Владимир Шанин. ОДИНОЧЕСТВО СИЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА

Михаил Семёнович Перевозчиков — автор книг «Марьина заводь», «Два выстрела», «Братья», «Староверы» и многих публикаций в коллективных сборниках, журналах, газетах. Лауреат международной премии  ЮНЕСКО «Гран-при» за сценарий фильма о коренных народностях Сибири «Оторванные ветром от костра» (1994). Умер в ночь с 25 на 26 февраля 1993 года. А мы, его друзья, в декабре того же года готовились отмечать 65-летие со дня рождения талантливого писателя.

Трудно в это поверить, однако всё произошло так, как он сам себе напророчил: «Вот закончу своих „Староверов“, а там и помереть можно!»

Сказал вроде бы в шутку, с улыбкой, а в серых глазах стояла тоска. Я возразил, дескать, чего это ты заговорил о смерти, тебе ещё дочь надо поставить на ноги и вторую книгу «Братьев» закончить, не говоря уж о «Староверах». Михаил с иронией, скорее даже с сарказмом, свойственным его манере отвечать, когда чем-то недоволен или не доверяет, резко выдохнул:

— Х-хо! В наше время писатели долго не живут.

А впрочем, они всегда рано умирали. Исключения — не в счёт. Мне бы только «Староверов» «добить» да спонсора подыскать,— и, взяв несколько листков из стопы отпечатанной рукописи, сказал: — Послушай, если есть время, как на слух воспринимается…

«…В этот час о раннем отъезде прогорланили петухи и, словно по уговору, из молчаливых изб один за другим потянулись к заутрене старики и старухи в дом наставника, где молельня. Мы в ожидании катера вышли на берег, и — чудо! — из-за хребта как раз брызнуло солнце, озолотило деревья ближнего островка, и над туманом среди Бирюсы макушки трёх самых высоких елей ближнего острова вдруг превратились в маковки загадочного монастыря, даже угадывались кресты. Что это? — у меня мурашки по коже. От ветерка туман колыхался и розовел, отражал восход, казалось, что сказочный монастырь изнутри излучает свет и плывёт по реке, приближаясь к деревне, вот-вот сторожкую тишину и туман разорвут колокольные звуки, оповестят к заутрене…».

— По-моему, неплохо,— сказал я, когда Михаил кончил читать и вопросительно посмотрел на меня сквозь толстые стёкла очков.

Михаил вздохнул:

— Конечно, материал богатейший, мог бы развить его в роман или большую повесть, но, боюсь, не успею закончить. А так хочется, чтобы моих «Староверов» прочитали мои староверы, я им слово дал написать всю правду о них. Только бы найти спонсора!

Спонсора Михаил нашёл и бумагу достал подешевле, пришлось обить немало порогов, многим покланяться, чего делать не любил, не в его это было характере, но что поделаешь? Кровь из носу, а книга должна выйти в свет: обещал ведь! Раньше, при советской власти, было проще: принёс рукопись в издательство, её отрецензировали, включили в план — и вот она перед глазами, ещё пахнет типографской краской, выстраданная ночами, такая родная и вроде бы как чужая, незнакомая, в строгой непривычной «одёжке». Рукопись превратилась в книгу. Теперь же всё по-другому, и непонятно, по какому правилу: есть у тебя деньги — издавай хоть что, нет денег — гениальная рукопись останется невостребованной. Я говорил Михаилу, что так долго продолжаться не может, когда писатель платит за свой труд. Михаил снисходительно хмыкал, потом сказал, что у него мало времени ждать. Он торопился жить. И торопился хоть что-то успеть сделать.

Своих «Староверов» он подарил мне, как только получил сигнальный номер из типографии.

Тоненькая, в тонкой коричневой обложке, с рисунком горящей избы и буквами церковнославянского начертания, она захватила меня своей густой, плотно насыщенной грозными событиями строгой прозы, и я не мог остановиться, пока не дочитал её до конца. Прочитал и подумал, что, пожалуй, Михаил был прав, отказавшись от основы романа, написав документальное повествование о трагедии сибирских старообрядцев советского времени, потому что был бы второй «Хмель» или что-то вроде того, причём наверняка хуже, чем это сделал Алексей Черкасов. Повторяться Михаилу было не с руки, а рассказать о том, что знал и о чём болела душа, нужно было.

Он ходил по комнате в серых валенках, неспешно пришаркивая, потом сел в своё рабочее кресло, накрытое полушубком, вдавил спину в белый мех и вытянул ноги под письменным столом.

— Мозжа-ат,— поморщился, оглаживая колени.

— Артроз?

— Не знаю. Наверное. Ног ведь мы по молодости разве жалели? Сказалось, видимо, многолетнее странствие по Таймыру, где и тонуть приходилось в ледяной воде и не раз мёрзнуть, ночуя в заснеженной тундре, и обмораживать ноги, а как итог — заболевание артерий. Беда! Лечащий врач, кажется, сделал всё возможное, а болезнь прогрессирует.

