Валерий Попов. ГОЛОС ИЗ ЧАЙНИКА

Рассказ

Кто-то настойчиво его тряс. Но глаза открывать не хотелось. Да. Вчерашний мальчишник с друзьями закончился непредсказуемо. Такое, увы, уже случалось. Где же он опять оказался? Дома уже давно никто его не трясёт.
Веки с трудом разлепились. Так! Всё-таки лучше было глаз не открывать. Вплотную над ним нависло лицо негра. Одно это ещё можно было понять — негры теперь встречаются и на наших улицах. Этот, однако, был в фуражке с кокардой и с буквами New York city на ней. Такая же надпись, только крупней, была и на его рубахе около рукава.
Так. Доигрался! В переделках он за свою жизнь побывал не раз — и всегда выкручивался. Правда, такого, чтобы поднести ко рту кружку в пивной Дома офицеров на Литейном и очнуться, почти мгновенно, в Нью-Йорке — такого ещё не бывало с ним. Для начала надо трезво разобраться в ситуации — хотя с трезвостью, похоже, напряг. Спина как-то затекла, что-то в неё врезалось. Приподнявшись, огляделся. Он лежал на широкой шершавой ступеньке, навалившись спиной на следующую ступеньку. Вверху вздымалось роскошное серое здание. В крутящуюся стеклянную дверь входили и выходили люди интеллигентного вида.
«Слава богу, хоть место приличное! — усмехнувшись, подумал он. — Значит, уважают». Но — кто? Он отлично помнит, о чём говорил с официантом в баре «Патриот» Дома офицеров. Нью-Йорка он не заказывал.
— Кен ай хелп ю? — спросил полисмен.
То, что тот заговорил по-английски, как-то окончательно добило Сидорова. Хотя надеяться на что-то другое было глупо. Но он почему-то надеялся. Попросить этого доброго парня подбросить его в Дом офицеров на Литейном? Неправильно поймёт.
Ладно! Меня всё же не на помойке нашли! Кое-что значу! Надо дать чернокожему другу почувствовать это. Он решительно поднялся, улыбнулся полицейскому: «Задумался, мол, бывает!» Можно было что-то ласковое ему и сказать, но кто знает: акцент может насторожить. Всё!
Берём себя в руки! Он непринуждённо спустился по ступенькам. Теперь надо куда-то непринуждённо пойти. Направо? Налево? В Питере он бы это точно знал. А тут как-то подрастерялся. Когда застрял санный поезд между антарктическими станциями «Мирный» и «Восток» — смерть ближе стояла. Но почему-то было спокойней. Погибнуть — одно, опозориться — другое. В этом «городе чистогана», как называли его ещё в школе, позориться не хотелось. Другое дело — среди своих.
Ступеньки были окружены высоким парапетом с могучими львами на обоих концах, и возле левого льва спокойно лежал, закинув нога на ногу, оборванный заросший старик. «Похоже, — это я в недалёком будущем!» — мелькнула мысль. Оборванец почему-то полицейского совершенно не волновал, он не сводил глаз с Сидорова.
«Джинсы из секонд-хенда, куртка из кожзаменителя. Лысая мужественность. Чем плохо? — даже слегка обиделся он. — Ну всё! Морально восстановился! — одёрнул себя он. — Начали разбираться!»
«Обращаться за справками к этому полицейскому, пожалуй, не стоит. — Мысль работала уже чётко — Пойдём другим путём».
Вообще-то трусить он не привык. С друзьями юности на дырявом катере пересёк бушующую осеннюю Ладогу — правда, только в одну сторону: на обратном пути пришлось тонуть. На дизель-электроходе «Обь» был затёрт льдами там, куда не могла прийти никакая помощь. Пробились! Однажды в командировке поспорил с друзьями, что пересечёт всю Москву по диагонали за полчаса и возьмёт трубку в квартире их общей подруги на том конце Москвы. Как он это сделал — не помнил, но ворвался туда в ту секунду, когда зазвонил телефон. «Сколько ж вас можно ждать!» — произнёс он.
Теперь эта «удаль молодецкая» занесла его в Нью-Йорк. Правда, это была уже «удаль пенсионерская», к такому размаху испытаний вряд ли годная. «Погорячился», как порой говорили друзья, оправдываясь в своих безумствах. Но после бурной жизни, смерти жены и двух лучших друзей вдруг оказался «не при делах», и вот через Интернет ввязался с тоски в это международное реалити-шоу «эдвеньчюрис», что в переводе значило, как шутили остепенившиеся друзья, «приключения на свою жопу». И шутка их мгновенно подтвердилась.
