Владимир Иванов-Ардашев. ЧУДАКИ ЖИВУТ В ГЛУБИНКЕ

Отрывок из романа «Судьба оружейников»

В поселковый музей Чепи­ков вернулся около полу­ночи. Думал, художники уже уго­монились, но оказалось, застолье в самом разгаре.
– А вот и наш маэстро! – объ­явил дядя Витя-каратист, который каратэ, разумеется, давно позабыл, но был чем-то вроде бригадира у местных художников. – Ну и как, Андрюша, съездил? Показал ба­рышне древнее городище?
Чепиков кивнул.
– Ну и отлично! Предлагаю тост за нашу славную археологию! – и тощий, как жердь, дядя Витя- каратист мастерски заглотнул мут­ную жидкость, коей подавился бы даже самый храбрый наставник- сэнсэй.
Пили бражку, принесённую кем-то из гостей. Андрей тоже не­много выпил, махнув рукой на дис­циплину. В конце концов, не он тут главный, а мадам Анжелика Фо­минична, заведующая клубом. А она еще в форме, сидит в обнимку с каким-то окосевшим баянистом. Местная богема, так сказать. Все­го семь человек. И все в восторге от музейного бедлама, который он, консультант Андрей Чепиков, дол­жен превратить в экспозиционный шедевр, да еще к юбилею района, отмечаемому через неделю.
Ох, и нелегкая это работа – та­щить из болота музейного бегемо­та. В смысле оформлять экспози­цию в таежной глубинке, где, не­смотря на кризис, нашлись деньги на реконструкцию клуба, и мест­ным властям ударило в голову за­ново оформить этот «очаг культу­ры», а заодно и музей, пригласив из города опытного консультанта. И этим «опытным», естественно, сделали Чепикова, чтобы не осо­бенно трепыхался на музейных планерках, споря с грозной дирек­трисой Альфией Гасановной. Вот такое наказание придумала она строптивому парню, собиравше­муся провести отпуск в археоло­гической экспедиции и снять об этом фильм. И он уже приезжал сюда в командировку. И когда
месяц назад начинали реконструк­цию, все, казалось, будет гладко. Местный леспромхоз помог мате­риалами. Столярная братия, когда была трезвой, проявляла чудеса изобретательности. Даже вольные художники, сбившиеся в артель, и те пообещали не бедокурить, оформляя экспозицию. И Андрей, довольный, уехал в город. А ког­да вернулся… схватился за голову, ибо лихая пьянка, смачно описан­ная классиками русской литерату­ры, была в самом разгаре. И ему стоило немалых усилий пробудить к творчеству заблудших оформите­лей, вырубавшихся каждый вечер среди клубных декораций. Да еще и с местными натурщицами, при­ходившими отнюдь не позировать.
Впрочем, он зря паниковал. Самое трудное, как выяснилось, уже позади. Фон музейной диора­мы с героическим сражением уже прорисован, фигурки «красных» и «белых» с винтовками в руках тоже заняли позиции, и нужно лишь уберечь их от пьяной и шум­ной компании, чтобы какой-ни­будь пришлый выпивоха случай­но не вырубился у бутафорского блиндажа с манекеном в обнимку.
–      А как насчет моих кор-р- ряг?! – все интересовался у Чепи­кова местный умелец Пахомыч, называвший свои деревянные скульптуры именно так, да ещё с протяжным пролетарским рыком, заработанным на ударных строй­ках пятилеток. Он как раз и был тем пришлым и докучливым по­сетителем, что сбивал с пути пра­ведного бородатых оформителей, снабжая их фантастическими иде­ями и… отменной брагой.
–      О, господи! Опять коряги! – взмолилась Анжелика Фоми­нична, стряхнув со своей мощной груди пьяного баяниста. – Опять ты, Пахомыч, со своими хренови­нами!
–      Да, счастье мое, уйди в ту­ман, – вежливо, как и подобает бывшему флотскому офицеру, до­бавил дядя Витя-каратист, исто­щивший своё тело в бесконечных пьянках. И отвел Пахомыча в сто­ронку, чтобы не мешал романтику Чепикову быть еще романтичнее.
