Валерий Петков. ДЛИ-И-И-ИННЫЙ ДЕНЬ

Этот рассказ для тех, кто любит летать.
В салоне он садился ближе к проходу, пропуская к иллюминатору других пассажиров, радостных от такой нечаянной удачи и возможности полюбовать­ ся на взбитую перину облаков, причудливые про­мельки земли, городов и поселков.
Это было похоже на полет над яркой географи­ческой картой.
Выбирал момент и начинал пояснять соседу или соседке, что сейчас происходит: прогрев двигате­лей, подготовка к взлету, рулежка, разбег в режи­ме «максимум», набор высоты. Убрали шасси, вышли на крейсерский участок, а потом включили авто­ пилот.
Вот — пошли на снижение по глиссаде. Маневр для захода на посадку, значит, крейсерский участок полета завершен, и они направляются к краю ВПП.
Потом точно по осевой коснулись бетонки, выпу­стили закрылки, предкрылки, вот уже реверс, рев двигателя — и побежали.
Перекрикивал шум двигателей, и было видно: это его стихия.
В нем чувствовали профессионала, и ему верили с первого слова.
Впрочем, однажды он позволил себе пошутить с пожилой женщиной. Он был тогда молодым инжене­ром и возвращался из командировки в Москву.
В сиреневых сумерках зажглись красные огни на консолях крыльев, замелькали отраженным от об­ лаков проблеском, и она встревожилась — что это, зачем?
— Это значит: туалет — свободен, — пояснил с серьезным лицом.
Дама долго восторгалась таким уровнем «сэр­ виса».
— А как же мы сядем в таком тумане? — волновалась она, поглядывая с легким ужасом на плотные облака.
— Ничего страшного — выведут по глиссаде. Это такая техническая придумка. Вот представьте себе в пространстве некую линию, которая образована пересечением двух сфер…
Приятно было наблюдать радостное изумление людей, далеких от авиации. Жена и две дочери знали это наизусть, вот почему во время полета с ними он молчал, но в уме все же прокручивал то, что проис­ходило, словно контролировал последовательность действий, согласно регламенту.
Иногда попадался командир корабля, который комментировал в салоне свои действия для пасса­ жиров во время полета. Он внимательно его слушал, будто экзамен принимал, и только утвердительно кивал головой:
— Ну что же — все верно!
Алексей Иванович Глазков любил спорт, гранил тело тренировками и готовился стать военным летчиком. Если повезет — испытателем. А там — отряд космонавтов и…
Все началось необычно. Пение в школе с седьмо­го класса преподавал бывший моряк­подводник. Коренастый, узловатый, как ствол саксаула, с синими глазами. Из­под открытого ворота рубашки видне­лись полосы тельняшки.
Он приходил в безумствующий после перемены класс, пытался навести порядок. Когда его терпе­ние зашкаливало на немыслимом пределе, он откры­вал футляр и доставал «Вельтмайстер». Красно­бе­ ло­золотой аккордеон!
Оживший праздник, а не инструмент!
Странно было наблюдать, как ловко короткие, толстоватые пальцы дровосека пробегают по пуго­вичкам, извлекая мелодию.
Он играл и пел так, будто от этого зависела не только его жизнь, но и жизнь всего класса, а может, всей школы и района. Перламутр инструмента свет­лыми искорками отскакивал от стен, от пыльной доски, скучных наглядных пособий.
На шкафу с папироской в клюве и косынкой из тряпки для стирания доски громоздилось чучело чайки, чтобы окончательно вывести из себя бывше­го боцмана.
И класс — замирал, словно играла сейчас вол­шебная дудочка и уводила из города расшалившихся школяров.
Одна песня потрясла воображение юного Алеши.
Особенно слова:
…Нам разум дал стальные руки-крылья, А вместо сердца — пламенный мотор!
Он долго выпытывал у Игоря Петровича, что это может означать, но тот отвечал, что это — «поэтический образ». «Такое поймут только романтики, те, кто выбрал море, и конечно — на всю жизнь… Или авиацию, например. Там тоже — океан! Хотя и небо».