Что заказывал — помню, как рассчитался — нет. Рассчитываюсь теперь здесь.
Обернулся. Полицейский просто не сводил с него глаз! Наверно, влюбился. Сидоров помахал ему пальчиками и сошёл с балюстрады. Посчитаем наличность…Считать оказалось нечего — в карманах ни рубля.
Хотя рубль, кажется, не отвердел ещё настолько, чтобы приниматься везде. Во всяком случае в Нью-Йорке, кажется, ещё его не берут… так что — не мучайся…Что, интересно, эти «эдвеньчюристы» хотели этим сказать? Вживую он видел этих затейников только раз, да и то не главных, а каких-то побочных, нанятых на время, которые тоже плохо соображали, что творят, хотя вовсю изображали топ-менеджеров, со всеми «прихватами» и «прибамбасами», как говорит молодёжь. Произошло это на узкой Галерной улице, в каком-то обшарпанном графском особняке, бывшем Доме культуры. Теперь тут было чёрт знает что. Параллельно, кстати, судя по красочному объявлению, да и по экстравагантной публике, там проходил и фестиваль сексуальных меньшинств.
«Эдвеньчюристы», правда, уверяли, что к фестивалю этому они не имеют ни малейшего отношения. Кстати, удивило, что в зальчике, где собрались «ищущие приключений», было много молодых и красивых. Уж он-то в их возрасте ни к каким посредникам прибегать бы не стал, сообразил бы, что делать! Эх, молодёжь!
— Пожалуйста, заполните анкету, и в пункте «г» графы 26 укажите, какие свои мечты вы хотели бы осуществить! — донеслось со сцены.
— А вы не могли бы зачитать пожелания предыдущих клиентов! — произнёс худосочный очкарик из зала.
— Да, да! — одобрительно загомонила публика.
Всё! Сидоров резко поднялся. Если люди берут свои мечты из готового списка — ему здесь нечего делать.
— Вы покидаете нас? — любезно спросил вертлявый топ-менеджер со сцены. К меньшинствам он, может быть, отношения и не имел, но на хрена тогда покрасился в морковный цвет?
— Покидаю. Ничего не имею против… но трудно со временем.
— Тогда, может быть, вы скажете свою мечту устно?
Мечту? Да пожалуй что, все его мечты исполнились давно — причём замечательно.
— Мечту? — он всё-таки остановился. — …Встретить свою первую любовь! В смысле — ту, что была.
Как говорили они с друзьями: «Сам удивлён!» То же говорила одна старушка: «Откуда мне знать, что я думаю, прежде чем услышу, что скажу?» Удивлён!
— А вы уверены…
— В том, что она жива? — на лету ухватил мысль Сидоров.
— Да… — стеснительно произнёс « морковный».
— Жива. Но живёт, к сожалению, в Нью-Йорке!
И вот — результат! Знал бы, что так обернётся, — не говорил бы… Хотя, собственно, — «вай нот»? Проверим наш английский! Но — не пришлось.
— Земеля? — вдруг услышал он рядом.
— А? — Сидоров обернулся.
Пожилой, тучный мужик, одетый при этом в майку и шорты. Да, пожилые люди по Невскому так не ходят… пока.
— Как узнал? — Сидоров спросил. Всегда в этот момент русские обижаются!
— Да по глазам, как же ещё! — обрадовался земеля. — Поддал крепко, видать, — он явно наслаждался родной речью.
— Да… Причём так крепко, что тебе и не снилось!
Тема пьянства, как просчитал Сидоров, самая верная.
— Ну почему «не снилось»? Бывало! — обиделся тот. — Ты чего, как потерянный?
— Позвонить бы… А грошей нет.
— Крепко! — уважительно оценил новый друг. — Номер хоть помнишь?
— Помню! — вдруг произнёс Сидоров и вздрогнул. С мозгом его, похоже, они тоже уже поработали: полностью всплыл её телефон, хотя он никогда по нему не звонил и тем более не заучивал. Так, услышал однажды. Случайно? Неслучайно, выходит! Плотно его, значит, «ведут»?
— Ну заходи! — сказал новый друг Они вошли в будку. Телефон там страшный висел — Сидоров с огромным трудом спрятал изумление — огромный, сразу с несколькими «ожерельями» букв и цифр.
Вспотеешь материться!
— Ну? — земеля, видно, терпение терял.