Михаил помолчал, собираясь, как видно, с мыслями, наконец лицо его просветлело каким-то далёким приятным воспоминаниям.

— В народе бытует мнение, мол, врач только лечит, а исцеляет — природа,— заговорил он задумчиво, массируя колени тонкими пальцами.— И с этой верой однажды я решил отправиться на таёжное озеро Плахино, благо, что путь знаком.

Но и опаска была: тайга да ещё перевал — доберусь ли туда на своих двоих?.. Была и надежда: к озеру, говорят, иные добираются на костылях, зато обратно идут чуть ли не танцуя… Вдруг, думаю, и мне поможет? Плахино — это по имени деревни, что стоит неподалёку, а вообще-то озеро называется Никольское. Ещё в шестьдесят пятом году, будучи в Абанском районе, я впервые узнал о нём, о чудесной воде и мороге, как называют местные жители ил-сапропель со дна озера. В ней целебная сила. Журналисты ещё то озеро «не открыли», а его загадки и тайны обросли чуть ли не легендами…

Михаил всё же съездил туда, сколь смог полечился, а думал прежде всего о том, чтобы донести до читателя правду о целительном озере. Так появился в «Красноярском рабочем» большой материал «Из блокнота писателя» под заголовком «Живая вода».

«По вечерам,— писал Михаил Перевозчиков,собираясь возле костров, мы прикидывали, что станет с озером и окрестностями лет через десятьпятнадцать, и чаще всего недоумевали, почему уникальное озеро не имеет хозяина? Как сохранить окружающую красоту и помочь людям, жаждущим здоровья и радости? И пришли к выводу: нужен здесь дом отдыха или пансионат, куда бы люди ехали по путёвкам. Много раздумий вызвала эта поездка. Имея в Сибири целебные водоёмы, пора бы их приблизить к народу, организуя в таких местах нормальные условия для лечения.

Это, пожалуй, гораздо эффективнее, чем строить больницы в черте загазованных городов. Что тормозит? Прежде всего непредприимчивость и равнодушие местного руководства. По поводу озера, в частности, мне заявили, дескать, пошлёшь туда медсестру — запросят врача, откроешь ларёк — начнутся жалобы, мол, почему перебои, допустим, с хлебом. Зачем лишние хлопоты? Лучше уж так.

На нет и суда нет…».

За несколько дней перед смертью Михаил целыми днями бродил на своих больных ногах по большому городу, во все углы которого постепенно вползала бесцеремонная иностранщина в виде многочисленных фирм и фирмочек, ларьков и палаток с нерусскими названиями и «забугорным шмутьём», с оглушающей какофонией, называемой почему-то музыкой, с видеозалами, в которых бывшие комсомольские работники крутят кино, сотворённое на манер американского, где в открытую, в деталях и подробностях преподносится тайное из тайных человека разумного — совокупление. Михаил пристраивал для продажи тираж своих «Староверов» куда только мог. А вечером, уставший и обессиленный, падал в кресло с меховой подстилкой, включал телевизор, смотрел новости или хоккей, возмущался крикливой эстрадой — так называемой попсой — популярной самодеятельностью, изо всех сил старающейся догнать и перегнать Высоцкого в подражательстве его хриплому голосу.

В конце 1992 года, перед новогодними праздниками, скоропостижно скончался старейший сибирский писатель, бывший тесть Михаила, Константин Николаевич Шней-Красиков. В день похорон был крепкий мороз, народу приехало немного. Наскоро попрощавшись с покойным, произнесли положенные по такому случаю речи.

Отделение солдат под командой молоденького продрогшего лейтенанта трижды пальнули в небо из автоматов, гроб опустили в могилу, и Михаил как бы самому себе произнёс негромкие, тоской и скорбью помеченные слова:

— Ушёл от нас ещё один ветеран. Кто следующий?..

«Следующим» оказался он сам.

Накануне Дня Советской армии антикварный магазин «Дар», существующий тогда при писательской организации, которым заведовал писатель Сергей Задереев (ныне он хозяин художественного салона «Дар»), одарил писателей-мужчин походной алюминиевой фляжкой и неведомой доселе книгой А. Флегона «За пределами русских словарей», которую теперь достать почти невозможно. Меня попросили отнести подарки домой больному Перевозчикову. Я позвонил Михаилу, он сказал, что всегда рад видеть меня у себя и похвастался, что есть у него немного благородной рыбы — друзьясеверяне прислали, да картошка в мундире, а вот вина, чтобы угостить, к сожалению, в доме нет…

Я пришёл с поллитровочкой, с подарками в честь праздника, Михаил высыпал в чашку пышущую жаром картошку, поставил на журнальный столик тарелочку с ломтиками малосольной стерляди, и мы выпили водки «по первой». Михаил, правда, лишь пригубил и отставил рюмку.

