нас вверх метра на два. А под нами не ровное поле, какие-то ямы, бугры, капониры.
Шлеп! На этот раз шлепнулись на левую и носовую стойку. Удивительно, но обе выдерживают, нас снова подбрасывает на пару метров вверх. Несемся дальше. Третий удар по касательной левой стойкой (хорошо, что они были перекачаны азотом)! После третьего удара нос вертолета уже смотрит на запад, даже на юго-запад. Пока прыгали, мы развернулись на 180–210º. Против ветра.
Перед нами овраг. Метров 5 в ширину и 2 в глубину. Только не в овраг! — Там точно кранты! Если упасть, то на ровное, за оврагом. Подрываю шаг-газ под мышку — на максимум.
Вертолет завыл, потом завибрировал, винт наконец-то перешел на «косую обдувку», и мы по сантиметрам ползем вверх. Во рту сухо — до судорог. Докладываю: «696 — все-таки взлетел»! В ответ — тишина. Видимо, у руководителя полетов челюсть отвисла до живота.
Поворачиваю голову направо — мой экипаж сидит белый, как мел, а я не могу поймать колени — они ходят ходуном (буквально — поджилки трясутся).
И что интересно — мы с Анваром сидим в парашютах, но без касок, а Василий в каске, но без парашюта, и все трое не привязаны.
Набираем высоту — все шумно дышим — стресс. Только «перевалили» перевал — Наумов начал снижаться.
Спрашиваю: «В чем дело?» — «Винт затрясся…». Все ясно — возможно, сядет на вынужденную. В любом случае пойдет как на цыпочках. Надо прикрывать. Так, ракеты включены, минут пять всем экипажем шарим по кабине — включаем пулемет…
Снижаемся на десять-пятнадцать метров, скорость 150 км/ч — идем на Кабул парой. Слава Богу! Никто не пытается нас обидеть. Когда до аэродрома остается несколько километров, видим — на Кабул с запада идет пыльная буря — вал высотой метров 300. Только сруливаем с полосы — все закрывает пыль. С трудом вижу впереди, в 30 м, хвост ведущего. Самолет после нас, не дойдя до «ближнего» (привода), отправлен на запасной. Заруливаем.
Убираю газ. Борттехник выключает.
Сижу в прострации, сил нет. Потом иду к Наумову: «Юра, соври что-нибудь на КП, что-то я сегодня больше летать не настроен».
БЕЗ ХВОСТА
Продолжаем работать в Кабуле.
10 мая на Бамиан и обратно, на Гардез и обратно. 11 — снова Бамиан, 12 — Бамиан, на обратном пути попали в облака — приятного мало. 13 мая наконец наши подопечные «выбили» ресурс — летим с ними домой, в Кандагар.
15 мая — весь день мотаемся по пустыне со спецназом, даже ночью сорок минут прихватываем.
17 мая (записано) — высадка тактического воздушного десанта в районе горного массива Нарумкох, где-то на предельной дальности, полет длился 3 часа 20 минут, и на дозаправку садились в Лашкаргах. В тот же день «успели» еще на час и сорок минут слетать в Кандагар со спецназом. Выматываемся полностью.
19 мая двумя звеньями перелетаем в Лашкаргах. Севернее — в 130 км вверх по Гильменду — продолжается операция, начавшаяся 17-го. Мы обеспечиваем. Возим туда что потребуется, вывозим убитых-раненых.
В Лашкаргахе вовсю тепло: +49ºС в тени. В сакле ночевать невозможно — дышать нечем. С нами в вертолете на бочке летают наши матрасы. Там и ночуем, только блистера на ночь приоткрываем. Ночью тоже духота +35ºС.
Сразу после восхода температура переваливает за +40º и начинаешь «течь».
Не потеть, а просто течь. Каждый день на постановке задачи с надеждой смотрим на синоптика. Вот он объявляет:
«Завтра холодный фронт, температура понизится с +48º до… +46º». Увы, дождей до зимы не будет.
Днем, если не летаешь, не знаешь, куда себя деть. Вертолет раскаляется так, что лучше не трогать (застежка парашюта случайно попадет на тело — ожог).
Я надеваю панаму и хожу по стоянке кругами, иногда окунаясь в бассейн.
Ребята сидят в вертолете, в полу открыт люк внешней подвески. На земле стоит десятилитровая емкость, укутанная мокрой тряпкой, — все молчат, поглядывая на воду.
Едим в столовой — резиновой палатке. Примерно так же, как если бы есть суп в парной. Сваренный два часа назад компот и не думает остывать ни на градус. Сорок минут дуешь на кружку.
Летим на ретрансляцию. Высота 5 000 по стандарту. Все, кто понимает, принесли нам свои фляжки с водой. На высоте температура падает на 6,5ºС на каждую 1 000 м — приятная прохлада.
Через сорок минут прошу борттехника попить водички. Как из колодца — ломит зубы — кайф!
Садимся, сидим с закрытыми дверями. Ребята бегут к нам бегом (пока вода не нагрелась).
У меня снова «эмтэшка» с бортовым номером № 42. Борттехник Игорь (фамилии не помню) по кличке Пух, он весь волосатый, как бизон или Винни Пух (вероятно, отсюда и кличка).
Вновь прибывший спецназ в Лашкаргахе учится воевать. Каждый вечер выбрасываем в пустыню по 1–2 засады, днем мотаемся по пустыне — проверяем караванные тропы. Результатов нет.
27 мая забираем с Наумовым раненого — летим в Кандагар. Дома баня, кондишен — лепота.
28 мая возвращаемся в Лашкаргах.
После обеда «сносились» в район боевых действий, привезли в Лашкаргах легкораненого. Сегодня очередь Шипунова с Матуриным лететь в Кандагар.
Перед тем, как улететь, мы двумя парами работаем с засадными группами.
