Тамара Верёвкина. В ТОТ ДАЛЁКИЙ ВОЕННЫЙ ГОД… Рассказы

Родник из военного детства

Посвящается Михаилу Григорьевичу Пильнову –
ветерану Великой Отечественной войны,
почётному гражданину г. Мелеуза и Мелеузовского района

«Живая вода – вода из родников
твоего детства».
М. Пильнов

Детство, детство… Как оно далеко, и как близко для тех, кто достиг преклонного возраста. Метаморфозы памяти возвращают нас в конкретный день и час, казалось бы, уже забытых детских лет. А военное детство, это не только часть жизни, это – вся  жизнь, берущая начало в военном лихолетье. А ещё – это сны, воспоминания и последние радости на склоне лет. И видится Михаилу Григорьевичу Пильнову то ли в бессонную ночь, то ли наяву в бесконечно тянувшемся тоскливом дне, родник у деревни Дмитриевка. Родник как родник – вроде ничего особенного. Ныне заброшен, неухожен… А для тех мелеузовских мальчишек и девчонок, кто в военные годы работал здесь на колхозных полях, нет слаще воды и горше воспоминаний, черпаемых из того родничка.
Конец лета – начало осени 1942 года. Над колхозным полем, что раскинулось за деревней Дмитриевкой, – последние тёплые дни, а по ночам – лёгкая изморозь, холодный туман. Старшеклассники мелеузовской средней школы работают в полях за взрослых, ушедших на фронт, вручную выкапывают картошку. Среди них и Миша Пильнов, щуплый, небольшого росточка. Мальчишка работящий, смышлёный, хоть и любит пошутить, завести подвижные игры, без злого умысла пошалить. Заводила и лидер у сверстников, показывал пример и в работе. Под его началом поставили палатки, выбрав место у родника. А вода в том роднике – особенная, сладостная. Работа – с раннего утра до темноты, без выходных – надо успеть до заморозков убрать урожай. Потекли обычные трудовые будни, где одна радость – вечерний костёр и печёная картошка, припасённая с колхозного поля, да чай на травах с родниковой водой. Ели картошку, пели военные и мирные песни, шутили, влюблялись…
Только заметил как-то вечером Миша, что педагоги, обычно строгие, что-то шёпотом в стороне обсуждают и с горестью, болью смотрят на него. Случайно Миша узнал, что мама получила на отца похоронку. Похоронка… Страшное, злое, несправедливое слово. Оно засело в голове мальчика и билось, билось в виски, не умещаясь в сознании: «Неправда, не может быть, отец жив, это недоразумение, ошибка!». Михаил, только что весёлый с товарищами, вмиг стал старше, серьёзнее, взрослее. Быстро сообразив, что надо делать, побежал к роднику. Припал губами к холодной воде и удивился, какая она безвкусная, неприятная…
Не предупредив никого, мальчишка бежит в сторону Мелеуза. О том, что уклонение от трудовой повинности по законам военного времени приравнивалось к дезертирству, не думал. В селе уже нет огней, со всех сторон темнота, перекопанные поля, босые ноги вязнут в холодной земле… До дома вёрст десять.
Лишь на востоке забрезжило небо, Миша, запыхавшийся, растерянный, подбежал к своей калитке. Подбежал и не смог её толкнуть, зайти во двор: «А вдруг это правда и отца уже нет?! Что с матерью? Нет! Не верю, не могу, не имею права верить в жестокую весть!..». Мать, увидев сына, напугалась:
– Миша, как ты здесь, беги обратно, тебя потеряют и  могут строго наказать. Беги!
– Мама, это правда? – Миша не мог произнести страшного слова «похоронка».
– Миша, беги обратно, беги! – женщина дрожащей рукой суёт в карманы сына сухари, заботливо сбережённые для него. Голос дрожит, срывается, в глазах прячет слёзы.
– Мама, правда?
– Миша, беги!
Мальчик, ничего не понимая, не успев отдышаться, бежит назад. Как добрался до родника у Дмитриевки, не помнил. Но этот день из своего военного детства запомнил навсегда.
К счастью, отец Михаила вернулся с войны живой, хоть и с боевыми ранениями, с подорванным здоровьем.
Много лет спустя, Михаил Григорьевич, сам в шестнадцать лет в 1943 году надевший солдатскую шинель, проезжая с сыном Леонидом мимо деревни Дмитриевка, попросил остановиться у родника.
– Папа, родник запущен, из него нельзя пить…
– Останови, сынок.
Тяжело спустившись к роднику, капитан в отставке опустился на колени и заплакал… Сейчас он был четырнадцатилетним мальчишкой, не верящим, что потерял отца. А вода в роднике тоже плакала… И была она в ладонях старого человека  солоноватой, как слёзы, слёзы из далёкого военного детства…
Незадолго до смерти Михаил Григорьевич попросил сына привезти воды из того родника:
– Хочу, может быть, в последний раз, попить той воды. Особенная она, сладостная…

