Из цикла «Вспоминая войну»
В 1970–80-е годы я работала воспитателем в уфимской школе- интернате № 2.
18 января 1971 года к нам в школу пришли члены телевизионного совета ветеранов-юнг, которые 15–16-летними мальчишками в июле 1942 года от Сафроновской пристани [г. Уфы] на пароходе «Зюйд» отправились в школу юнг на Соловецкие острова в Белом море. Они обратились на торжественной линейке к учащимся с просьбой помочь разыскать своих боевых друзей. Так был дан старт поисковой операции «Голубые дороги».
Из Башкирии прибыло около 120 юнг, а всего там было 1500 ребят. И среди многих воспитанников Соловецкой школы юнг был человек удивительной судьбы, живущий по принципу «всем смертям назло» наш земляк- уфимец Генри Николаевич Таращук (1928–2009). Человек из легенды, он живым побывал на своей могиле. Запись беседы с ним легла в основу этих воспоминаний.
В семье он рос один. В 1938 году умерла мать, а когда началась война, отца забрали в армию. Генри «заболел» болезнью всех мальчишек того времени – мечтал попасть на фронт. Но что было делать с его 14 годами?! Прибавив себе год, он в составе 120 добровольцев поехал в школу юнг на Соловецкие острова.
Жить стали за каменными стенами Соловецкого монастыря. В 150 км – полярный круг, в 60 – фронт. С утра до вечера усиленные занятия. Весна.
Зимующие птицы сбиваются в стаи, собираясь на материк. А для Генри померк день: пришло известие о гибели отца. Генри один. Один на всём белом свете, исчезла последняя родная нить. Идут выпускные экзамены.
По всем предметам – 5. Последний прощальный «сбор» горниста. Прощай, учёба, прощай, юность. Мы – североморцы.
Началась боевая морская служба 15-летнего юнги на торпедном катере.
В выполнении боевых заданий, в изнурительных походах в море прошло лето 1944 года. А осенью 1944 года Генри направили боцманом на один из лучших торпедных катеров Северного флота «ТК-13», имеющий на своём боевом счету 9 побед.
14 сентября 1944 года «ТК-13», выйдя в море с заданием отыскать конвой противника, принял неравный бой с 20 вражескими катерами. Снаряд попал в моторный отсек и там взорвался.
Ранило мотористов. Все три мотора сразу заглохли. Вода хлынула в пробоину, и катер начал оседать на корму.
Видя, что катер потерял ход, фашисты расстреливали его прямой наводкой.
Носовой пулемёт разнесло взрывом снаряда, а пулемётчику Саше Фомину оторвало руку. Тут же из строя вышла пушка. Вместе с командиром её сорвало взрывом и выбросило в море. Налетел огненный смерч. Корабли ударили из орудий. Генри ранило в кисть левой руки, а затем разбило предплечье правой. Боль такая, что пошли кровавые круги в глазах.
Г.Н. вспоминает: «Я переваливаюсь через пламя, вырывающееся из моторного отсека, и диктую радисту: «Командир убит. Моторы вышли из строя.
Личный состав тонет. Прощайте!»
Выбираюсь на палубу. Катер уже осел и накренился почти до самой палубы, и через неё перекатываются волны.
Теперь наш счастливый «ТК-13» можно добить одним попаданием. Но гитлеровцы прекратили стрельбу, видно, хотят катер взять на буксир. «Надо взорвать катер. Патроны там, в рубке», – путаются мысли в затуманенном мозгу. Ползу к развороченной взрывом рубке. Сознание угасает…
Очнулся в море. Верно, от холодной воды или от боли. Открываю глаза и вижу, что фашисты подходят к нашему катеру и заводят буксир. И вдруг полузатонувший катер заваливается на корму и погружается в море… Молодец, счастливый «ТК-13», не дался в руки фашистам! И опять провал в памяти. Опомнился от ударов головой о борт. Словно сквозь сон приглушённый галдёж чужих голосов и треск разрываемой одежды. Это меня цепляют опорным крюком. Хлебаю воду, хочу утонуть. И вновь будто лечу в долгую пропасть. Лечу и никак не могу долететь до дна. Очнулся уже на палубе, лежу в каком-то оцепенении, не в силах пошевелиться. Язык огромный, сухой, заполнил весь рот. Потом тело взрывается болью, словно его начинают перемалывать жернова и одновременно в него вонзают сотни раскалённых игл. Зубы стучат с такой силой, что если бы во рту не было этого огромного языка, они давно бы уже высыпались.
