СЛОМАННАЯ МУЗЫКА
Сегодня я ее услышала. Еще недавно с тихим ужасом размышляла о фокусах моего дяди — и вдруг поняла, почему он сделал то, что сделал.
В этой истории всё со всем переплетено, как хвосты Крысиного короля, поэтому непонятно, с чего она началась. Для меня, наверное, с картины «Красный сарай». На фотографии она выглядела фантастически, а в жизни цвет сарая оказался неприятного клубничного оттенка; тревожные мелочи — острые вилы, кривые тени — раскачивали мои внутренние качели. Но я все равно повесила картину в коридоре как напоминание о том, что инвестировать в современное искусство нужно с умом. Теперь, заходя в квартиру, сразу напарывалась на эти вилы.
А потом умер дядя, и мне достался его дачный участок. Когда-то там цвел и плодоносил сад-огород с идеальными грядками, аккуратными деревьями и кустами. Казалось, даже цветы были посажены по градиенту. Но когда от дяди ушла жена, все изменилось — и дача, и он сам. На грядках вместо кабачков выросли кочки: как будто армия мертвых поднималась из-под земли, но оцепенела из-за останавливающего заклятия.
Вообще, дядя всегда был странным: например, на предельной скорости летал под гору на своем древнем велосипеде «Турист». Черный рыбацкий плащ и редкие седые волосы развевались на ветру. Наверное, в жизни ему не хватало экшена. Соседка Большая Тома с тревогой следила, как дядя летит с горы в сторону ее дома, но от окна не отходила. А вдруг неудачно затормозит?
Собственно, все это я и узнала от Большой Томы, хранительницы дядиных ключей. Она привела меня на участок, в центре которого стоял…
— Красный сарай! — выдохнула я.
— Почему сарай? Тут три комнаты, — обиделась за дом Большая Тома.
Я обвела взглядом сад:
— А вы знаете, что под этими кочками?
— Он копал, — сказала Тома почему-то шепотом.
— Что копал? — испугалась я.
— Да все вокруг перекопал! — Тома сделала широкое движение рукой, в которое уместился весь участок. — По ночам.
По моему позвоночнику пробежала многоножка паники:
— Почему по ночам?
— Да откуда ж я знаю! Соседи говорили. Сама не видела, живу-то под горой. Думаю, что-то он в эти могилки закапывал. — Она ткнула рукой в сторону ближайшего холмика.
Большая Тома ушла, а я все пялилась на кочки, стыдливо прикрывшиеся молодой травой. Потом достала телефон и позвонила Славе:
— Привет.
— Привет, — нехотя ответил он.
— У меня теперь дача есть, представляешь? Приезжай, пожалуйста.
Молчание. Будет орать или бросит трубку? Но Слава спокойно сказал:
— Может, хватит, а? Мы же договорились. На этот раз без тупых возвращений.
— Понимаешь… Мне тут надо кое-какие могилки раскопать. Одна боюсь.
— Чего раскопать?!
— Фигню какую-то прям на участке. Я перед ней стою, и мне страшно. Приедешь — увидишь.
И вина захвати, ладно?
В этот вечер мы не копали, потому что выпили бутылку совиньона и поругались. За окном вопили цикады, в гостиной вопили мы. Потом устали спорить и разбрелись по разным комнатам, так и не выяснив, кто кого сильнее обидел.
Я проснулась на пахнущем плесенью диване от музыки в голове. Мелодия, которую я никогда раньше не слышала, играла в ушах безо всяких наушников. Красиво, но надоедает, если повторить несколько раз подряд. Я включила фонарик на телефоне и побрела на кухню попить. Вода была теплой и противной, но холодильника в доме не наблюдалось. Странное дело: музыка как будто стала тише. Я вернулась в комнату — надоедливая мелодия усилилась, и я пошла искать причину.
В самой дальней комнате музыка звучала громче всего. Мне совсем не было страшно, просто хотелось поскорее найти источник звука, чем бы он ни был. Пошарила на стеллаже — среди бумаг лежало что-то гладкое. Подцепила, сняла с полки, попыталась рассмотреть в свете фонарика.
— Чего ты там шарахаешься, включи лампу.
Я щелкнула выключателем и увидела Славу, который устроился спать в кресле, подставив стул под длинные ноги.
— А я тебе кровать оставила.
— И я тебе кровать оставил, — буркнул он. — А ты вместо этого грампластинки слушаешь?
Раньше я никогда не видела таких пластинок, и вообще много чего в жизни не видела, пока не поступила в институт. Пугливая девочка на домашнем обучении, верящая в призраков и домовых… Получается, большой черный диск в моих руках — прадедушка «Спотифая» и «Айтьюнса»?