Алексей решил стать летчиком­испытателем и начал серьезно готовиться к этому. Но в военное училище не попал — на медкомиссии у него в ба­рокамере оказалась замедленная реакция на пере­ключение контрольного тумблера.
Без особого желания он поступил в институт ин­женеров гражданской авиации и до третьего курса все сомневался — нужна ли ему такая авиация?
Потом он на лето устроился диспетчером по за­ грузке в аэропорту и к началу «спецов» — предме­тов по специальности — точно понял: это его дело!
Учиться стало легче, оценки заметно повыси­лись, хотя ему казалось, что он прилагает к этому гораздо меньше усилий, чем прежде.
Он предложил товарищу, хорошему математику, сделать вдвоем курсовой проект. Это был аэропорт, но изюминкой его должна была стать элипсообраз­ная ВПП, технические службы, перронная механи­зация по последнему слову мировой практики. Про­тотипом стал DC­8, «Дуглас», лайнер, способный экономично, с прибылью справиться с большими потоками пассажиров и грузов на маршрутах пере­ возок.
Он закрывал глаза и видел перед собой совре­менное, технически оснащенное, компактное сооружение, облегчающее жизнь путешествующим лю­дям и дарящее им радость в отрыве от дома.
Целый год они увлеченно занимались проектом, Алексей был мотором этой работы.
Чудо­аэропорт в шутку решили назвать «Глаз­ ков».
Над летящим зданием аэровокзала светились неоном синие, как небо, невесомые буквы, и у него захватывало дух.
Блестяще защитили проект, но на кафедре он не остался, хотя и звали, прочили большое научное будущее и перспективы карьерного роста.
Он работал в службе перевозок большого аэро­порта, не роптал на трудности. В свое время же­нился на девушке, никак не связанной с авиацией, и это сохраняло некий ореол, уважение к его про­фессии и, конечно же, брак.
Получил квартиру, родились две дочки.
По работе он облетал весь Союз, самые дальние углы. Как будто знал, что потом, после развала страны и ее единственного монополиста воздуш­ных трасс, такой возможности уже не будет. Очень жалел, что в длинном перечне городов, в которых побывал, нет Еревана и Бухары.
Он никогда не задумывался о том, чтобы слетать за границу, например, в Париж, — то есть совсем в другую сторону от обычных, рабочих маршрутов.
Дочери вышли замуж, родили ему внучек.
— Не семья, а кузница невест! — говорил он шутя.
Одна жила в Дублине, другая — в Осло. Жена про­ падала там безвылазно, в полном соответствии с высоким званием «бабушка», а он прилетал прове­ дать. Как и прежде, привычно, налегке, регистриро­вался и летел, не замечая неудобств спецконтроля: надо — значит, надо. При этом не было ощущения упрощенности,  трамвайной  кратковременности поездки и оставался прежний, затаенный пиетет, даже можно сказать — внутреннее благоговение пе­ ред авиацией. Чувство, жившее в нем с молодости, завораживало таинственным пламенем полуночной свечи.
Через короткое время элемент новизны в поле­тах через всю Европу пропал, и он воспринимал их привычно, сосредоточенно, вслушиваясь в гул авиационных двигателей, словно доктор фонендо­скопом в ритм сердца и работу легких. Хотя это были надежные «Эйрбасы» и «Боинги».
Взлетная, суммарная масса узлов, агрегатов и полезной загрузки должна равняться единице!
Вот требование к существованию летательного ап­парата тяжелее воздуха, выведенное еще на заре авиации Можайским. Все остальное — развитие на­ уки и технологии, и они лишь совершенствуют ту или иную часть формулы.
В канун Рождества он накупил подарков почти на все деньги и полетел в Дублин. В кармане остава­лось семь евро и пять на карточке. Через три часа его встретит зять, а через три дня — пенсия.
«У Бога ведь нет денег! Зачем они ему?» — легко­ мысленно подумал он.