И Андрей был ему за это бла­годарен, ибо чувство балансиров­ки никогда не изменяло бывшему морскому волку, и он мог с лёг­костью провести любого пьяницу сквозь музейные рифы, не задев ни одного экспоната.
А бедняга Пахомыч по про­звищу Домовой, стиснув сталь­ные зубы, с мольбой смотрел на Чепикова, мечтая, чтобы однажды его лихие скульптуры с тазами на голове и пионерскими горнами под мышкой заняли место в по­селковом музее. Но это была дру­гая эпоха, ещё свежая в памяти, а музей посвятили давней граждан­ской войне и местным партизанам, которых прежде вроде как подза­были, но, оказывается, помнили, чтили, бережно храня семейные реликвии. И понесли их в музей, вспомнив суровое лихолетье.
–      А ежели я вам еще и телегу тещину подарю? – вдруг осенило Пахомыча. – Может, вы и ее туда, в диораму, запендюрите?
–      Я тебе запендюрю! – взвыла Анжелика Фоминична, чье мощ­ное контральто, или женский бас, могло оглоушить любого супоста­та. – А ну, марш от диорамы, ирод проклятый!
И бедный резчик коряг, не по­жалевший для оформителей своих творческих идей, а заодно и браги, нехотя отошел от узкого подиума, где сошлись в рукопашной схватке фигурки бойцов.
«А все-таки здорово получи­лось!» – подумал Чепиков, почув­ствовав неожиданную симпатию к пьяным умельцам, сотворившим в музее такую необычную экспо­зицию. И чем больше вглядывался в диораму, окруженную винтовка­ми, пулеметами и столбами с ко­лючей проволокой, тем реалистич­нее казались крохотные фигурки «красных» и «белых», сцепивших­ся в жестокой схватке. И хотя ди­орама, по музейным меркам, была весьма скромной, всего-то метра четыре в ширину и метр в глуби­ну, Андрей поразился мастерству художника и бутафора Сергея Павлова, смастерившего таких от­менных бойцов, что они могли бы пригодиться и в краевом музее. И еще больше удивился, узнав, что бородатый художник Серёга, ныне отсутствующий, приходится род­ственником… Мариночке Кольцо­вой, его оружейной фее. И сама Мариночка словно присутствова­ла здесь, обхватив Андрея сзади своими милыми рученьками. И на­шептывала всякие глупости. А он витал в музейных, оружейных и экскурсионных облаках, вспоми­ная поездку на древнее городище. И… простил оформителям все их грехи.
–      Ну, и как поживают наши ар­хеологи? – поинтересовался дядя Витя-каратист, присаживаясь ря­дом. Он-то и одолжил Андрею свой старенький мотоцикл без но­мерного знака, смахивающий на музейный экспонат. – Много на­копали?
–      Прилично.
–      Завидую! А я вот все собира­юсь туда съездить…
И Чепиков подумал, что такой галантный и… вечно пьяный кава­лер, нагрянувший в экспедицию, наверняка бы запомнился тамош­ним барышням, не избалованным мужским вниманием.
–      А мой «ковровец» не под­вёл? – дядя Витя страшно гордил­ся своим ржавым мотоциклом, выпущенным когда-то в славном городе Коврове, не уставая повто­рять, что это… пулемётная столица России, и ежели нагрянет враг, то он тут же переделает своего желез­ного коня в… пулемёт. И даже на­зывал конкретный калибр.
«Ну, там есть и покрупнее!» – обмолвилась Марина, узнав о бо­гатой родословной ржавого дран­дулета, на котором Андрей повез ее в тайгу. И заметила, что в этом самом древнем городе Коврове она побывала еще студенткой. И в дру­гих оборонных городах тоже. Так что по части батальной эрудиции новая знакомая могла посрамить любого.
–      Кстати, Андрюша, а барыш­ня у тебя сурьезная! – заметил дядя Витя, важно кивнув. Он откуда-то узнал, что Марина окончила элит­ный Балтийский университет, пре­жде именовавшийся военно-меха­ническим институтом, и теперь, что называется, держит палец на курке, целя в лоб проклятым импе­риалистам.
–      Это вы о ком, о Маришке?
–      встрепенулась Анжелика Фо­минична, наклоняясь над столом, живописно заваленным рыбьими хвостами и хлебными огрызками.