Я только с их CD-дедушкой была знакома!
— Эта пластинка играет, — сказала я и прочитала название в белом кружочке: «Samuel Barber.
Adagio for Strings. Op. 11».
— Конечно, играет. Если проигрыватель включить.
— Она сама по себе играет…
Слава снисходительно посмотрел на меня:
— Понятно. Тебе надо пить газировку, а не белое.
Остаток ночи мы спали на кровати спина к спине. Фоном играло «Адажио» Сэмюэла Барбера, но сон заботливо его приглушал.
Проигрыватель, завернутый в целлофановый пакет, оказался уже в первой могилке.
— А дядя твой был большим оригиналом, — сказал Слава. — Похороненные вещи, жилище бешеного гнома… — Он посмотрел на дом, который я продолжала называть «Красным сараем». Затем поднял с земли пакет с проигрывателем. — Потестим?
Провод нашелся в комнате с креслом, где я обнаружила «Адажио». Там же лежали конверты от других пластинок, но их самих не было видно.
Слава настроил проигрыватель, включил его. Заиграла музыка из моей головы и заглушила все уличные звуки.
— Выключи, пожалуйста, иначе прямо сейчас сойду с ума, — сказала я Славе и вышла из дома.
Села на землю подальше от всех этих загадочных кочек-могилок и посмотрела на небо. А оно — на меня. Я закрыла глаза, но все равно чувствовала, что небо меня изучает.
— Кем был твой дядя? — Слава бесцеремонно вторгся в игру с небом.
— В оркестре играл. На чем-то духовом.
На чем именно он играл, мы узнали из второй могилки.
— Инструмент-то ему чем не угодил? — Слава бросил лопату и вытащил из земли саксофон.
— Был слишком строптивым, не слушался хозяина, — усмехнулась я и вдруг поняла, что это, возможно, не шутка.
Днем адажио заглушали звуки улицы, а ночью от него некуда было деться. Проблема с музыкой внутри головы заключается в том, что от нее не спасут никакие беруши. Я включила аудиокнигу, бормотание чтеца слилось с ненавистной мелодией и аккомпанементом августовских цикад. У меня с собой ни снотворного, ни антидепрессантов. А если перекинуть пластинку через забор к соседям? Хотя они-то в чем виноваты…
И я оставила ее в туалете — единственном помещении в доме, где закрывалась дверь.
Слава разбудил меня в полдень:
— Ты знаешь, куда делся холодильник?
— Не видела его в доме.
— Потому что он был под землей. Я все утро выкапывал!
В глубине сада на дне огромной ямы стоял древний ЗИЛ. 1976 года выпуска, о чем сообщала металлическая табличка на его задней части.
Больше часа мы пытались добраться до ручки дверцы и узнать, есть ли что-нибудь внутри.
— Интересно, твой чудной дядя сначала погрузил холодильник в яму, а потом заполнил его коробками? — Слава с изумлением рассматривал разной величины осколки виниловых пластинок в картонных коробках из-под обуви. — Как он в одиночку такую тяжесть в яму опустил?
Так вот что нужно сделать с проклятым «Адажио»! Я метнулась в дом, принесла пластинку и попыталась сломать об колено, а когда это не удалось, попрыгала на ней. Пластинка треснула, развалилась на четвертинки. Но и мелодия как будто сломалась, зазвучала непривычно, атонально, что ли. Вот интересно: я-то слышала только ее, а дядю, получается, донимала музыка со всех сломанных пластинок?
— Думаю, дядя сначала в холодильнике все это добро держал, — сказала я. — У старого ЗИЛа должна быть отличная звукоизоляция. Но, видимо, не очень помогало — пластинок тут целый вагон. Вот и решил закопать.
Слава смотрел на меня во все глаза.
— Прости, но у вас это, — он показал на холодильник, — кажется, семейное.
— И что теперь? — окрысилась я и бросила осколки «Адажио» в коробку к другим.
Мы больше не говорили о сломанных пластинках. Я наслаждалась тишиной внутри головы. Как будто несколько дней в мозг стучалась мигрень, а потом ушла мучить других. Мы пошли на реку, я сидела на берегу с закрытыми глазами и слушала звуки вокруг. Вот какие-то мальчишки с разбегу прыгают в воду и радостно кричат. Слава рядом возится на пледе и полушепотом слушает подкаст: как обычно, забыл зарядить наушники.
И уже затянули свою тревожную песню цикады.
Я не могла решить, рассказывать ли Славе про музыку в моей голове или пожалеть его. Он ведь все равно скоро уедет, и на этот раз, наверное, навсегда. Мы же договорились — никаких тупых возвращений, тем более приправленных безумием сломанной музыки.