…Прихожу в себя от нестерпимой боли. Особенно ужасная боль в предплечье. От неё-то, видно, всё время теряю сознание. Предплечье перебито. Надо повернуться и найти такое положение, чтобы в предплечье не цеплялись друг за друга перебитые кости. Переваливаюсь и опять теряю сознание. Страшная боль оглушает меня. Я кричу. Это упала гильза снаряда на раздробленную руку. … Около щеки что-то тёплое. Будто кто-то погладил меня. Это вытекает кровь из моего разбитого предплечья. Стало так жалко себя, что из закрытых глаз полились слёзы. Слёзы текут и вроде успокаивают мою боль. Всё становится безразличным. «Вот так, наверное, умирают люди». Боль в ногах и предплечье закрывает всё, и я опять теряю сознание. Слышу, как моё тело бросают на носилки, а разбитую правую руку забыли положить. Она тащится по палубе, и я чувствую, как в ней цепляются друг за друга кости. Боли уже нет. Всё плывёт в розовом тумане. С носилок сваливают, кажется, в кузов машины.
Век открыть не могу. Видно, теперь уже конец. А на дворе всё ещё раннее утро 15 сентября 1944 года. Сколько же времени прошло, как «ТК-13» рванулся вслед за катером Острякова? Наверное, не более часа, а я уже прожил несколько жизней!
Пришёл в себя в бараке. Это был лазарет при лагере военнопленных в местечке Эльвенес, недалеко от Киркенеса в Норвегии. Пленный фельдшер Николай Иванович перочинным ножом, шилом, ножницами без наркоза сделал операцию: зашивал живот, вынимал осколки из предплечья, а потом вложил разбитые кости, наложил на них гипс из цемента высокой прочности.
Тянутся долгие, как годы, лагерные дни. Начал потихоньку подниматься на ноги.
И начался допрос: «Сколько торпедных катеров в части, как подойти к базе, где минные поля?» За ответ «Не знаю» немец бьёт наотмашь по лицу…
«Щенок, кого дуришь? Всё равно живым отсюда не выйдешь!» В руках появляется хлыст, от ударов которого я потерял сознание. Облив водой, снова стал бить. Кровь из разбитого лица потекла под гипс. Страшно болит голова, звон в ушах. Били по голове. Очнулся в бараке. Это был домик- изолятор. Вся территория опутана оголёнными проводами, через которые пропускают ток.
По углам сторожевые вышки с прожекторами и пулемётами. Фашисты зверели, чувствуя, что им приходит конец.
Пленных почти перестали кормить.
Давали всего по 50–100 граммов хлеба пополам с землёй и соломой и один раз в день баланду, сваренную из гнилых стручков фасоли.
Пришёл день рождения 8 октября 1944 года. Мне 16 лет. Это был, наверное, мой самый тяжёлый день. Но я решил, сколько дней от своих 16 проживу, столько и буду вредить гитлеровцам.
Вышел во двор и шестом с гвоздём оборвал провода, идущие к прожектору на вышке. За это был так избит, что неделю не мог ни сидеть, ни лежать.
На следующую «шкоду»: открыв задвижку водопроводного колодца, подтопил немецкие склады, – немцы пообещали повесить. «Нет, вешать мы тебя не будем, а лучше сожжём». Приведя за домик- изолятор, привязали к столбу, а к ногам принесли доски и солому.
От гаража шёл фашист, в руках у него ведро с бензином. «Конец. Что же делать?» Рву верёвки, но они держат. Немец спешит, вот он уже метрах в семидесяти, и вдруг фашист как-то странно споткнулся и упал. Он лежал в луже бензина и не поднимался. Его убили!
Гремит оглушительный взрыв, и меня вместе со столбом швыряет на землю.
Контузило. Но я выжил. Смерть меня обходит. «Жив! Жив! В сё-таки жив!»
Немцы отступали.
А утром 25 октября ворота лагеря распахнулись и вошли наши бойцы.
Обнимались, плакали…»
После проверки на контрольном пункте Г. Таращук был отправлен в Мурманск, а потом в Петрозаводский госпиталь. Начались госпитальные мытарства. Правое предплечье пришлось ломать, кости срослись неправильно.
Сняли гипс, а рука не действовала. Врачи вгоняли в неё иглы, а боли не чувствовалось. Сделали ещё одну операцию.
Много было мороки, но хороший уход, старания врачей и молодость брали своё. Генри стал поправляться.
Весной 1945 года он был демобилизован по состоянию здоровья. Работал в Северном порту в Химках. Инвалид второй группы, он добился, чтобы его направили на работу в освобождённые районы Германии: «У меня свои счёты с фашистами». Демобилизовавшись из армии окончательно в июле 1945 года, приехал в Уфу, работал главным инженером в конструкторско-технологическом бюро.
«Война не даёт забывать себя. Старые хвори год от года злее. Наседают…
А я держусь. Иначе нельзя», – пишет Генри Николаевич.
До 1960 года Г. Н. Таращук считался погибшим. На высоком берегу Баренцева моря стоит обелиск с фамилиями погибших моряков- североморцев.
И среди них его фамилия. Приехав на встречу катерников Северного флота в 1960 году, Генри Николаевич живым постоял у своей могилы. А за боевую операцию ему вручили орден Отечественной войны.
Опубликовано в Бельские просторы №5, 2020
