* * *
Ты владеешь древнейшей магией бла-бла-бла.
Как сирена: раскрыла рот — и полмира в плен.
День опять уродился мрачен, а ночь светла —
всё равно буди себя и за шкварник тащи с колен.
Говоришь, неэтичный метод — пощёчины и тычки?
А с тобою иначе — не избежать соплей.
Для других эти буковки — лишь манки,
а тебе — наказание, каторга, пожизненный Дю Солей:
эквилибр на нервах, дрессура смыслов, едрить в контекст!
Отработка долгов кармических, божественный штурм-унд-дранг!
Кто бездарно трудится, тот пресно ест —
потому что вся соль здесь пóтом от этих драк!
Для тебя волхвование, вуду, гипноз, волшба —
лишь ступени к Слову. Которое Исцелит,
чтоб уметь, дыханьем коснувшись лба,
от любого услышать тихое: «Не болит…»
А самой, отплакавшись, отпылав,
повернуть от себя с изнанки к себе извне…
У тебя из-под серой куртки торчат крыла,
а тебе твердят: «Не сутулься!» — и хлопают по спине.
* * *
Голубиная сила кротость…
Где сестрица таланта — краткость?
А, плевать… станет ясно позже,
ЧТО на свете всего дороже.
Стоит жить? Стоит ждать? Затем ли,
чтоб, собой освещая темень,
оставаться извне… прощаньям
НЕТ прощения? Веришь? Счастлив?
Я — прощаю. Прощаюсь. Эта
память — тоже источник света.
* * *
В горячем августовском мареве
среди Успенского поста
себя не ощущаешь парией.
Молчи. Замкни свои уста:
не прекословь, не плачь, не жалуйся,
не навлекай Господень Гнев.
Гляди на ангеловы шалости
на фоне лучшего из неб.
Да, я спасу тебя однажды, и,
я знаю, в буре и в огне
не знаю как, совсем не важно, как —
Господь тобой поможет мне.
* * *
Жила в деревне немая Фёкла.
Её прозвали Едреня Феня.
Тоща мощами, одета блёкло:
в кургузых туфлях, в пальте осеннем
зимой и летом унылым цветом.
Зато улыбка — что солнце ясно!
И незл обива ещё при этом,
и всем кивает при встрече: «Здравствуй!»
Питалась редко. Молилась часто.
Кормил Господь ли её — кто знает?
Чуралась праздников и начальства,
ничтожным счастлива. Ну, чуднáя.
Услада бабам — есть повод сплетням:
все про неё говорят — колдовка!
А мужикам на рыбалке летней
на Феню чтой-то глядеть неловко.
И все твердили: мол, шла бы лесом,
когда просила детву полялькать.
Господь услышал. Она исчезла,
немая дурочка, малым нянька.
И все вздохнули бы облегчённо…
Но стало сразу темно и пусто.
Никто не молит за нас — учёных,
лихих да ушлых… Такое чувство,
что Бог оставил с тех пор местечко
чертям на радость. И стало ясно:
была нам Феня молельной свечкой
пред Ликом строгим Его всечасно.
Ушла, пропала. Концов не сыщешь.
И в нас тогда пробудилась совесть,
и мы теперь привечаем нищих:
то хлебцем, то приютить под кровом…
И от себя схоронили мысли,
что вдруг они — повстречают Феню,
и груз качнётся на коромысле,
и перевесит добро — сомненья.
А всё ж её отыскать-то где бы?
Смиреньем Фени был рай наш соткан…
Она, поди, вознеслась на небо
и светит нимбом на тусклых фотках.
Юродство. Придурь. Христа Невеста.
Безмолвный светоч у переправы.
В душе прореха, где свято место.
Прости нам, Феня: мы всюду правы,
мы загордились неосторожно,
живём — и всуе не бдим о вечном…
Вернись, проулком пойди навстречу.
Прости неверящих, если можно!
* * *
Человек-свеча: разжигает спор,
пьёт под тополем с голубями
(пачка ряженки), исходящий — стёр,
пишет некту из ниоткуда,
часто думает про топор
(гильотину), пустынный двор,
где ни деревца не осталось,
слышит рядом свою усталость,
чует шкурой грозу и ветер,
шторм, торнадо из темноты,
остается один на свете
(сиротеет), но жаждет Чуда
неизбывного. Жив покуда,
слава Г-ду. Это ты.
* * *
Мне страшно когда он сужает круги
скорей бы настало сплошное ни зги
чтоб больше не видеть не ведать
как вечное нечто вслепую ведёт
я знаю конечно чего оно ждёт
чтоб я как собака по следу
в безрыбье пустом несомненен улов
пульсируют вены основы основ
словесного хлама довесок
прости надоела аскеза
что учит и мучит и лучше бы не
— не то чтобы явно но ясно вполне
какая зовёт перспектива
его искушённого в этом и том
и в общем неважно что будет потом
но важно чтоб было красиво
* * *
Спаси одного — и предашь другого.
В округе немолкнущий птичий гомон,
и снег ослепителен до озноба,
и день — восхитителен. Живы оба,
здоровы — всех недругов тщетна злоба,
и я не желаю метаться снова:
«Спасти одного. И предать другого».
И если, Господи, это — выбор,
я стану воздухом, пищей… рыбой,
кричащей немо в волне итога.
Я, кажется, знаю, зачем так строго
со мною обходишься Ты. Спасибо.
Но выбор мучителен, Боже, ибо
Ты — знаешь, КАК я могу и смею…
Я не желаю так. Не умею.
* * *
Эй, Земля, горящая под ногами,
говорящая на языке оригами,
от зимы не ждущая никакого
утешения, видишь, снова
визуалы — делят тебя на части,
я — меняю осколки разбитой чашки
(солнце-сердце вдребезги… но не важно)
на пустой самолетик в весну, отважно
выбираю вечное или как там…
От себя самих им не страшно? Капли
в вышине цветной означают дождик,
если солнышко — лето… а я — художник,
я рисую тебя без кровавых вспышек,
как вначале… Вселенная мирно дышит,
кратким сном забываясь на миг тревожно…
Я люблю тебя. Выживи. Осторожно
Не забудь о тех, кто тебя зачал.
* * *
Это старость — и страсть.
Это молодость — и мимолетность.
Это чья-то напасть
выдыхается клочьями легких.
Это жизнь. Не взаймы,
но в подарок — возьми, если си лен.
Это яблока вкус
из Твоих, мой Господь, молодилен.
Опубликовано в Паровозъ №7, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!