Но после купания Слава принялся разбирать старый сарай: нашел большой зонт, плетеную мебель и садовые качели. Я вернулась в сад, проспав два часа вместо обещанных «пяти минуточек», и увидела на месте ямы с холодильником только небольшой пригорок свежей земли. Слава читал, покачиваясь на качелях, которые отзывались легким скрипом.
— И как тебя не бесит этот скрип, — сказала я и присела на краешек.
— Ну, это же не адажио, — усмехнулся Слава, освобождая место. — А вообще мне дико нравится, что у нас есть свой тайный ад. Приедут гости, но никто из них не будет знать, что в саду зарыт холодильник. И куча всего другого, что мы еще не успели раскопать.
«А мне дико нравится, что Слава сказал “у нас есть” и “мы не успели”, — подумала я. — Пусть будет тайный ад. Как напоминание о том, что до безумия иногда всего один шажочек. Живешь, как все, гоняешь на велике, играешь в оркестре, а потом музыка вырывается из-под контроля. И вот ты уже закапываешь в саду саксофон и холодильник с пластинками».
Весь вечер мы читали старые журналы, найденные в сарае, под жужжание цикад и звон комаров.
И это была единственная музыка, если не считать отголосков драматичного хита «Ты горишь, как огонь», который соседи крутили на повторе.
А утром Слава спросил:
— Ты не знаешь, что это за музыка? Та-дам, та-да-дам, та-да-да-да-да-да-дам?
Остро кольнуло под ребрами. И все-таки она вертится, эта неприкаянная музыка, пусть уже и не во мне. Я сдержала панику:
— Певец из тебя так себе, но похоже на «Песню Сольвейг». А что?
— Вроде как играет в голове, никак не могу переключиться. Я что, от тебя заразился?
«Дачу все-таки придется продать», — подумала я, а вслух сказала:
— Пойдем искать недобитую пластинку.
И мы пошли на звуки из его головы.
ТРИУМФЕЛЬ
Рекламная листовка из почтового ящика была замаскирована под памятку «Как действовать в экстренной ситуации».
«Смерть близкого человека — большое горе, которое может случиться внезапно. В этой ситуации важно сохранить самообладание, чтобы заняться организационными вопросами».
— Всегда их выбрасываю, а сегодня не успела, — сказала Инна. — Бесполезная фигня для ленивых. Или убитых горем родственников.
Ненавижу ритуалы. И воронов из ритуальных услуг.
— А я люблю ритуалы, — осторожно заспорил я, ведь никогда не знаешь, во что перерастет невинный спор. — Из смертельных — точнее посмертных — мне нравится ритуал развеивания.
Когда развеивают прах над горами или какойнибудь там долиной, где живет племя погибшего вождя. Или над родным городом умершего тихой смертью дедушки. Чтобы он покрыл дома невидимой пылью и защищал от зла. Я бы даже вступил в Общество Развеивателей и ездил на чужие похороны. Главное для Развеивателей знаешь что?
— Уметь притворяться скорбящим родственником? — усмехнулась Инна.
Похоже, этот спич ее позабавил: она даже ни разу меня не перебила.
— Не стоять против ветра.
— И пи´сать против ветра тоже не надо, — отмахнулась Инна. — А вообще, мы живем в двадцать первом веке, пора заводить свои ритуалы.
— Какие, например? — заинтересовался я. Обожаю наш словесный пинг-понг. Тоже своего рода ритуал.
— Удобрять землю пеплом из крематория, а не химикатами. Или высаживать деревья в пепле умерших.
— Ну и какое дерево на тебе высадить?
Этот разговор был забавным и жутким одновременно. Вообще-то над смертью не шутят. Я чувствовал себя первоклассником, который идет домой без шапки в осенний ветреный день.
Инна нахмурилась, не зная, что ответить. Первый раунд я выиграл.
— А каким деревом ты меня представляешь?
Я совсем развеселился и выпалил:
— Дубом!
— В смысле, я по уму дуб дубом? Или в постели дубовая?
Похоже, обиделась. Опять я перешутил. Не успел вовремя остановиться.
— Ну нет, конечно! Ни у одного дерева нет таких красивых резных листьев, как у тебя. Точнее, у дуба! А еще ты ужасно добрая. И угощаешь желудями свинок.
— Можно хотя бы после смерти обойтись без свиней? — возмутилась Инна. — Они и так повсюду!
Потом еще сто лет мучиться? Или сколько там дубы живут…
Я не стал говорить, что, если она согласится на дуб, придется метать желуди перед свиньями от трехсот до полутора тысяч лет.