— Ты на меня не смотри, пей, а я поостерегусь.Он взял Флегона, повертел в руках, полистал, ещё не читая, и, прибавив, что выпил бы, но нельзя, пожаловался: — На днях сердце так прихватило, думал — всё, конец, но ничего, оклемался.

Последнее время он жил один и своим одиночеством явно тяготился. Гостеприимный, хлебосольный, поддерживающий дружбу со всяким бродягой, с которым когда-либо встречался, и всю жизнь проведший в путешествиях, он всегда радовался приходу друзей, звонил сам и приглашал в гости — пообщаться, поговорить… Получилось так, что молодая жена (третья по счёту) после тяжёлой размолвки уехала в Новосибирск к матери и забрала любимицу-дочь Машеньку, в которой Михаил души не чаял, и потому сильно страдал. Характер у него был — не сахар, к тому же он весь уходил в работу, мало заботился о семье.

А дочерей он своих любил всех: и от первого брака двух девочек, уже взрослых, и от второго — вытянувшуюся тонкой тростинкой, почти невесту, и от третьей… Машеньку он просто обожал. И это беленькое ласковое создание тянулось к нему. Он всем помогал чем только мог, и дочери навещали его, звонили, справлялись о здоровье, советовались, поздравляли с праздниками, в день рождения дарили подарок.

…Мы просидели весь долгий зимний вечер, обговорили все новости, искурили всю махорку.

Михаил листал Флегона, всхохатывал, как мальчишка, над цитатами классиков, умилявшими его своей непосредственной скабрезностью. А на другой день его видели в городе озабоченным, страдающим без курева. На сигареты, которые тогда можно было купить только у спекулянтов втридорога, у Михаила не было денег. Он курил как одержимый махорку да ещё хвалил её — дёшево, мол, и сердито… Видели его и на другой день, а в ночь с 25-го на 26-е его не стало.

Член Союза писателей  СССР Михаил Семёнович Перевозчиков, проживший трудную жизнь со всеми своими скитаниями, метаниями, падениями и взлётами, скончался, не приходя в сознание, в реанимации скорой медицинской помощи, которая находилась напротив дома, в котором он жил. Соседи рассказывали: когда с ним случился удар, он сам позвонил в «скорую», сам открыл докторам дверь, успел сказать, чтобы ключ от квартиры передали соседям, и потерял сознание. Его увезли, и домой, в пустую квартиру, он уже не вернулся. Многие полагали, что если бы кто-нибудь был с ним в тот самый час, может быть, этого и не случилось бы. Надо прямо сказать: убило его одиночество. Человек, писатель, жизнелюб, имевший много друзей, казалось бы, не должен быть одиноким, но в том-то и парадокс сильного человека. Михаил ни для кого не хотел быть обузой и после смерти: похоронить себя завещал подальше от города, на кладбище деревни Бугачёвой, что под Красноярском, где погребён его брат, убитый во время межнациональной драки.

Далека от нас, живых, его могила, до которой не так-то легко добраться: сначала надо ехать на электричке до остановки «Овинный», пройти километра два редким березняком и подняться на голый взлобок. Прошло с тех пор пятнадцать лет. Не затерялась бы эта одинокая могила нашего друга, писателя, одинокого человека, среди новых и новых захоронений, которым уже несть числа.

Опубликовано в День и ночь №6, 2018

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Шанин Владимир

Красноярск, 1937 г. р. Родился в селе Бирилюссы Красноярского края в крестьянской семье. Окончил историко-филологический факультет Иркутского государственного университета и аспирантуру Высшей школы профсоюзного движения при ВЦСПС в Москве. Трудиться начал с 14 лет. Работал в колхозе, леспромхозе, на заводе «Сибтяжмаш», в районных, многотиражных газетах, в альманахе «Енисей», в профсоюзных организациях, служил в армии. Участник краевого семинара молодых писателей Красноярья в 1974 году и в том же году — зонального совещания молодых писателей Сибири и Дальнего Востока в Иркутске, на котором рукопись рассказов была рекомендована к изданию. Печатался в краевых и областных газетах, в журналах «Молодая гвардия», «Дальний Восток», «Сибирские огни», в коллективных сборниках. Автор книг прозы «Памятник для матери», «Бел-горюч камень», «От зари до зари», «Горька ягода калинушка», «Куплю дом в деревне...», «Имя собственное» (литературные портреты писателей), изданных в Красноярске и Москве. А своей «главной» книгой считает роман-исследование о В. И. Сурикове «Суриков, или Трилогия страданий». В 2011 году вышел первый том «Енисейской летописи» — это хронологический перечень важнейших дат и событий из истории Приенисейского края. Готовится к изданию второй том. «Енисейская летопись» на сегодняшний день является единственным в своём роде изданием, хронологически описывающим исторические события нашего края. Член Союза писателей России. Член правления КРО СП России. Живёт в Красноярске.

Регистрация
Сбросить пароль