У борта № 42 кончился ресурс — его надо гнать в капремонт. Перед вылетом мы меняемся с Матуриным вертолетами и борттехниками.
Матурин успел высадить свою засаду и сделал ложный проход километрах в пяти, чтоб «попылить». На высоте 2–3 метра у вертолета внезапно отвалился хвостовой винт. Шли они медленно — 20–30 км/ч. Сделав несколько неуправляемых оборотов влево, вертолет грохнулся об землю.
Игорь успел выключить двигатели и вырубить энергопитание. Вертолет не загорелся. Экипаж отделался легким испугом. Леха Соболев разбил верхнюю губу, Игорь — нижнюю. Выскочили. Мигдят нервно кричит: «Матрасы спасай!». Почему-то они показались ему достойными спасения в первую очередь. Вертолет восстановлению не подлежал, но комэска Ми-6 майор Сатвалдыев перетащил его на внешней подвеске в Лашкаргах, где он и пролежал пару месяцев.
ЗАПРЕЩЕННАЯ ПОБЕДА
До средины июня наша пара в основном работала со спецназом. Высаживали засады и так мотались по району. А также возили грузы в Лашкаргах.
19 июня летали на ПСО удара истребителей с фотоконтролем в 23 км северо-западней Калата. Истребители отбомбились, я «зашел» — сфотографировал. Уж не знаю почему, но начальство стало проявлять интерес к району Калата.
21 июня в районе Калата был запланирован удар звена истребителей.
Разведка донесла о наличии там 1 ЗГУ (зенитной установки) и 1–2 ДШК.
На самом деле район прикрывался десятком ЗГУ и 15–20 ДШК. Руководили этими средствами ПВО китайские инструкторы.
Обеспечивать истребителей должна была пара Набожинского — Ермакова (прибывшие на дополнении с Калинова). Борттехником у Набожинского был Игорь Золотницкий — невысокий, разбитной одессит (тоже дополнение — из Херсона).
Утром мы встретились в курилке, Игорь рассказал анекдот, и поехали на аэродром, они — на удар, мы — на первый батальон и элеватор за ранеными.
Над элеватором Наумов оставил меня на 4 500 м, сам снизился и сел за раненым. Сидел он там минут 20–25.
Мы ходим кругами, отлично слышно, как в районе Калата (за 200 км) истребители начали работу. Каждый докладывает: «Такой-то, захожу… такой-то, сработал». Четвертый в звене: «748-й, захожу…» тишина. Кто-то из «грифов»: «По-моему, 748-й упал». Тишина. Включается Набожинский (они кружат километрах в трех-четырех):
«268-й, наблюдаю на гребне хребта парашют, захожу на посадку», через минуту: «Буль-Буль-Буль… Точка работает! Точка работает!..», «Буль-БульБуль… Шестьдесят восьмой, ты горишь!
Прыгай!» — это отчаянно кричит Ермаков. — «Буль-Буль-Буль… шестьдесят восьмой взорвался!»
Мы в кабине ошарашено смотрим друг на друга. «Грифы» вызывают с аэродрома ПСО. Через три минуты взлетают и идут в район удара дежурившие Шипунов с Матуриным.
Взлетает Наумов — идем на базу, заруливаем, выключаем двигатели. Не выходим, сидим, слушаем эфир.
Миг-23 был сбит сосредоточенным огнем МЗА (по команде китайского инструктора все стволы разворачиваются и бьют в одном направлении, в основном в направлении вывода из пикирования). Катапульта сработала от взрыва самолета. Летчик погиб. Парашют с останками пилота лежал на гребне хребта.
Когда Набожинский пытался сесть туда, его подпустили метров на триста и расстреляли из нескольких пулеметов. Не помогло и противопожарное заполнение баков. Вертолет загорелся и стал заваливаться влево. Командир скомандовал: «Прыжок!» и полез за борт. Высота была 600–700 м над подножием хребта. Парашют летчикаштурмана Галашина открылся в последний момент от взрыва вертолета.
Золотницкий не успел покинуть машину…
Капитан Шипунов тоже пытался «сесть» на гребень хребта и отвернул только после того, как от парашюта по нему был открыт интенсивный огонь.
Шипунов снизился и приземлился неподалеку от костра вертолета Набожинского, подобрал их с Галашиным и только тогда пошел на базу.
Командир полка Горшков среагировал на происходящее должным образом (он, конечно, доложил вышестоящему командованию, но энергия принятых им мер была огромна). Весь полк целиком переключился на район Калата. Обе эскадрильи истребителей, сменяясь в воздухе, начали непрерывно бомбить и обстреливать территорию душманского укрепрайона. Сыпали в основном кассетные бомбы.
Все скалы в том районе были черные от них. После сброса бомб некоторые летчики снижались и били по целям из пушек.
Наши «двадцатьчетверки» повесили управляемые ракеты «воздух-земля» и тоже начали патрулировать в том районе. Все активные огневые точки ПВО были подавлены. Т. е. завидев «сварку» ДШК или ЗГУ, летчики тут же «загоняли» к ним в окоп «Штурм» (название ракеты). Через несколько часов всякое сопротивление было подавлено.
Духи стали бросать оружие и под ударами с воздуха уходить из района.
На аэродроме начали собираться подразделения мотострелковой бригады и спецназ.
Где-то в два часа дня наша эскадрилья почти в полном составе высадила на скалы укрепрайона десант. Сергей Новиков стал летать ведомым с капитаном Профит (ведомый Профита заболел желтухой).
Профит нахально «пролез» на позиции душманского ПВО и поставил колесо своего вертолета прямо на бруствер окопа. Пока он заходил на посадку — справа по нему метрах в четырехстах начал стрелять ДШК. Серега начал пикировать на него, нажимает кнопку пуска ракет — пусто, все расстрелял.