— Семьсот восемнадцать, — назвал Сидоров первые цифры…
— А. Верхний Квинс! В приличном районе живёшь!
Приятно было это услышать.
— Резидент? — земеля подмигнул.
Этого только не хватало! Однако Сидоров не придумал ничего лучше, чем мигнуть в ответ.
- Дальше.
Сидоров уверенно выговорил ещё семь цифр.
— А… эти? — Он потёр пальцы. — Кинуть надо в аппарат.
— Да-а. Ты действительно — может, на парашюте слетел?.. На — бери трубку. Скажешь — коллект. Потом назовёшь себя. За счёт абонента погутаришь. Если, конечно, захочет он.
«А захочет ли?! — появилась мысль. — Мы уже давно… не красавцы».
В будке было душно. Во всяком случае, липким потом он покрылся.
Грубый женский голос заговорил в трубке. Нет — с такой скоростью он не сечёт! «Коллект!» — удалось, наконец, встрять. Голос утих. Потом снова что-то забарабанил. Прямо по голове бьёт!
— Ну — называй себя! — проговорил новый друг.
— Мистер Сидороффф! — так, с тремя ф, почему-то казалось солидней.
— Ну, бывай! — хлопнув его по плечу, земеля вышел. В щель пыхнуло печным жаром. Вот как у них тут! Солнце жарит в октябре! Пот тёк ручьями. Он трусил, как никогда, и предпочёл бы сейчас лучше застрять в Антарктиде. В трубке шло блюмканье и тюлюлюньканье — и лучше этой музыки он не слышал никогда. Хоть бы она продолжалась вечно!
— Слушаю, — произнёс её голос по-русски.
…Поняла, значит. Сейчас бы попить!
— Привет, — прохрипел он.
Обессиленный, он выпал из будки. К счастью, новый друг подхватил его на руки.
— Ну?
— Приедет.
— Даже так? Любит, значит.
Вот в этом он не был уверен.
— Ты это… давай — не стой на месте. Ходи. Тут хоть и свобода — но лучше не выделяться! Бывай!
Первый — и, видимо, последний американский друг втёрся в плотную толпу. Нет чтобы напиться с земляком, быстро открыть душу, майку порвать. Бросил! Все они тут такие! Он совсем что-то расклеился. Не ходить хотелось — а снова на ступеньку упасть! Но Ира это вряд ли одобрит! Какая она? Лет тридцать не виделись. Но голос как-то разбередил! Такой же робкий, к концу фразы как бы задыхающийся. Но робкой-то она не была!
Вдруг полились слёзы. Совсем, видно, ослабел. Возник слепящий кавголовский снег. В провалах следов свет стоял голубой. Ира, особенно тоненькая в длинном толстом свитере (Петька, друг, дал!). Сидоров шёл с ней на станцию — и природа словно подсказывала — «Зря уезжаешь!». Слёзы так и лились. Вроде как от сияния: всё сияло вокруг. Склоны, сосульки, сосновые лапы. И от Иры сияние шло! Оставил на друга! На один день! А вечером Петька встретил: «Извини, старик!» Это вот теперь он старик. А тогда стариком не был, и стало как-то нехорошо. «Я честно сопротивлялась.
Целых полчаса», — она ещё улыбалась! Внезапные её вспышки дерзости на фоне застенчивости сбивали с ног. Даже Петька, «друг», и тот больше переживал — или хотя бы честно делал вид! «Давайте считать происшедшее трагической ошибкой!» «Давайте… но ошибкой моей!» — пробормотал Сидоров и ушёл навсегда из той избушки, что снимали они у ската трамплина. Просыпались от шороха — «Шшш!», «Шшш!»… С трамплина уже «слетали» «первые ласточки». Тридцать лет назад — и вот вдруг вернулось! Слёзы, как тогда, полились. Что делать — как раз такую Иру он и любил. Всю ночь просидел тогда на станции, перед рассветом задремал — чуть не пропустил первую электричку: успел вставить руки, и двери разжал. Она уже трогалась — свободно погибнуть мог, но это не пугало его, даже радовало!
Осталась лишь фотография с загнутыми углами: они стоят у хаты в сне-гу, и Ира дует на сосульки, свисающие с низкой их крыши. И сосульки сияют, и как бы «сдуваются», косо висят — хотя, конечно, их «подкосил» ветер при замерзании — но фото замечательное. «Чудо любви».