–      Да, девушка что надо! Это наше­го Петра Акимовича племянница,
–      и она с хмельным уважением по­ведала о грозном начальнике лесо­пункта, у которого такая славная гостья…
Расходились за полночь. Пре­жде чем угомонить богемное во­инство, Анжелика Фоминична вы­проводила из музея резчика коряг
Пахомыча, строго наказав ему не возвращаться и уж тем более не приносить заветную бутыль само­гона, припрятанную в чулане.
–      И не бегать в киоск к этим южным барыгам! – добавила она, погрозив кулаком художникам, наверняка замыслившим ночную вылазку. – А ты, Андрюша, про­следи. Очень на тебя надеюсь. И чтобы никаких баб! Поняли?
И она удалилась в ночной мрак, уводя пьяного баяниста. А Чепиков, дядя Витя-каратист и ещё двое оформителей остались ночевать в музее, разойдясь по кандейкам.
Вскоре могучий храп донёсся из богемных келий, где на пыльных топчанах средь гармошек и балала­ек угомонились служители муз. А Чепикову не спалось, и, лёжа на ко­собоком диване возле столбов с ко­лючей проволокой, дополнявших музейную диораму, вдыхал запах невыветрившейся краски, столь привычный и даже приятный, на­помнивший о прежних музейных командировках. И запашок недав­него застолья не мог испортить ра­достного настроения, оставшегося после встречи с Мариной…
С утра пораньше в музей зая­вился Пахомыч, народный умелец, принес баночку самогонки.
–      Почему так мало? – строго спросил дядя Витя-каратист. – Жадничаешь, братец?
–      И тара какая-то несерьез­ная, – добавил дядя Саня-хиппарь, тоже художник, но длинногривый, отрастивший волосья еще в шести­десятые годы и с тех пор, навер­ное, их не мывший.
Обоим мужикам было за пять­десят, поэтому Чепиков не вме­шивался, с усмешкой наблюдая за творческой дискуссией.
–      Ну, ты и жмот, Пахомыч! – заметил дядя Витя-каратист, раз­ливая самогонку по гранёным ста­канам. – Постыдился бы Андрю­ши, городского человека…
–      А у них в музее не так, что ли? – Пахомыч, видно, вспомнил о своем пролетарском происхож­дении и решил дать отпор местной богеме.
Чепиков пожал плечами. Ко­нечно, городские художники тоже не ангелы, но тянуть за хвост му­зейного Пегаса, как это делали здесь, в леспромхозовском посел­ке, они бы не стали.
–      Ладно, допивайте свою бо­дягу и пора за работу! – сказал он, поднимаясь из-за стола. И два бо­гемных ветерана, каратист и хип­парь, тут же по-братски поделили содержимое его стакана.
Вскоре появилась и Анжелика Фоминична, заведующая клубом. В бигудях, косыночке и халате, благо жила неподалёку.
–      И ты здесь, горе мое? – вздохнула она, созерцая народ­ного умельца Пахомыча. – Лад­но, беремся за уборку, а то скоро нагрянут телевизионщики и нас, грешных, подвесят за одно место…
Так, общими усилиями и с бабской помощью навели порядок у диорамы, и она, многострадаль­ная, наконец-то, приобрела экспо­зиционный вид.
–      А все-таки здорово! – восхи­тилась Анжелика Фоминична, сло­жив руки на могучей груди и под­перев ладошкой щеку. – Вот уж не думала…
И едва не всплакнула, тут же простив оформителям все их пре­грешения.
–      А как смотрятся мои кор-р- ряги! Просто блеск! – подал голос Пахомыч. Он, действительно, сде­лал доброе дело, раздобыв в тайге столбы с остатками колючей про­волоки, привез на тещиной телеге и потом долго выколупывал гниль и жуков-короедов, приводя экспо­наты в нужный вид.