Погода по трассе была хорошей, местами — снеж­ной. Лишь в Париже и Лондоне отменяли рейсы, но это было чуть­чуть в стороне и осталось «под кры­лом». Салон заполнен, свободных мест не видно.
Много детей и бабушек с мамами. Рейс походил на детский утренник, и веселую публику с трудом уса­ дили на места перед посадкой.
Рядом оказалась супружеская пара примерно одних с ним лет. Они много смеялись, рассказы­ вали анекдоты, радовались предстоящей встрече.
В салоне объявляли города и страны, над которы­ми проходил полет. В иллюминатор светило сол­нышко.
«Странно, — подумал Глазков, — солнце оказа­лось справа, значит, мы развернулись и летим на восток вместо того, чтобы лететь на запад».
Дублин не принимал, и они приземлились в дру­ гом аэропорту. Он не сразу понял — где, но когда прочитал название «Glazgow», удивился и перевел на кириллицу как «Глазков».
Денег хватило на пачку чипсов, бутылочку ми­нералки. Он грыз соленые пластинки, обдирая нёбо, запивал безвкусной водой; потом все это повто­рялось просто от ничегонеделанья. Обменивался краткими эсэмэсками с родными. Пополнить кре­дитную карточку возможности не было.
Стаи черных птиц закругляли в сером небе знаки бесконечности, оставляя метки в пространстве.
В пустой аэровокзал забрел унылый вечер и при­ сел на жесткое кресло зала ожидания.
У входа в кафе стояло красивое ведро с номером.
Собирали пожертвования для детей Чернобыля. Он высыпал оставшуюся мелочь. Получилось громко, внушительно, хотя и были там жалкие медяки, но ему не было стыдно.
«Не больше двух лепт», — вспомнил он библей­скую притчу о вдове.
Их повезли в гостиницу через спящий город.
В окнах светились огоньки елок.
«Рождество надо встречать за границей, а Новый год лучше в России или там, где много хрусткого снега, мороз. Какие сугробы навалило! — думал он, глядя в стылое окно большого автобуса. — Должно быть, много русскоговорящих переселились на эти острова, в Европу, и привезли вместе с привычками настоящую зиму!»
Накормили скромным ужином — «треугольными» бутербродами и водой со льдом.
Номер был одноместный. Он с радостью узнавал приметы, за которые его критиковали когда­то, на защите проекта: глазок в гостиничной двери, как в квартире. Небольшая гладильная доска, утюжок, стаканы и бокалы. Чай, кофе, сахар, чайничек, те­левизор, компьютер, шампуни, небольшой кусочек мыла. То есть все то, что не стоит возить с собой, включая кипятильник, но в чем есть постоянная не­обходимость.
— Вот она — моя правота!
Хоть и прошло много лет, но он был рад подтвер­ждению этого даже больше, чем возможности воспользоваться.
За отдельную небольшую плату можно было зака­зать и другие услуги.
— Мыслимо ли — с наших людей мзду взимать! — гневались когда­то его оппоненты.
Подъем в пять утра, в шесть выезд в аэропорт.
Он боялся проспать. Включал бра, щурился, смотрел на часы. Так повторялось два­три раза в течение каждого часа. Засыпал, вновь просыпался и к утру стал похож на отчаянно гребущую к дальнему бере­ гу собаку.
Хорошо, что не было сквозняков, от этого стано­вилось уютней.
Вьюга гудела тонкими переборами, завывала, как черт на дудочке. Он подходил к окну, смотрел на белый пепел холодного вулкана зимы. Раздражаю­щим писком мышки, прихлопнутой мощной пружиной, вскрикивал умирающий мобильник. Где­то наверня­ка был адаптер для «тройной» розетки, но глубо­кая ночь сокращала возможности, и беспокоить ре­сепшен он не стал.
Пространство перед гостиницей припорошило, выбелило до рези в глазах. Окно выходило на тыль­ную сторону, дальше — зазубринами лес, словно он смотрел на него сейчас из окна загородного дома.
«Лыжайка — лужайка для лыж», — подумал он про­сто так.