И думал — конец. Но вдруг — потеплело, завязались какие-то общие дела, и вдруг появился из Нью-Йорка Петька. И сообщил первым делом, как самое важное, что она бросила и его, вышла за мулата, художника! Думал обрадовать? «Выпьем, друг, за общую нашу любовь!» Петька — тот изменился. Заматерел. И в той же самой квартирке, где Сидоров так и жил, окнами на трампарк, помянули прошлое.
— И этого кинула она! — Петька кричал, почему-то с восторгом. И то: досады прошли. Осталась только любовь… плюс — повышенное давление!
Замаялся ждать! Здание, перед которым всё ходил он, — похоже, библиотека. Так он и сказал ей «…со львами». Уж он насмотрелся библиотек! Институт, аспирантура, защита, — всё это в библиотеках готовилось — так что нетрудно было это заведение узнать… Полицейский просто глаз с него не сводил! Одно успокаивало: шпионы так себя не ведут, так что он навряд ли шпион. Но всё же: паспорт, виза, все подобные пустяки — о чём-нибудь таком думали эти затейники, когда закидывали его сюда?
— …Стойте! — тогда «морковный» этот воскликнул, когда он слово «любовь» произнёс. — Вы выиграли!
— И… что?
— Мечта ваша осуществится.
— Когда?
—…Это наша маленькая тайна!
Ничего себе — «маленькая»!
— А пока, — продолжил затейник, — вы получаете приз! Ценный подарок. Чайник-бормотун! — протянул коробку.
— Как это? — изумился он. Казалось бы, техническими новшествами его не удивишь. Сам перековывал «щит Родины» на кухонные принадлежности… Но — « бормотун»? Не слыхал.
— Пользуйтесь! Наслаждайтесь!
Хотел выкинуть это изделие… но оставил, в странной надежде, что оно изменит его жизнь. И не ошибся. Чуть со стула не упал, когда чайник, забулькав, вдруг «выбулькал»:
— Не сутулиться!
— Что-о? — заорал яростно Сидоров. Ещё чайники будут его учить!
— Коли мечтаешь с первой любовью встретиться, так достойно себя и держи! — это прозвучало как бы свистом выходящего пара.
Какой-то лексикон странный. Где учат их? Сидоров забегал по кухне.
Та-ак! Нашёл себе друга — советчика! «Таких бы друзей…! — вторая часть присказки, к сожалению, нецензурна. Тут чайник засвистел, как обыкновенный. И чаепитие вроде ничем не выделялось. Время подумать. Ясно, что «игра» началась. И указания будут приходить из чайника. Лет десять назад кто бы ему такое сказал! Но — раз теперь «подписался»… что делать? Жизнь-то прошла. Не мимо — но прошла. Чем новое порадует?
Чайник вроде угомонился, понял — не на того нарвался, сообщал скромно погоду по утрам, потом вдруг проникновенно прочёл рассказ Чехова «Каштанка» — в общем, «втирался». На что, интересно, рассчитывали те, кто устроил это? Что все теперь, проникшись, ринутся покупать «умные чайники»? Или что? И где «первая любовь», кстати?
О, Господи! Подъезжает она! И как ни в чём ни бывало машет за дверцей — «Залезай!»
— Надо же, а! Нью-Йорк! — не удержался Сидоров, никогда прежде здесь не бывавший.
— Хорошо — на дикий остров не забросили тебя… как теперь у вас модно! — усмехнулась она.
Сидоров резко повернулся к ней — «Значит, в теме, старушка?»
Незнакомый седой ёжик на голове — но лицом… стала ещё лучше! «Мне от бабушки-татарки были редкостью подарки», — приговаривала она, переживая «проколы»… Никаких подарков, кроме лица — скуластого, с поднятыми уголками глаз. И «ковбойских», слегка кривых ног. Сейчас, сняв туфли, давила на педали. Что интересно — теперь уже чуть-чуть и мулатка. С кем поведёшься! Жара несусветная, а она в шерстяных носках. Но это, — сердце его вдруг сжало, — было всегда. Вспомнил мгновенно, как впервые она тронула своей ледяной рукой его живот, и он вздрогнул. Усмехнулась: «Да. Вот такие у меня руки почему-то. И ноги, кстати, тоже. Поэтому даже с мужиками сплю в шерстяных носках. В варежках как-то не решаюсь».
— ООН! — она мотнула головой в сторону высокого плоского здания с вяло повисшими флагами.
Въехали на грохочущий чугунный мост промышленно-грузового типа, с маленьким островом посередине реки. Непринуждённо разгружалась баржа, цемент длинной седой лентой летел по ветру. Что значит «открытое общество»: всё у них на виду! За мостом ехали среди маленьких домиков — типа «дачный кооператив среднего офицерского состава».