* * *
Поразительное слово «пепел». Как будто говоришь — и сдуваешь чью-то жизнь. Банка из-под «Несквика» с пеплом Инны стояла на полке между танковыми часами — подарком деда — и вазочкой с сухоцветами. Бывшими живыми цветами, которые так красиво засохли, что Инна не спешила их выбрасывать. А мне и подавно спешить было некуда. На самом деле это было лучшее место — между сердцем старого танка и цветочной памятью. Прах к праху, как говорится. Но не мог же я держать Инну в шкафу вечно! А вдруг я тоже сяду в неудачное такси, которое въедет в трактор?
В мою квартиру придут чужие люди и, не разобравшись, выбросят банку.
Тогда, во время нашего разговора с Инной, я так и не смог придумать правильное дерево.
Кроме дуба, который ей не понравился. И сейчас по-прежнему не понимал, что ей могло бы подойти. Березка годилась только для хороводов, ясень и клен — для стройных мужчин, а осина — для всех отчаявшихся. В размышлениях об идеальном дереве я дотянул до католического Рождества. Бродил по нарядному торговому центру, выбирая подарки. На самом деле я только пообещал себе, что выберу подарки, но не делал этого. Просто не мог думать о пылесосе для мамы и фигурке дракона для Ольги Викторовны из бухгалтерии.
И тут я увидел ее. На ценнике было написано «Триумфель». Я обошел вокруг, пытаясь понять, почему ее так назвали. А потом дошло — просто забыли сделать пробел между двумя словами.
Искусственная ель называлась «Триумф». Идеальное дерево, как моя Инна. Иголочно-острое, как ее шутки. Триумф красоты и вечности. Я буду каждый год наряжать эту елку, пока земля не налетит на небесную ось. Создам новый ритуал, как завещала Инна.
— Чудесная елочка, я такую же взяла, — сказала кассирша с серебряной мишурой в волосах, которая сама, похоже, косплеила елку.
— Это для моей девушки, — сказал я.
— Вместо букета? — пошутила продавщица.
У нее были глаза в мелкую крапинку, как будто янтарную радужку посыпали пеплом. Я решил сказать ей правду, ведь мы были связаны общим Триумфелем.
— Она умерла. При жизни хотела, чтобы из ее пепла выросло дерево. Но я все не мог подобрать подходящее. И вот сегодня наконец-то повезло. Настоящее новогоднее чудо.
— Понятно, — сказала продавщица и испуганно моргнула. Никакого пепла на радужке — глаза как глаза.
Весь вечер я собирал Триумфель. Неспешно, веточку за веточкой. Оттягивая момент, когда потребуется решение — как сажать в прах дерево, которое устанавливается на основание.
Вышел на балкон, мокрый от декабрьской плюсовой слякоти. По стеночке уныло выстроились горшки с засохшими цветами. Самый большой горшок я забрал в комнату. Вытащил бывшего владельца, посыпал влажную землю прахом из банки «Несквика» и посадил Триумфель.
Проснулся от запаха хвои. Странно — в комнате искусственная ель, а пахнет как настоящая…
Может, она ароматизированная? Я вытащил из мусорного ведра смятую инструкцию к елке. Про запах там не было ни слова. Возможно, меня просто глючит от стресса.
Через пару недель что-то случилось с ветками. Раньше они смотрели вниз, как у любой приличной ели, а теперь топорщились в стороны. Еще через месяц иголки удлинились и потемнели. В какой-то момент я смирился с тем, что искусственное дерево мутирует в живое — это было легче принять, чем мысль о сумасшествии.
И, пожалуй, сосна — самое подходящее дерево для Инны. Сосна длинноногая, а не тяжелозадая, как ель или продавщица в торговом центре.
А потом я заметил, что Триумфель растет: ствол вытянулся и как будто стал шире. Что я буду делать, когда это странное дерево уткнется в потолок?
* * *
— Построил дом, посадил дерево, вырастил сына… — сказала жена. — Что дальше?
Мы сидели на веранде, звенели льдом в винных бокалах и провожали солнце спать.
— Ну, Киру еще расти и расти, — заспорил я. — И елка эта…
— Можно я в домик на дереве? — крикнул сын.
На самом деле он уже сидел в своем скворечнике и просил разрешения чисто формально.
— Только ненадолго, скоро стемнеет, — сказала жена и обернулась ко мне. — Только почему елка? Это же сосна!
— Никогда не разбирался в породах деревьев, — ответил я.
И не умел врать, но в этот раз, кажется, получилось.
Опубликовано в Юность №5, 2023