Хлоп по спине Игоря Тугаринова — стреляй, мол! Игорь орет: «Не вижу»! — «Тогда просто стреляй!» Получилась «психическая» атака. Серега продолжал пикировать, а Игорь лупил «в никуда» длинными очередями. Когда до ДШК оставалось метров сто пятьдесят, духи бросили пулемет и побежали по щелям кто куда.
За эти дела Новикова после операции представили к ордену «Красная звезда». И, хотя Серега после гибели Литвинова очень резко критиковал Горшкова на партактиве и многие прочили Сергею полный закат карьеры, полковник Горшков оказался на высоте, и наградное представление было подписано вместе с остальными.
Операция продолжалась чуть больше суток. Кроме заявленной цели — забрать тела погибшего пилота самолета и нашего Золотницкого, было взято такое огромное количество оружия, что можно было вывозить большегрузными машинами. К тому же после столь мощного и неожиданного нажима (операция началась экспромтом и не было обычного согласования с афганским руководством и соответственно — утечки информации) духи беспорядочно бежали, не успев организовать сопротивление. Потерь среди пехоты и спецназа не было. Я не знаю, чего испугалось высшее командование (если это не предательство). В самый раз развить операцию и окончательно ликвидировать душманские базы в этом районе. Но последовал строгий окрик сверху: «Прекратить!»
Все было «скомкано». Наскоро взорвали входы в пещеры с оружием и оборудованием. Что могли — погрузили в вертолеты и вывезли, что не могли — столкнули в пропасть. И все.
ЖАРКИЕ БУДНИ ВОЙНЫ
С 24 июня начали с Наумовым летать на Гаджой. В апреле между Калатом и Газни был поставлен гарнизон — батальон спецназа и батальон обычных десантников. Гарнизон находился на высоте 1 800 м над уровнем моря, у подножия горы, в 500-х метрах от автодороги Газни — Кандагар. Ниже палаток тянулись «окаменевшие» от сухости грядки бывших тут когда-то огородов шириной метров 200, дальше текла узенькая речушка, за речушкой пятиметровый обрыв, вырытый этой же речкой. Примечательная особенность этого гарнизона — тончайшая, всепроникающая пыль. Пыль везде.
Афганистан — вообще пыльная страна, но сразу при посадке в Гаджое физически начинаешь чувствовать на себе ее слой. Командир батальона спецназа относился к нам, летчикам, очень душевно и гостеприимно. Сразу по прилете нам всегда предлагался немудрящий ланч (обычно в виде каши с чаем), но дорого внимание.
Если у спецназа возникали идеи полетать вокруг — мы летали. И не всегда безрезультатно. Мы прозвали окрестности «краем непуганых духов» (пока они не привыкли к нашему соседству).
Один раз привезли двух взятых спецназом пленных. Они везли в банду зарплату — целая гора бумажных денег — афгани, пакистанские рупии, иранские риалы. Один из пленных — молодой парень лет 20 — шел на простреленных навылет икрах, опираясь на пожилого духа. За ним оставался кровавый след (полные калоши крови), но шел он сам, не морщась.
Работаем по-прежнему много. От четырёх с половиной до семи часов налета в день. В таком режиме работали все пары. В среднем, каждый из нас налетал около 600 часов за год. На этом фоне выделялся щуплый маленький паренек-борттехник — Андрей Ивкин. Спокойный, безотказный, старательный — он «ухитрился» налетать 1 200 часов. Его вертолет был всегда «на ходу». Сам он тоже не болел. На его вертолете несколько раз сменили двигатели по износу. Кто везет — того и запрягают.
Случались и оригинальные задачи.
Однажды меня «пристегнули» ведомым к Мише Шашкову. На аэродром приехали ребята в гражданке, кряхтя, вытащили из уазика стокилограммовую авиабомбу и втащили ее Шашкову в грузовую кабину. Я заинтересовался такими «странными» действиями.
Оказалось — это «сюрприз» для душманских саперов. Неразорвавшиеся бомбы «их» саперы немедленно тащили к нам на автодорогу в виде фугасов.
Ради этого «Стрижи» нанесли по Талукану (кандагарская «зеленка») мощный бомбовый удар. Через минуту, пока дым не рассеялся, мы с Шашковым зашли на цель. И ребята выкатили ту бомбу из грузовой кабины, за компанию. Она на земле не взорвется, а когда ее найдут «не наши» саперы — уши им оборвет.
Середина июля. Группу наших вертолетов Ми-8 послали в Шинданд.
Предстояла операция восточнее Герата. Вел группу подполковник Беляков — заместитель командира полка.
Штурманом у него был Нурмухамет Бикмаметов (в просторечии Коля) — штурман эскадрильи. Очень способный, Коля был очень ленив, летал очень редко и даже ленился склеить и подготовить собственные карты.
Пошли группой из шести пар: Беляков сразу «упал» на предел и взял высокую скорость. Наша пара была пятой, на тэшках. Больше 220 км/ч я разогнаться не мог. Мы начали отставать. Колонна пар растянулась на 10 километров.
Такого, в общем-то, не должно быть. Вдобавок лентяй Бикмаметов проложил маршрут через самую широкую кишлачную зону душманской «Марджи» в районе Лашкаргаха. Когда я это понял, очень занервничал. Мы включили все наше оружие и стали ждать неприятностей. Замыкающей, шестой парой шли Шашков — Макаров.
Посреди Марджи вертолет Шашкова продырявили из автомата Калашникова в четырех местах. Перебили топливный трубопровод. Миша, оставляя шлейф, потянул на вынужденную на пустырь, сразу за кишлаками. Пока техники надевали дюрит на трубопровод, мы сорвали зло на духовских кишлаках. Пришлось возвращаться в Лашкаргах.
Утром на заре набрали 4 500 м и верхом пошли через «Марджу» на Шинданд. На земле были еще сумерки, и было видно, как из треугольного кишлака по нам бьют два ДШК. Как красные жуки, трассеры сопровождали каждый вертолет, гасли, пролетев 2/3 высоты. Неприятное зрелище, если смотреть в роли мишени. Выручила высота.