Потом дома стали выше.
— А теперь ничему не удивляйся! — сказала она.
Они переехали многорядный грохочущий проспект, и дальше шествовали только индусы: фиолетовые, важные, иссушённые, в высоких чалмах. Такие же сидели в лавках и магазинах.
— А говорили — престижный район! — вырвалось у Сидорова.
— Был! Теперь я индуска! — кокетливо дёрнув плечиком, проговорила она.
— …А теперь — чайку! — победно воскликнул он, вскакивая на ноги. Вовсе неплохо, когда матрас лежит на полу, — как тогда в Кавголово, тридцать лет назад!
— …Кухня налево, — не сразу откликнулась она.
«Будем считать — в истоме!» — бодро подумал он. Но только вошёл на кухню — «истома» охватила и его! Чайник. Тот самый… вернее — такой же: сымитированный под старый, латунный. Сел. Но инстинкт исследователя сделал своё — налил, поставил на электроплиту… Ну-с! Забулькал… и вдруг произнёс — по-русски! — но с каким-то астральным гулом и мёртвыми словами:
— Вы неправильно произвели соитие! Соитие не засчитывается! Сейчас к вам прибудет соитолог… индус! — тут он вдруг насмешливо хрюкнул! Какой-то чёрт там сидит!
— Кто-о-о?! — взбеленился Сидоров.
— Соитолог! — повторил чайник, но как бы испуганно.
— Это как понимать? — грозно спросил Сидоров, когда Ира, томно потягиваясь (или — прикидываясь?), — появилась на кухне.
— А, — лениво проговорила она. — У тебя такой же?.. Не будем ревновать, — мурлыча, она скользнула ему на колени… Вот это — поцелуй!
— Этого давай уберём?
— А пошёл он! — лихо ответила.
— Ага! — Сидоров расплющил его на плите. Вода брызнула на них. Но обожгла не сильно. Сидоров сбросил его с плиты.
— О! Хозяин пришёл! — кокетливо произнесла она, прижимаясь.
Где-то заулюлюкало. Это ещё кто? Ира глянула на экранчик, нажала «вход».
— Соитолог? Сейчас расплющу! — пообещал Сидоров, но… услышал в прихожей до боли знакомый южнорусский говор.
— Складненько всё у них! — успел только возмутиться.
— Таки успели уже! — произнёс Пётр, оглядывая «влюблённых». Кроме знакомых крупных веснушек… это как бы уже и не Пётр! Акула бизнеса.
— Ну как тебе… квартирка? — деловито спросил он.
— Ну… — Сидоров даже растерялся. Не жить же предлагается здесь?
— Я по делу, — добродушно произнес Пётр. — А так эта разве пригласит?
Ира зевнула.
— Твоя, что ли, работа? — Сидоров кивнул на искорёженный чайник в углу.
— А это, надо понимать, — твоя? — проговорил Петя сварливо, взял образовавшийся вместо чайника железный блин, подёргал за сплющенную ручку. — Как ты теперь домой-то полетишь?
— А что… на чайнике надо лететь? — усмехнулся Сидоров, но слегка испугался. — А сюда я как? Надеюсь — не на подводной лодке?
— А-а! — Пётр отмахнулся. — Не в этом суть. Главное…
— ..как людям мозги запудрить. — Сидоров понял. — Но не все поддаются! — кивнул на обезображенный чайник.
— А что было делать? — как бы в отчаянии произнёс Пётр. Рванул рубаху. Но не порвал. — Я ведь, когда приехал, обычные чайники клепал!
— Ай-ай-ай! — произнёс Сидоров. Уж он-то Петра знал. «Не при делах» не останется! — Генеральный теперь, небось? Как Брежнев?
— Чистая случайность! — отмахнулся Пётр. — А озвучиваем их, кстати, у вас! Что имеем — то слышим… Думаешь — купили они меня?
— М-м-м… Есть такое предположение, — Сидоров сказал.
— Да, — неожиданно согласился Пётр. — Но я их не боюсь! — это почти громко. — Легко, думаешь, было своего кореша на тиви пробить? Им подавай молодёжь!
— Спасибо! — Сидоров произнёс. — А где камера? — огляделся.
— Да-а… Какая разница! — успокоил Пётр. Настоящий друг!
И вдруг нахлынуло.
— А помнишь, — Сидоров заговорил. — Как мы в тундре с тобой потеряли по пьянке боеголовку? Нам тогда было легко? А ничего! Смеялись!