Сколько их было, бессонных ночей! Беспокойства перед школьными контрольными, караульной служ­бы в ШМАСе — школе младших авиационных специа­листов, любовных бдений, гостиничного, вокзаль­ного, дорожных неудобств. Ступор от усталости не отдохнувшего организма. И всякий раз уходит че­ловек в сон по­разному: то плутает в лабиринтах, то едет куда­то, то уплывает беззвучно, то летит, парит невесомо. Наш сон самое таинственное путе­шествие в жизни. Может быть, это и есть подготовка к космическому полету — потом? Туда, где одино­ко и скромно, и немного грустно все еще теплится юношеская мечта стать испытателем мощных, руко­творных «ласточек».
Вдруг припомнился случай — в Самаре. Гостини­ца. Среди ночи — сильнейший грохот. Он выглянул в окно с третьего этажа. Под решеткой, в приямке подвального «окопчика», кот гонял пустую банку из­под тушенки. Видно, кто­то из постояльцев вы­ ставил на жестяной отлив, и она свалилась вниз, а кот никак не мог открыть и шалел от вкусных за­пахов и невозможности достать содержимое, «играл в футбол», не давал уснуть.
Осень. Большая поляна за забором. Стреножен­ный конь встряхивает пегой челкой, переступает с ноги на ногу. Глухими ударами сердца в ребра, натужный топот копыт в упругую землю…
С ним ли это было?
Все­таки он встал на час раньше. Умылся. Таб­лички везде — «Экономь», «Не сори», «Следи за чи­стотой». Он выполнял неукоснительно все предпи­санное, пункт за пунктом: привык к дисциплине.
Выпил горький растворимый кофе.
На улице снежное роскошество растаяло. Сля­коть. «Лыжайка» превратилась в лужу, мелкий уличный водоем.
В четвертый раз за сутки прошли спецконтроль, долго стояли на старте.
— На взлетной полосе — лиса! — доложил командир.
«Должно быть, прибежала из того лесочка, что я видел ночью, — подумал Алексей Иванович и гля­нул в иллюминатор. Там холодным ультрамарином фосфоресцировало “Glazgow”. — Удачи тебе, “Глаз­ ков”».
Полет на соседний остров был коротким — всего полчаса и десять минут, чтобы на малых оборотах вырулить к аэровокзалу.
Зять был на работе. Его встретили жена, дочь и внучка. Девочка смеялась, веселые водопадики прихваченных волос выливались из плотных рези­ ночек, вздрагивали, и становилось смешно и щекот­ но, как будто кто­то невидимый в шутку шевелил пшеничным колоском в носу.
— Деда, ты где так долго был?
— Летал в аэропорт своей мечты! Очень понра­вилось, только скучно без вас, без тебя, «киндер­ сюрприз»!
— А откуда я взялась? — серьезно спросила внучка.
— Родилась!
— Как здорово, что я родилась!
В субботу после завтрака они всей семьей по­ ехали в Хофт, небольшой городок на берегу залива.
Гуляли по берегу, наблюдали отлив.
Рыбаки выгружали ящики со свежим уловом, ло­вушки для крабов.
Внучка взяла его за руку, повела в конец пирса.
Подошли к самому краю, всматривались, отыскивая признаки жизни в коричневой жиже ила. Громко кричали чайки. Пахло йодом и снулой рыбой. Ничего интересного. Он отпустил руку внучки.
Он упал на спину примерно с высоты двух ме­тров. Мягкая подстилка оказалась, кстати, и хоро­шо, что был отлив, иначе бы он искупался в ледяной воде: нет худа без добра, как говорится.
Дочь, зять и жена кинулись к краю пирса, протя­гивали руки, чтобы помочь ему взобраться, но он, увязая, побрел к берегу. С куртки стекала грязь, руки были запачканы.
Они сопровождали его, шли по пирсу. Внучка за­ плакала.
— Ты живой? — спросила она.
— Жив.
— Дедуля, я тебя люблю!