Пришли в Шинданд. Постановка задачи выглядела «помпезно» — масса схем со стрелами, все расписано по секундам. Пожилой генерал благосклонно выслушал замысел операции, «благословил» своей подписью и вышел, снисходительно кивнув местному замкомэске, которому предстояло утром вести группу: «Ну, вы тут уточните детали…» Майор походил молчком пять минут. Дождался, пока свита генерала уберется за пределы слышимости.
«В общем, так, мужики, то, что слышали, — забыть и похерить! Действовать будем так, так и вот так». Трехминутный инструктаж единомышленников заменил часовую «бодягу» бюрократов.
Высадка прошла четко, как по нотам (по нотам майора). Он, конечно, рисковал, но риск оправдался — мы все сработали без потерь. Может, его и не хвалили, но победителей не судят.
« НОВЫЕ РОДЯТСЯ КОМАНДИРЫ»
Несколько дней работали в своем районе. 23 августа пошли сопровождать четверку Ми-6 на Кабул. В этой связи вспоминается как веха — в начале августа полковника Горшкова сменил на посту подполковник Филюшин. К сожаленью, не помню имени-отчества.
Личности и стиль руководства этих людей очень разнились. Подполковник Филюшин был уже не барин, но и не новатор. Он преспокойно летал в грузовой кабине, но считал нормальным заставить летчиков собирать окурки по всей территории (хотя в солдатах не было недостатка). Мало того, он пытался заставить нас заниматься этим на чужом аэродроме. При Филюшине расцвела буйным цветом всяческая бюрократия и буквократия.
Мы стали исписывать горы бумаги. Причиной всех наших потерь он определил «неумение» и «нежелание» летного состава дешифровать средства объективного контроля. В нашем случае это были пленки САРПП-12.
С нами провели строгие занятия и начали жестко взыскивать за лишний градус крена или тангажа, отмеченный на пленке. И это — на войне!
23 августа после взлета группы у меня погасло табло САРПП-12. Памятуя о взыскании, я сразу же доложил. Руководитель полетов, памятуя о том же, тут же сажает всю группу. Мы снова дозаправляемся — все шестеро — и снова взлетаем. То, что истрачен впустую целый бензовоз оплаченного солдатской кровью привезенного из Союза топлива — никого не волнует.
Пришли в Кабул и сразу же — на Газни. Целую неделю работали на Газни и Гардез. Иной раз по два раза в день.
Ходили обычно на 4 800–5 200 м над уровнем моря. Однажды правее нашего пути из кишлачка по нам начали стрелять — мы ясно увидели «сварку».
В азарте я подвернул немного правее и «навесом» выпустил несколько залпов. Попасть, по-моему, не попал (стрелять «навесом» — дело неблагодарное). Но что там началось! В ответ засверкало штук пять или шесть «сварок»! Мама моя! Сразу левую ножку до упора и со скольжением, и с набором в сторону — поближе к группе (хорошо еще, высота большая — над рельефом 2,5–3 км — тяжело попасть).
Прилетели в Кабул. Естественно, никто не бросился нас там заряжать — мы там в командировке и чужие. Метрах в двухстах от нашей стоянки лежали штабеля с «НУРСами» — шла операция в районе Алихейля (120–150 км к юговостоку от Кабула). «Кабульцы» с «кундузцами» снарядов не жалели. С нами тоже без проблем поделились. Но вот тащить на себе ящики со снарядами на 1 850 метров над уровнем моря — это тяжелая работа, сто раз пожалеешь, что кнопку нажал.
МИГ ВОЙНЫ
В один из дней перед входом в столовую встречаем Виктора Лавецкого.
Наш земляк из Магдагач. В то время он служил в Джелалабаде штурманом звена. Виктор имел очень «встрепанный» вид, в руках держал окровавленные штаны. На наши вопросы после приветствий рассказал драматическую историю. Оказывается, его и остальной экипаж привезла поисковая пара после катастрофы. Они заходили на вершину горы в районе Алихейля на высоте 2 900 м над уровнем моря. Командир звена промахнулся на «трясучем» режиме — вертолет просел до вершины (видимо, от нисходящего потока) и зацепил хвостовым винтом за кедр. Бортовой техник в это время стоял в дверях и руководил заходом.
Увидев, что «хвоста» больше нет, он просто спрыгнул вниз, успев, правда, сообщить об этом экипажу. Лавецкий сразу после этой «новости» расстегнул привязной ремень и попытался убежать из кабины. Но вертолет, потеряв винты, уже катился по склону. Голова и плечи Виктора оказались в грузовой кабине, а ноги — в пилотской, где они до крови «побились» об электровыключатели и другие выступающие предметы. По голове Виктору тоже перепало, но он был в ЗШ.
После нескольких оборотов фюзеляж вертолета уперся в ствол дерева, начал гореть. От открытой двери грузовой кабины светлела только узкая полоска свободного пространства. Витюша проскочил в нее как намыленный — ужом. Отбежав от вертолета на длину размотавшегося за ним парашюта, в состоянии «ступора» он некоторое время ждал, когда отгорит парашют.
Пока сообразил, его просто отстегнуть.
А вот два пассажира оказались менее ловкими и сгорели. Грех осуждать экипаж — счет шел на секунды. В аналогичной, просто зеркально аналогичной ситуации сгорел за компанию с пассажирами мой однокашник Сергей Штинников. Он успел выскочить из уже горящего вертолета, но командирское чувство долга… Два пехотных капитана остались в машине. Он пытался кого-то спасти, глотнул черного дымка и сгорел вместе с ними.
ВЫСАДКА ДЕСАНТА
11 сентября началась операция в 110 км вверх по Гильменду от Лашкаргаха. Как всегда, все начиналось с высадки тактического воздушного десанта. Узкая долина с севера на юг.