– Да-a, не хотел бы я оказаться за такими кор-р-рягами! – вздох­нул бывший мореман дядя Витя, уже не раз исполнявший по пьян­ке легендарную песню про Ванин­ский порт и вид пароходов угрю­мый, на которых, к счастью, под конвоем не ходил, а тралил мины в южных морях. И пел под гитару весьма неплохо, чем расположил к себе грозного начальника лесо­пункта Петра Акимовича Муром­цева, который и профинансировал этот музейный проект…
Праздник в поселке проходил шумно и весело. С утра в пар­ке заработали киоски, подкатили фургончики с горячительными напитками, и отдыхающим было чем поднять настроение. Заверте­лась карусель. Столбы возле клуба украсили лампочками и цветными гирляндами, на крыльце устано­вили микрофон, и прежде чем за­пустить в помещение нарядных селян, устроили митинг. Совсем как в начале восьмидесятых, ког­да вернувшийся с ударных строек народный умелец Пахомыч горел желанием влиться в ряды лесору­бов и увековечить их в своих дере­вянных скульптурах. Но лесорубы уже работали по-новому, на мощ­ных агрегатных машинах, зараба­тывая крутые бабки, и модернист­ские потуги сельского умельца не вдохновляли их на героические позы. А тут ещё секретарь парт­кома Бурмакин, узрев в творени­ях Пахомыча тазы и кастрюли, коими он обрядил своих дубовых передовиков производства, обо­звал их нехорошим словом и велел вышвырнуть из клуба. Совсем как Хрущев, строитель коммунизма, приказавший залить бетоном ра­боты модернистов.
С тех пор народный умелец Пахомыч затаил обиду на пар­тийных секретарей, называл их «кор-р-рягами», и когда прежняя власть ушла в небытие, с востор­гом встретил демократов, решил подарить им свои деревянные ше­девры, но и демократы почему-то шарахнулись в сторону. И если бы не журналисты, прозябать бы умельцу Пахомычу в безвестно­сти. А так превратился в знаме­нитость. Пусть и небольшую, но безотказную, всегда готовую на лихое интервью. И, как положено любимцу прессы, Пахомыч явился на праздник в клетчатой рубахе, кирзовых сапогах и кепке, чтобы подчеркнуть свое пролетарское происхождение. И, конечно, тут же попал в объектив заезжих теле­визионщиков. А потом, на торже­ственной сдаче музея, пробился к микрофону и прокричал, что, наконец-то, в селе появился до­стойный музей, где «кор-р-ряги», то бишь «красные» и «белые», до­стигли этого самого… консенсуса в диорамном сражении. И сорвал аплодисменты!
И еще пожал руку музейному консультанту Андрюше Чепикову и его симпатичной барышне Ма­риночке Кольцовой, племяннице начальника лесопункта, стоявшей рядом. И пообещал подарить им свои лучшие «кор-р-ряги».
После чего разомлевший от праздничной суеты и пары хмель­ных стопариков Пахомыч вышел из клуба, отправился бродить средь парковых берез, заглянул к деревянной эстраде, где музыкан­ты наяривали что-то весёлое, па­триотичное. И вдруг остановился  как вкопанный. Ага, а вот и нена­вистный молодняк, те самые клер­ки-прохиндеи начала перестройки, которых Пахомыч шибко презирал. Разыгрывали лотерею. И как тогда, в конце восьмидесятых, так и нын­че, ловко подкрутили призовой ба­рабан, что сами же и выигрывали. Вот и сейчас главный приз – цвет­ной телевизор достался сынишке ведущего, купившему единствен­ный билетик, а бедняга Пахомыч, прежде покупавший их целыми пачками, вновь остался на бобах.
И тут народный умелец не вы­держал, рванул ворот рубахи, что­бы вышибить из груди спиртной дух, и с грозным видом полез на эстраду. Но ведущий оказался шу­стрее, прокричав в микрофон:
–      А сейчас приз зрительских симпатий вручается нашему слав­ному художнику-модернисту и романтику-абстракционисту Илье Пахомычу Сидорову. Гип-гип, ура! – и сунул в руки опешившему умельцу будильник, расписанный под хохлому.
И, сраженный такой нагло­стью, Пахомыч беспомощно огля­нулся на ревущую от восторга пу­блику, мол, что же это делается, дорогие товарищи?! Тяжко вздох­нул, почесал макушку и пошёл прочь, махнув рукой на это бес­стыдство.
–      У-у, кор-р-ряги буржуйские! – только и произнес напоследок…

Опубликовано в Бийский вестник №1, 2022