Пролог
Когда открыли дверь и сквознячок метнулся,
задев его горячее лицо,
он медленно в кровати повернулся,
за мимолётным следуя певцом…
…он встал и подошёл к окну:
на потрясённой августовской тверди
дрожанье звёзд рождало тишину.
Он вспомнил, что еврейский ангел смерти
был тьмой очей, уставленных во тьму.
И, словно мир, с которым разыгрался,
неосторожно поднеся к лицу,
внезапным светом изнутри взорвался…
И неизвестно почему
вдруг Грузия припомнилась ему,
и он к стеклу горячим лбом прижался.
1
Жара, автобус кольцевой,
стихия рваных чувств
накалена, над головой
волос ершится куст,
и пахнет жухлою травой.
Рябит дороги полотно.
Возможностей не счесть:
дремать, влюбиться (заодно
соседка рядом есть),
глазеть в немытое окно.
Автобус водит караван
далёких гор, и плюс
свободы непростой обман.
Я счастлив, как зулус,
когда он садит в барабан.
Мне хочется сойти на крик,
что это — жизнь моя,
что я теряю в этот миг
частицу бытия…
что, вот, я вновь её настиг.
2
Здесь было плохо одному
плохому человеку.
Он был поэтом. И ему
так было ясно почему
он полумёртв. Калека.
Он был романтиком ещё,
и горы так прекрасно
существовали, что отсчёт
от них не ставил личность в счёт.
И это было ясно.
Он ставил столик на крыльцо,
писал: «в долине Дагестана…»
Взглянув на скучное сельцо,
он морщил круглое лицо
и рифмовал со словом «рана».
Смешней всего, коль этот бред
осуществится… впрочем,
здесь скучно, да и сладу нет
с подательницей благ и бед, —
что зря себя морочим?!
Он был романтиком, хотя
не столь уж это важно;
и, если он писал «дитя»,
то с умиленьем, не шутя.
Ему бывало страшно.
3
События, которых нет,
в гостинице, на берегу Севана,
в окно, как стук негромкий, — свет,
и мы с тобой уходим рано,
глухим горбатым пустырём,
рассвет, как воду из стакана,
омытыми глазами пьём.
Садимся у воды. Колючки
счищаем. Ничего не ждём.
Как говорят поэты, тучки
проносят свой летучий бред,
как будто всемогущий лучник
их посылает следом в след.
Сидим. Спокойно нам и странно.
Как хорошо! Событий нет
в гостинице, на берегу Севана.
4
Шофёр преславный, Аарон,
вознёсший нас в своё Ужгули,
открытое со всех сторон
богам и небу — гули-гули!
Ты поднимал нас, патриарх,
рискуя сверзиться в колодец
ущелья, в кузове свой прах
тряс жалкий избранный народец.
Обетованная земля,
где снег с полей сошёл в июне,
где птица плавно с ледника
слетит сюда и что-то клюнет.
Дымок горчащий кизяка,
мечта ручья — рекой растечься,
и поступь мерная быка
в неспешный стих хотят облечься.
Но это года через два,
когда душа слегка забудет
и запахи умрут в слова, —
когда уже не вспомнить будет,
как в абсолютной полноте
свершается обетованье,
и горы в грузной немоте
сиянье обратят в слиянье.
О, поэтический товар,
тебя гостям как не пристроить!
Нас уверяют, что Тамар
и здесь успела понастроить.
С лукавством, свойственным послу,
осматриваю камни, щели,
уже спускаясь в крутизну
своих пространств, своих ущелий…
5. Армения
Кладка древнего храма на каждой горе, —
вот где славно устроились мёртвые души.
Вот и всё, любопытный, о древней поре:
кто-то жил, кто-то строил и кто-то разрушил.
Ты забрёл посмотреть? На здоровье, смотри.
Можешь тронуть рукой проходящую тучку,
приобщайся к местам, где веками пасли
толстозадых овец средь верблюжьей колючки.
А теперь вот закат обещает полям
неплохую погоду на дни наших странствий…
Ничего, ничего, кроме свойственной нам,
угасающей боли гражданства.
6. Тбилиси
Дмитрию Шнеерсону
Тёплый город с персиянским рынком,
я воспоминание устрою,
как устраивают праздник по старинке
горцы над извилистой Курою.
Первым делом будет ночь и запах
пыльных листьев и вина сухого,
темнота в тепле на задних лапах
давится от звёздного улова.
На второе можно жаркий полдень:
липкий пот окупится сторицей
ощущеньем тысяч прошлых родин,
газировкой с братьями Лагидзе.
Грузной тенью город вечереет.
Солнце село. Можно жить и думать.
Медленно, как виноград, созреет
мысль о жизни без тщеты и шума.
Смуглый воздух — кожи продолженье,
ничего не весящая малость.
Город прост, как просто предложенье
жить вдвоём, когда подступит старость.
И тогда мгновенная зарница,
как предвестье бедствий и пожаров,
выхватит на миг крестьянок лица,
прикорнувших у мешков с товаром.
7
От путешествия немного остаётся.
Причалил пароход. Приморский город пуст.
Немного трезвости на завтрак достаётся,
немного трезвости и доля свежих чувств.
Ты в этом городе никто, чужой, разиня,
и видишь всё, как есть. Что может быть ясней
рассветной мистики закрытых магазинов,
пустынной улочки и тупика за ней.
Общение легко, как в ожиданье водки, —
необязательною близостью согреюсь:
усатый человек, похожий на селёдку,
«побреюсь, — говорит, — пойду, побреюсь».
Опубликовано в Этажи №4, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!