Шесть площадок десантирования. Нашему звену достался самый южный кишлак Нау-Зад. Звено было сборным: первая пара Лапицкий — Новиков, вторая Наумов — Емшанов. Все звено на Ми-8т. Максимальная загрузка — 8 десантников. После взлета выстраиваемся в боевой порядок — колонна пар — и идем в район. После кандагарской «зеленки» должны были снизиться, на подходе к району проскочить в довольно узкие «ворота» в горной гряде, затем разлететься по площадкам.
Подняли в полтретьего утра — в лучших советских традициях, со всеми «ефрейторскими» зазорами. На аэродроме долго — около двух часов — ждали вылета. Наконец начали запускаться и выруливать.
Нашу группу в 24 Ми-8 ведет командир полка Филюшин. Группу Ми-24, почти такого же количества, ведет сзади заместитель командира полка подполковник Беляков. Идем на 4 800 метров над уровнем моря, прямо по самой широкой части кандагарской «зеленки». Командир «плюет» на душманское ПВО. Как никого не сбили?
Удивительно! Прошли «зеленку», снижаемся. Что такое? Ведущий занимает 400 метров. И на этой высоте собирается вести группу? Это уже серьезно. Наумов летит минуту за первыми двумя парами и снижается до 10–15 метров.
Так и идем дальше. Две пары «гордо реют» на 400 метрах, остальные «стелются» на предельно-малой.
Пришли в район роспуска. Ныряем в щель между скалами, поворачиваем на юг. Я замыкающий в звене. Снова в экипаже Игорь Пух. Сидим в ЗШ.
«Броники» никто не озаботился тащить на аэродром. Я взял фотоаппарат «Зенит» — поснимать на высадке.
Видимость плохая. За три минуты до нашего прибытия оглушающий удар нанесли две эскадрильи «Стрижей».
Пыль, дым, носятся обезумевшие голуби. Вытягиваемся в колонну, от ведущего звена до замыкающего — 1,5–2 километра.
Идем по правой стороне узкой долины между двумя горными грядами. Ветер дует нам в спину. Значит, садиться придется с разворотом на 180º — против ветра. Прямо к ним на огороды — других площадок нет.
Капитан Лапицкий начал разворот.
И тут я впервые услышал, как флегматичный, словно удав, Лапицкий возбужден до крайности. Заикающимся голосом Володя сообщает нам, что нас там ждет «сильное противодействие» (кто бы мог подумать).
Следующим на посадку идет Сергей Новиков. Тоже взволнованно, но уже более внятно он сообщает, что метров с 200–300 бьют три пулемета, причем один крупнокалиберный.
Третьим на посадку идет Юра Наумов. Резко, в матерной форме он упоминает наше опоздавшее прикрытие.
Олег Тараненко рассказывал потом, что садились они в пулеметную трассу. Пулеметчик все время уменьшал упреждение, а Юра гасил скорость — трасса все время стояла перед кабиной. Наконец перед самой посадкой у духа, видимо, кончилась лента. Они плюхнулись в пыль на грядки. Скорее всего, пыль нас и спасла. Стреляли почти в упор.
Пришел наш черед. Я сдвинул блистер до упора, велел борттехнику заранее открыть входную дверь. Ну, с Богом! С креном градусов в 35º закручиваю левый разворот. Впереди по земле вздымаются трехметровые фонтаны. В открытый блистер слышно: «Ду-Ду-Ду!» — ясно, лупят из ДШК.
Прямо в развороте веером выпускаю три ракетных залпа, не целясь, — в сторону кишлака. Резкое движение органами управления — вертолет, задрав нос, содрогаясь, «сыплется» на грядки.
В голове мелькают две мысли: «Только бы не “разложить”… Только бы не “разложить”…», «Дурак, что бронежилет не взял…»
Касаюсь колесами грядок, держу машину на «шаге» (вертолет только касается земли колесами, не опираясь на них). Резко кричу в СПУ: «Десант!
Пошел!!!» Их дважды уговаривать не надо. Один за другим прыгают, отваливают в сторону и сразу ложатся. В открытый блистер несет в лицо всякую грязь. Вокруг вертолета фонтанчики от пуль. Я весь — комок нервов. Жду, когда спрыгнет восьмой десантник.
Все! Резко отрываю машину от земли и в разгон скорости без зависания. Дышать начинаю, кажется, только через километр-полтора.
Докладываю ведущему, мол, на месте, порядок. Осматриваемся изнутри — вроде все в порядке, во всяком случае пока. Через пять километров навстречу проскакивает в сторону НауЗада пара Ми-24 (наше прикрытие?).
Доносится голос Белякова: «Та-ак, где тут эти ДШК?» Через двадцать секунд:
«Ах! Чтоб твою мать!..»
Здесь духи не сплоховали. Пробиты баки, он, оставляя топливный шлейф, тянет подальше от Нау-Зада на вынужденную. Командир полка (он же ведущий и старший группы), не подав никаких команд, оставляет группу и идет к Белякову парой что-то выяснять.
Двадцать два вертолета Ми-8 встают в один большой круг на пустыре на высоте 15 метров и, согласно приказа, ждут, когда ведущий поведет группу на аэродром Лашкаргаха.
Делаем один полный оборот — тишина. Заканчиваем второй — никто не руководит. Приданные нам «шиндандцы» начинают ворчать: «Да у вас в группе есть главный или нет?!»
Замкомэска летает внутри круга и по бортовым номерам (!?) пытается найти командира. Сам командовать не спешит. Идем на третий круг (один хороший миномет и нам достанется).
У меня тоже не выдерживают нервы, докладываю: «277-й, возможны пробоины, надо уходить». Наумов взрывается нервной тирадой.
Тут раздается спокойный, уверенный голос Александра Профита: «Я, девятьсот сороковой, принимаю командование на себя, все за мной!» И — он выходит из круга. Колонна пар вытягивается за ним. Мы снова оказываемся третьими. Пара замкомэска четвертая.