— И я тебя люблю, — сказал он и тоже хотел за­ плакать, но сдержался.
— Надо скорее тебе искупаться и постирать вещи.
— Ты в порядке? — спросила жена.
— Ничего особенного, просто упал. Кто­то ко­варно стукнул меня по затылку и сразу же сделал подсечку. Ноги из­под меня выдернул, да это и не­ сложно было сделать, потому что с рыбы натекла на бетон слизь.
На берегу разглядели его со всех сторон и по­ ехали домой.
Сильнее всех расстроилась внучка, и пока шли к машине, он рассказывал ей, стараясь успокоить.
— Знаешь, у меня ведь есть три прыжка с пара­шютом, но прежде чем нас допустили к прыжкам, долго учили правильно падать, поэтому я подсо­знательно сгруппировался и удачно приземлился на спину. Невредимый, потому что грязь — субстан­ция мягкая. Никогда не знаешь, в какой момент могут пригодиться разные знания, поэтому надо много учиться.
Получилось слегка назидательно, потому что он расстроился от коварной подсечки на пирсе.
В машине постелили на сиденье пакеты, чтобы не запачкать.
Дома он переоделся, пошел в душ, а куртку за­ грузили в стиральную машину.
Он и внучка надели передники, испекли маффины с изюмом. Потом всей семьей пили чай.
— Я знаю, почему летают самолеты, придуман­ ные человеком, хотя они тяжелее воздуха, а сам не могу летать, но во мне есть постоянное ощу­щение полета. Особенно сегодня я это почувство­вал, когда шлепнулся так коварно, ведь пока не упадешь, не поймешь, что летали так высоко. Дол­жно быть, когда­то давно людей заколдовали за какую­то провинность, они смирились и разучи­лись летать.
Его слушали и запивали чаем нежные маффины.
Вечером он и внучка собрались в парк. Игровой городок был в Малахайде, и они проехали две остановки на пригородном поезде.
По дороге внучка придумала песню и назвала ее «По дороге в Малахайд», и все, что увидели они в окне вагона, оказалось в этой песне.
Там было много детишек разных возрастов, вклю­чая взрослых. Они носились между аттракционами, шумели и визжали. Было весело.
Внучка забралась на ограждение игровой пло­щадки, встала в полный рост и, раскинув руки, за­ кричала: «Дедуля, я лечу­у­у!»
Он поймал ее, крепко обнял и крикнул в ответ:
«Я, добрый волшебник, расколдовал тебя! Теперь ты сможешь летать, когда захочешь!»
Они уже не расстраивались из­за происшествия на пирсе, благополучно совершили еще несколько полетов, пора было возвращаться домой.
Они забыли про время, и пришлось бежать на по­ езд, потому что из­за них расписание никто не по­ меняет.
Они бежали по мосту на противоположный пер­рон, взявшись за руки, а внизу стоял их поезд, го­товый вот­вот тронуться, и он немного расстраи­вался.
— Думай позитивно! — крикнула ему внучка.
Машинист увидел их, улыбнулся и помахал рукой, давая понять, что он их подождет.
Они заняли места у окна, машинист дал сигнал, и поезд тронулся.
Отдышались.
Он попросил внучку исполнить песню «По дороге в Малахайд», но она забыла третий куплет, потому что не записала слова, и придумала новый, а потом вспомнила, и у песни стало на один куплет больше.
«Я люблю скрипку и гитару, — подумал он, — по­ тому что у души есть струны, а клавиши — у рояля и пианино».
Перед сном он читал книжку про ковер­самолет и не заметил, когда уснула внучка.
Он выключил ночник и тихонько вышел.
Получился дли­и­и­нный­-предлинный день.

Опубликовано в Юность №12, 2021

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Петков Валерий

Родился в Киеве в 1950 году. Окончил Институт инженеров гражданской авиации в Риге. Работал на ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС в качестве заместителя командира роты радиационно-химической разведки. Автор нескольких книг. Переводился на латышский, польский, сербский языки. Живет в Риге.

Регистрация
Сбросить пароль