— И не боялись мы никакой КПСС! — расхрабрился и Пётр.
— В гробу мы видали эту КПСС! — рявкнул Сидоров. — И эти чайники тоже!
— Тьфу! — Пётр смело плюнул на чайник. Повернувшись, сделал смелый международный жест поднятым пальцем… А, вот где камера. Ясно.
— Управляешь, значит, сознанием масс? — проговорил Сидоров.
— Но ты же нашёл, главное, свою первую любовь?
…Минута молчания.
— А коли нет…— вскричал Пётр. — Скажи лахудре этой, чтоб замуж за меня выходила… опять! — последнее прозвучало совсем грустно.
— Лучше ты скажи ей, чтобы за меня выходила! — неожиданно для себя Сидоров произнёс.
— Я подумаю над вашими предложениями, мальчики! — и она ускользнула в ванну.
А Пётр — ну артист! — тут же завёл «настоящий мужской разговор»!
Мол — баба мешала! Но почему-то шёпотом.
— У меня к тебе серьёзное дело!
— Ну? Наконец-то!
— И ты в этом мне поможешь! — он цепко ухватил товарища за рукав. — Ты, наверное, знаешь — гешефт можно сделать даже на собственных похоронах. Но пока мы с тобой живы, будем делать деньги на чужих!
— Оригинально! — отозвался Сидоров. — …Лопату — даёшь?
— Фи! Мы с тобой кто?
— Друзья… старые? — неуверенно Сидоров предположил.
Пётр с негодованием отмахнулся… чем, надо отметить, друга задел.
— …Соперники?
— А! — Пётр махнул ещё более пренебрежительно. Что значит человек дела. — …Мы гидравлики, прежде всего!
— А! Но как-то давно я не испытывал гордости по этому поводу, — вздохнул тот.
— И напрасно! Знаешь, что я делаю тут?
— Чайники.
— Уже нет!… Через сопло с пульсирующим давлением режу водой каменные плиты на кладбище… ну — и в строительстве. Барельефы, узоры, буквы. Это не чайник тебе! — закончил он почему-то надменно.
— Неплохо, — согласился Сидоров. — Но я тут при чём?
— А ты знаешь, откуда у меня сопла? С системы пожаротушения нашей подводной лодки! И ты знаешь, какое они держат давление? У нас же всё делалось со стократным запасом, тяжело, но прочно.
— С расчётом на загробную славу. Нам. То есть создателям.
— И она, считай, наступила! Но знаешь… сколько у меня осталось этих сопел? Если бы ты знал, ты бы заплакал…
Пётр резко поднял два пальца. Два? Или — две тысячи?
Пётр продолжил:
— Наши, — всё-таки патриот! — лодки списываются, режутся, — и перед этим каждый, кто может, отвинчивает, что может. Адмирал Волк! Ты знаешь его?
— Ведро «шила» выпили… спирта, я имею в виду.
— А то я не знаю! — обиженно произнёс Пётр. — Я спросил его: «Вы, надеюсь, морской Волк?» А то в Москве всё сидит. И ты знаешь, что он сказал… «Коммерческий!» С тебя Волк столько не сдерёт. Уважает. Ты для него свой…. Хотя, похороны, на мой взгляд, не место для идеологического противоборства… А ты, что ли, за Китай?
— …Не думаю, — Сидоров даже растерялся.
— Жить будем у тебя, здесь дорого, — Ира появилась из ванны, села ему на колени.
Чудная компания! Почти как в Кавголово тогда!
Сидоров проснулся и вышел на кухню. Ира шумела душем, — вчера поздно вернулись из Североморска и сразу легли спать. Чайник уже привычно бубнил, как-то он прижился тут, приноровился, утратил категоричность, в общем — всячески втирался в доверие. Помнил, видать, о трагичной судьбе своего заокеанского брата. Что-то спокойное обычно бормотал, вёл сам с собой философские споры. Иногда пел украинские песни. Почему украинские? Да бог с ним! Сидоров наполнил его через горлышко, поставил на газ. О! Закипел! Забулькал и прежним заносчивым тоном вдруг произнёс:
— Ирина Евгеньевна! Хватит мыться! Бока протрёшь! В темпе со своим хахалем дуйте на Галерную — вам там надобно рассказать внятненько, как вы с моей помощью счастье нашли!
Сидоров замахнулся на него, но потом передумал и подарил соседу, который общался с голосами давно и имел в этом деле огромный опыт.