Летим на предельно-малой высоте.
В этом «бардаке» я уже не полагаюсь ни на кого, когда справа или слева оказывается кишлачок, я тут же меняю пеленг, т. е. перестраиваюсь внутри пары так, чтобы было удобно открыть огонь в случае чего. Все это было мне потом вменено в вину как смертный грех.
Прилетели в Лашкаргах. Первым делом осмотрел машину — удивительно, но ни одной пробоины. Тут мне повстречался летчик-штурман замкомэска.
Я в довольно резкой форме высказал свое мнение о морально-психологических и командирских качествах его командира.
Заправляемся, заряжаемся, готовимся везти вторую «волну» десанта.
В 1990 году под Ачинском мне повстречался майор — это он тогда высаживался с моего борта старшим лейтенантом в Нау-Заде. Под огнем они провели еще минут 15–20. Потом подошла дежурная группа поддержки из 8 штурмовиков Су-25, сделала по этому кишлачку три свирепых захода — и все.
Всякое сопротивление прекратилось.
Прилетел командир полка. Всех построили для разбора. Командир выглядел озабоченно, смотрел в землю.
Беляков прилетел самостоятельно.
Баки протектированные, и через некоторое время резина почти затянула пробоины — топлива ему хватило до Лашкаргаха.
Наша пара во второй высадке не участвовала. Нам погрузили раненых — повезли их в Кандагар. Дома разгрузились. Еще раз слетали на обеспечение БШУ — на один часок. Наскоро «повозили» ложками в столовой и спать, спать…
Через пару часов меня будит замкомэска — мол, зайди ко мне в комнату. Захожу. Там все в сборе. Штурман Бикмаметов, замполит Парамонов и начштаба Бегучев. Ну, — говорят, — повтори. Повторяю: «Вы, майор Коряковский, трус и от командования группой уклонились». Добавил пару слов и вышел.
Вечером мне устроили целое судилище. Инкриминировать мне ничего, кроме самовольного перестроения, не смогли (хотя в колонне пар с дистанцией между парами 300–400 м я со своим перестроением никому не мешал и опасности никого не подвергал).
Замкомэска официально отстранил меня от полетов. Быстренько придумал и вписал в карточку штук пять взысканий и подал командиру рапорт, что, пока я в воздухе, он ни за что не ручается. Мало того — все наше звено за высадку под огнем получило благодарность, я один — строгий выговор.
Когда все это «озвучили» перед строем — народ весело заржал. Настолько несообразно это выглядело. «Ну, — смеются, — Слава, ты и здесь ухитрился идти не в ногу…»
Смех смехом, а бумага пошла. На другой день вызвал подполковник Филюшин. На столе — мое личное дело.
Рассказал — как есть. Комполка рапорту замкомэска хода не дал, остальное оставил на усмотрение командира эскадрильи.
Командир эскадрильи подполковник Устинов после тяжелейшей желтухи несколько месяцев лежал в госпитале, был списан с летной работы, но вернулся в Афганистан и продолжал командовать. В данный момент он на месяц был командирован в Лашкаргах руководить полетами. Так что пришлось набраться терпения. Один интересный момент. Когда при Горшкове Устинов уезжал в госпиталь — командовать эскадрильей вместо себя он почему-то оставил не своего заместителя, а командира звена капитана Профита. И тот, в общем, неплохо руководил больше двух месяцев. Со сменой руководства полка сменились и порядки. До 29 сентября я ждал Устинова. Не баклуши бил, конечно, через сутки-двое ходил в различные наряды.
Еще раз о Профите. В июле северозападнее Кандагара у одной эмтэшки срезало «гибкий валик» на двигателе.
До ночи заменить валик или двигатель не успевали, а ночью вертолету — «кранты». Профит принимает решение перегнать «аппарат» на одном двигателе. Мой однокашник Валера Садовников, бывший у него «правым» пилотом, рассказывал, что уперся ногами в приборную доску, когда вертолет, вяло раскачиваясь, потеряв обороты несущего винта, медленно потянул на базу. Профит долетел до аэродрома. Что говорит о личности и мастерстве пилота.
Вертолет отремонтировали, и егото Женя Михненко и спалил в Гаджое через неделю.
Михненко простили в середине сентября. Тут как раз подоспела операция в Панджерском ущелье, и Жене оказали «высокое доверие».
На смену убитому Игорю Золотницкому прибыл лейтенант 21 года из Торжка. Юра Денисов. Молоденький улыбчивый паренек. Мы так его и прозвали — Торжок.
В середине сентября из нашей эскадрильи сколотили группу во главе с Коряковским и послали в Баграм (я, как отстраненный, оставлен дома).
Не долетев до Газни, у Жени Михненко (на «торжковской эмтэшке») спомпажировал двигатель (помпаж — режим возникновения воздушной пробки в компрессоре — ведет к разрушению двигателя). Капитан Михненко вырубил спомпажировавший двигатель и на одном, пролетев 60 км, сел в Гаджое. Михненко обвинили в трусости — ему не поверили.
Женя был оскорблен до глубины души.
Пришлось доказывать, что неисправна была именно машина. С большим трудом, очень резко сработав органами управления, ему все же удалось в контрольном полете загнать машину в преднамеренный помпаж (что на исправной машине в принципе невозможно). Причиной была изношенность лопаток компрессора. Но от участия в операции Михненко отстранили.
Торжок рано радовался. Через два дня бригада техников сменила ему двигатель, и экипаж капитана Силантьева погнал вертолет на Баграм.
Всех перипетий операций не помню — не присутствовал. Но однажды при возвращении с высадки десанта в пяти километрах от Баграма вертолет Силантьева сбила ракета ПЗРК.
Летчик-штурман Рябоконь по команде командира сразу же покинул машину.