Две картошки

Быль

Бабье лето в тот год выдалось на удивление тёплым и благостным. Какая-то томная печаль, тишина и покой в природе ложились на душу благодатью. Давно так не радовала осень умиротворением и светлым уютом Рашита Курбановича, а их, в его долгой жизни, было восемьдесят девять. Подумать только, сколько пережито, и радостного, и горестного. Чего больше, поди разбери. Вот копают они с племянником картошку. Самое что ни на есть крестьянское дело, привычное.
Что и говорить, урожай отменный. Радуется глаз и душа поёт – до новой картошки точно хватит, зимой можно будет побаловаться кыстыбыями с картошечкой, которые он с полуголодного военного детства любит. Мама особенно вкусно их делала в печи. Рашит Курбанович до сих пор помнит их духмяный запах, вкус рассыпчатой скороспелки с растительным маслом. Благо, что мельница была на соседней улице, где круглый год работала маслобойка. И жали там на механическом ручном прессе не только подсолнечное, но и конопляное масло. Какой запах стоял по округе! Голова кружилась  от густого сытного аромата…
Рашит в семье был старшим из сыновей, кормильцем, добытчиком. Отец в 1943-м ушёл на фронт, а через год семья получила известие: рядовой Хусаинов Курбан Рамазанович пропал без вести при форсировании Днепра. Такая весть – что похоронка.
А сейчас, когда на исходе девятый десяток, так хочется, хоть во сне, попасть в далёкие детские годы, когда ещё был жив отец, и всю семью за столом собирал чугунок с картошкой. Когда можно было досыта есть, слушать неторопливый разговор родителей о корове, сенокосе… А как хороши были пельмени с рубленной картошкой в пахучем подсолнечном масле, а похлёбка из картошки с коротом!..
Рашит Курбанович взял в руку две крупные картофелины. Ладонь широкая, большая, с крепкой крестьянской хваткой. Два клубня на ней… и одно горькое воспоминание. Тяжело вздыхает старый человек, память далёких лет не даёт покоя. Если бы всё можно было вернуть, исправить…
В тот далёкий военный год, после окончания очередного учебного года в школе, Рашиту было неполных четырнадцать лет, но его всё же взяли на работу в авторемонтные мастерские. Надо было кормить семью: мать, двух младших братьев и сестрёнку. До сих пор хранит он бланк с приказом о принятии его на работу чернорабочим для обслуживания локомобиля. Проще – Рашит должен был колоть чурбаки, на которые две женщины пилили брёвна. Женщины не успевали пилить, Рашит привычно махал колуном, выкраивая время для короткого отдыха. До работы он всегда был скор и жаден.
Локомобиль – огромная паровая машина с котлом, работающим на дровах. Его топка день и ночь поглощала поленья, а на вырабатываемой энергии действовали станки, освещались и отапливались цеха. Мастерские в режиме военного времени работали круглосуточно – в три смены. Сколько надо было дров!
Окна кабинетов директора авторемонтных мастерских Кадыгроба и технорука (главного инженера) Гурьева выходили на ту часть двора, где трудился Рашит. Понаблюдали они за работящим, старательным подростком и перевели его в монтажный цех,  повысив в должности до помощника слесаря.
Как-то начальник монтажного цеха Игнат Григорьевич Белоусов подозвал Рашита и сказал:
– Завтра тебе поручается ответственное задание. Техноруку Гурьеву с семьёй выделили жильё – дом по улице Смоленской. Надо будет постараться там.
На другой день Рашиту было поручено вычистить подполье дома. Он попросил вёдра, верёвки и напарника. В помощники ему дали мальчишку – маленького, худого и хилого, невесть из какого цеха автомастерских.
– Хайдар, – коротко и серьёзно представился он, ‒ Буду работать только на верху, поднимать и выносить вёдра с мусором и землёй из подполья.
А потом, как бы оправдываясь и стесняясь, признался:
– Боюсь темноты.
Работа закипела. Рашит ловко и споро наполнял вёдра, а вот Хайдару было тяжело, он быстро уставал, медлил. В редкие минуты отдыха, сидя закрыв глаза, он, то ли засыпал, то ли проваливался в обморок.
Через несколько дней, убирая землю с мусором из-под убранных досок пола, Рашит с Хайдаром заканчивали работу. И вдруг, в тёмном углу, взгляд Рашита за что-то зацепился. Присмотрелся –  картофелина, да какая крупная! А рядом ещё одна! И тоже немалая!
– Карто-о-ошка! Какая большая карто-о-ошка! – восхищённо шептал Хайдар.
– Две большие карто-о-ошки! Целых две-е-е! И больши-и-ие! – хрипло задыхался Хайдар.
– Какой ты счастливый, Рашит! У тебя две больших карто-о-ошки! – сдавленный хрип мальчика переходил в тихий крик.
Рашит засунул картофелины в рукав и принёс домой. Долго уверял мать, что эти клубни не ворованные, а честно найденные. Вероятно, бывшие хозяева дома хранили в подполье картошку – дело обычное. Семья Хусаиновых в те лихие военные годы досыта, конечно, не ела, но и с голода не умирала. Но невкусной показалась найденная картошка Рашиту, не накормила она, а только какую-то смуту внесли в душу, стало неспокойно и тяжко: перед глазами стояло бледное и худое лицо Хайдара, его голодный взгляд.
На следующий день после находки, Рашит, придя на работу, привычно наполнил вёдра сырой тяжёлой землёй… А Хайдара всё нет и нет.
– Где Хайдар? Почему он опаздывает? – кричит из подполья бригадиру Рашит.
– Не будет сегодня Хайдара. Не жди, справишься сам, – как-то тихо и виновато, опустив глаза, ответил начальник бригады.
– Как не будет? Что случилось?
– Умер он. Сегодня ночью умер. Семья у них большая, голодают…

Опубликовано в Бельские просторы №5, 2018