Сам Силантьев некоторое время ждал Торжка и, только поняв, что дальше ждать не имеет смысла (вертолет перевернется), покинул машину. У Коли Силантьева обгорели руки (он был без перчаток и ЗШ) и голова с шеей.
Группу вел замкомэска. Борттехником у него был проживающий в нашей комнате Игорь Тугаринов. Мы его потом подробно расспросили.
При получении доклада о поражении Силантьева замкомэска доложил о малом остатке топлива и пошел на посадку. Остаток топлива у него был — 440 литров — полный расходный бак (свидетельство Тугаринова). Это у ведущего. Хватает на 23 минуты с посадкой по-вертолетному. У ведомых всегда топлива меньше на 10–15% (они чаще орудуют рычагом шаг-газ). Ведомые баграмцы даже без всякой команды замкомэска, наплевав (или, наоборот, точно зная расход топлива) на остаток, снизились и вытащили за воротник демисезонки Силантьева с Рябоконем.
Торжок погиб.
Подполковник Устинов вернулся с Лашкаргаха на базу. Я поплакался «папе» на произвол его заместителя.
Устинов выкинул в мусорное ведро лист взысканий, заполненный замкомэска, и допустил меня к полетам.
КРАЙНЯЯ ОПЕРАЦИЯ ПЕРЕД ЗАМЕНОЙ
Наша пара вновь участвует в воздушных налетах. Приятно смотреть на работу «грачей». Они без лишней суеты подходят (скорость у них около 500–600 км/ч) и двумя четверками спокойно начинают работать (штурмовик — машина бронированная и даже на крупнокалиберные пулеметы плевать хотела). На штурмовиках лазерные дальномеры, и бьют они очень точно — ущелье начинает «зарастать» серым дымом.
8 октября снова высадка тактического десанта километрах в 80 севернее Лашкаргаха. Высаживаем десантников вокруг горного массива, круглого по форме, высотой над рельефом 8001 000 м, с сыпучими, крутыми склонами. Летим штатным звеном, во главе звена Шипунов. Первую волну высаживаем совсем без помех. Через 1,5 часа привозим вторую. Высаживаем ее там же, у подножия горного массива. Все звено начинает бить ракетами по голому откосу. Про себя думаю — «если духи где и сидят, то на гребне, а не на голом склоне». Задираю нос и с кабрирования даю залп по гребню.
Из восьми НУРС вылетает только один (остальные — некондиция). НУРС попадает точнехонько в гребень обрыва.
Там тотчас же загораются три красных дыма (свои, значит). Наши успели туда забраться. У меня внутри все остывает. «Ну, — думаю, — все. Сейчас начнут «блажить» — забирайте убитых-раненых, а мне трибунал».
Пронесло. Осколки никого не задели. Но желание куда-либо стрелять у меня отшибло напрочь.
Летали каждый день. 15 октября: 1-й полет — ПСО южнее Кандагара — обеспечение удара «грачей»; 2-й полёт — ПСО в пустыне; 3-й полет — на первый батальон за раненым; 4-й полет — в район Аргастана со спецназом. Общий налет — 4 часа.
17 октября вечером на построении Устинов зачитывает боевой расчет на завтра и предстоящую операцию в районе Шинданда. Первая пара Филюшин — Емшанов. Наумов отдыхает.
Все знают — это наша крайняя операция. В начале ноября — замена. Лететь не хочет никто. До тошноты. Но деваться некуда.
Со мной летчиком-штурманом летит Рифат Кутузов. Анвар заболел.
Решаю взять бронежилет. Я лечу на тэшке. Нормальная, не сильно дохлая, да и высаживать предстоит на равнине до 1000 метров над уровнем моря.
Снова подъем в 2:30. Пробуем машины, снова доливаем, ждем. На северо-востоке, чуть правее по курсу ВПП встает красный шар солнца.
Пара Миг-23 с ревом взлетает и делает разворот прямо на солнце. Ведомый цепляет ведущего, вспыхивает — катапультируется. Ведущий с поврежденными баками, оставляя белый шлейф, сразу садится.
Пара ПСО Коваль — Севостьянов взлетает, привозит летчика. Начало дня многообещающее.
Наконец, команда — запуск.
Набираем 4 800 метров — ложимся на курс в сторону Шинданда. Нас летит большая группа. Около 30 Ми-8 и Ми-24.
Где-то в районе Диларама (на середине пути) начинаем слышать радиообмен Шинданда (позывной Янтарь).
Группа «стрижей» перелетает с Баграма на Шинданд (с востока на запад Афганистана). Руководитель с Янтаря работает с заходящими экипажами.
Вдруг, не очень уверенно один заявляет: «486-й, частично потерял ориентировку…». Никто не обращает внимания. Второй доклад, уже со злостью: «486-й, потерял ориентировку!»
Тишина в эфире. РП (руководитель) осторожно спрашивает: «486-й, ваше место?». 486-й взрывается: «Мать вашу так! Если бы я знал свое место!» Снова тишина, чей-то голос: «Наверное, он в Иране…» Руководитель с рыком:
«Всем молчать!» Осторожно спрашивает летчика: «486-й, что под вами — горы или пустыня?» В ответ отчаянный голос пилота: «Я не знаю, у меня 8 тысяч». РП вкрадчиво рекомендует:
«486-й, возьмите курс на юг». В ответ нервное: «На юг не пойду, я там уже был, там незнакомые аэродромы!» Потом добавляет: «У меня топлива на двадцать минут». Полнейшая тишина в эфире. Мы в экипаже переглядываемся. Интересно, где же это он летает и где его потом искать.
Через минуту голос руководителя с кандагарского аэродрома: «486-й, Я Мирвайс, вас наблюдаю, азимут… удаление… возьмите курс такой-то…»
Летчик от возбуждения, видимо, забыл все позывные: «На фиг Мирвайс, мне Кандагар нужен…». РП с Кандагара умиротворяюще: «Да я, я — Кандагар, успокойся, азимут… удаление…»
Наконец «блудный» Су-17 садится в Кандагаре. Все вздохнули с облегчением. РП «Янтаря» с чувством: «Ну, слава тебе, Господи…»
Как потом оказалось — там летели два начальника, оба пилота первого класса — забыли согласовать курсовую систему. За эту «прогулку» по Пакистану их потом понизили в классе.
В Шинданде поселили в клубе — в зрительном зале. В октябре уже не жарко — по ночам так вообще хорошо. Готовимся к высадке на западных окраинах Герата. Готовимся три дня (по опыту, духи уже все знают и постараются унести оттуда ноги).
23 утром перелетаем на аэродром Герата. Там грузимся десантом. Ко мне садятся 8 человек. По плану высаживаем две волны по 24 Ми-8. Прикрытие — почти столько же Ми-24. Взлетаем. Ведущий начинает разгонять скорость и вдруг гасит ее до 160 км/ч. Мы уже привыкли пристраиваться на догоне, поэтому подобный маневр вмиг вызывает неразбериху.
Мне легче всего, я первый ведомый — просто прижимаюсь к ведущему 50х50 м, как в Союзе. Остальным гораздо труднее — «гармошка» сжимается так, что некоторые оказывают впереди командира полка, некоторые отваливают в сторону и вверх — в общем, куча мала.
Наконец кое-как разбираемся. Командир разгоняет до 200 км/ч. Идем колонной пар, довольно плотно. Впереди идет восьмерка Ми-24, справа и слева — тоже прикрытие.
Пришли в район. Там и сям похожие на муравейники кишлаки. За тысячу лет налепили друг на друга.
Пойма реки Герируд — единственная плодородная земля вокруг. Еще не рассеялась пыль после удара истребителей и установок «Град». Стаи обезумевших голубей, на земле валяются запчасти от ракет «Град». Наше прикрытие никому не позволяет нас обидеть и с «хрустом» начинает «разламывать» «муравейник» справа от нас.
Когда летишь такой армадой, невольно возникает чувство гордости за Державу. Кто пойдет против нас? Походя в порошок разотрем.
Высадка происходит без помех.
Один раз возник фонтанчик под хвостом у ведущего. Откуда стреляли, я не увидел, а дух не стал повторять.
Возвращаемся и, не выключаясь, грузим вторую волну. Замыкающий группы Ми-8 Женя Михненко спрашивает ведущего: «Мне десанта не хватило, что делать?» Филюшин, помедлив:
«Слетай для количества…» Вот ни фига себе! В воздухе и так тесно, в самый раз для количества летать.
Выбрасываем вторую волну, садимся в Герате — вовсю горит табло аварийного остатка. Ездят топливозаправщики, открыты капоты, суетятся техники. Я забрался на втулку несущего винта (как у нас говорили — на пальму) — смотрю, где остановится бочка с кипятком. У меня наготове восьмисотграммовая кружка и пакетики с чаем и сахаром.
Рядом с нами — на перроне аэропорта — афганская воинская часть чего-то празднует: построение в парадной форме, носят взад-вперед свое красно-зелено-черное знамя. Наша война их не касается.
Следующие три дня обслуживаем высадившиеся части. 28 октября снова большой группой везем десант. На этот раз высаживаем в 50 км западнее Герата — в районе населенного пункта Зиндаджан.
Высадка прошла спокойно. Еще в воздухе Филюшин начинает назначать пары, кому предстоит остаться и продолжать работать в Шинданде.
Я спокоен — поскольку я сейчас ведомый командира, уж он-то лишнего здесь не задержится. Потом все переигрывают — принято решение отправить всех «кандагарцев» домой.
Садимся в Шинданде, заправляемся, забираем всю наземную обслугу — техников, поваров, официанток, набираем над точкой высоту и с попутным ветром — в Кандагар.
Это был последний раз, когда я летал в одной группе с подполковником Филюшиным. Он погиб в конце ноября.
Севернее Лашкаргаха километрах в 120 был сбит на Миг-21 наш генерал — советник. Срочно началась операция по эвакуация тела. Филюшин руководил операцией с пилотского сиденья Ми-8 на 300-х метрах высоты. 300 метров высоты в то время в Афганистане было самоубийством. Надежней всего была предельно-малая высота — 10–15 м, можно было набрать 5 000 м. Филюшин сгорел вместе с экипажем. Наша эскадрилья к этому времени уже была в Союзе.
ДОМОЙ
С возвращением на базу работа не закончилась. Практически каждый день мы с Наумовым летали на ПСО ударов истребителей, обеспечение работы спецназа, на воздушную разведку.
Крайний полет мы сделали 5 ноября. Летали сопровождать Ми-6 с грузом на Гаджой и обратно. Когда шли обратно, у одного из наших подопечных случился какой-то отказ.
«Ну, ну — думаю, — давай, родной, тяни уж как-нибудь на базу. Совсем нам не хочется сейчас воевать…» «Родной» не подвел, дотянул, и вся эта свистопляска со спасением экипажа и вертолета не состоялась.
Пятого, после обеда, прилетели наши заменщики. Радости нашей не было границ. Игорь Тугаринов проявил чудеса предприимчивости и где-то сменял на литр спирта наш комнатный магнитофончик, к всеобщей нашей радости.
У меня были и личные причины радоваться. На торжественном собрании 7 ноября мне вручили орден «Красной Звезды» и капитанские погоны.
Наконец все наши дела закончены, чемоданы собраны, за нами пришел самолет Ан-12.
Тепло прощаемся со всеми, грузимся в трюм Ан-12 — до свидания, Афганистан.
Хотя на троих была одна кислородная маска — все были радостно возбуждены — домой летим!
Колеса касаются полосы в Ташкенте. На весь самолет дружно кричим:
«Ура-а!» Родина встречает нас мелким теплым дождичком — хорошо-то как…
Опубликовано в Бельские просторы №3, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!