>>>
Человеку неловко,
что отбились от рук
жук и Божья коровка.
крестоносец-паук,
и улитка в затворе
(как предсказывал Кант),
рыбы-ангелы в море,
богомол-дилетант.
Снится нам, неофитам,
мотылёк — как Аллах
с неземным алфавитом
на блестящих крылах,
снятся сфинксы, химеры,
послесловья к судьбе —
то ли символы веры.
то ли вещи-в-себе,
то ли это движенье
стекловидной реки.
где живут отраженья —
жалких слов двойники,
то ль сияние истин
возникает во мгле
сквозь мозаику листьев
на осенней земле…
>>>
Смутный сон про Робинзона Крузо
вплыл в меня, как в гавань корабли…
Тень чужого брачного союза
медленно касается земли.
И уже любви запретной зона
тянется по скошенной траве —
клинопись на крыльях махаона,
иероглиф «ци» на рукаве.
Волны, камни в разноцветном гроте,
облачные горы вдалеке,
рыбы в море, ласточки в полёте
говорят на странном языке.
Помнишь, мы читали Гумилёва,
умирали от сердечных ран,
но не знали, что такое Слово,
о котором пишет Иоанн?
И когда в июле сквозь окошко
в дом рвалась июльская гроза,
и когда египетская кошка
щурила китайские глаза,
мы не знали, что созвездий пятна
нам твердят, что смертен человек,
но непоправимо, невозвратно
мы с тобою связаны навек.
Как нам научиться ладить с горем,
делать бусы из застывших слёз,
нам — поэтам, странникам, изгоям,
грустным повелителям стрекоз?
>>>
Пауки с отпечатками свастики
на холодной мохнатой спине,
уховёртки, ужи, головастики,
почему вы мерещитесь мне?
Не напрасно ли мною угадана
эта тропка, ведущая в лес,
где верхушки калмыцкого ладана
достают до высоких небес?
Пирамиды, и храмы, и пагоды,
вечный труд муравьиных рабов,
на обед — бирючиные ягоды
или дикое мясо грибов.
Или трапезы длятся обильные
среди сморщенных листьев травы,
где охотятся осы могильные
и лежат муравьиные львы.
Где доносятся звуки постылые —
шелест, шёпот, жужжанье и зуд:
многоногие, сетчатокрылые
шевелятся, летят и ползут.
Дремлет похоть в движеньях развинченных,
спят гадюки, друг друга обняв,
и опёнки в рубашках коричневых
на гнилых изгибаются пнях.
>>>
о. Игорю Цветкову
Среди странных взлётов и падений,
в лунном свете с головы до пят,
богомолы в виде привидений
молча над полянами висят.
Лишь один из них, лишённый крова,
от себя и мира отрешён,
силится обманутое слово
натянуть на лоб, как капюшон.
Но пока он к смысловой палитре
добавляет краску или две,
странный зверь в пирамидальной митре
в разноцветной движется траве.
И пока изгой из богомолов
с именем нащупывает связь, —
торжествует звука странный норов,
жизнь проходит, плача и смеясь.
И среди растений в виде свечек,
ничего не видя впереди,
засыпает навсегда кузнечик
с маленькою арфой на груди.
>>>
Протекает жизнь сквозь сердечный клапан,
как река, — в смятении и тоске.
Но стоит, как стражник, на задних лапах
богомол на розовом лепестке.
Получает визу в небесном МИДе
и летит на юг журавлей семья,
тихо спит в коричневой пирамиде
золотая мумия муравья.
А сверчок, исполненный тайной грусти,
запускает звука веретено.
Дети белых бабочек спят в капусте,
стрекоза лиловое пьёт вино.
Воробьи в ветвях собирают вече,
чтоб потом спокойно уснуть в ночи.
Человек, владеющий даром речи,
где твои медсёстры, твои врачи?
Неужели это — ветла в овраге,
молодой сверчок на своём шестке,
муравей в расписанном саркофаге,
богомол на розовом лепестке?
>>>
День проходит без смысла и толка,
но летят пауки в облаках
с небольшими запасами шёлка
в небогатых заплечных мешках.
Среди прочих вещей непонятных
возникает такой артефакт:
платье осени в шёлковых пятнах
небольших серебристых заплат.
И, запутавшись в гуще событий,
царь природы в железном венце
вдруг почувствует шёлковых нитей
тонкий холод на трезвом лице.
Вечность невод раскинула тайный…
В паутине её мы могли б
притвориться толпою трамвайной
или стаей бессмысленных рыб,
иль, насытившись смертью мгновенной,
сняв сосновый пиджак мертвеца,
вдруг проснуться с улыбкой блаженной,
паутину стирая с лица.
>>>
Алые листья клёна,
бабочки и жуки…
В местности отдалённой
жить тебе не с руки.
Тягостный груз привычек 19
что ж ты влачишь с трудом?
Лучше построй из спичек
лёгкий, как пламя, дом.
И перейди на шёпот:
только глухой поймёт,
что загустевший опыт
напоминает мёд.
Думай о числах, звуках,
скважинах и ключах,
о пережитых муках,
о неземных лучах.
Видишь ты, как неловко,
руку прижав к руке,
Божия спит коровка
в спичечном коробке?
>>>
Спит мой отец во гробе, спит на цветке роса,
спит в арестантской робе тоненькая оса,
дуб на холме укутан сном с головы до пят…
Ночью, а также утром непоправимо спят
граждане всех сословий — бабочки, светляки,
птицы в одежде вдовьей, камни на дне реки.
Спят существа природы, но, не смыкая век,
бьётся в сетях свободы маленький человек.
Галстук, очки, бумажник, пёстрые рукава —
он это — или бражник Мёртвая Голова?
Нищий он? царедворец? евнух или паша?
висельник? чудотворец? каменная душа?
Что, человек неспящий, хочешь сказать в тоске
солнцу во тьме слепящей, окуню на песке?
Слово твоё, блуждая, плещется, как волна,
прошлое пробуждая от векового сна.
>>>
Подчиняясь высшим интересам,
мелкий шмель гудит, как пылесос,
мельтешат над речкою и лесом
стаи металлических стрекоз.
Спит репейник, как цыганский табор,
завершивший летнее турне.
и, попав в двойную сеть метафор,
рыба говорит «прощай» волне.
Это искус, морок, наважденье,
по былому миру лития,
или же зачатье и рожденье
логосов двойного бытия?
>>>
Бог Асклепий уплыл куда-то
врачевать беспокойный сон.
и грустят два крылатых брата —
Подалирий и Махаон.
Не дано им времён и сроков
знать,
и делать во сне скачок —
но уже молодой Набоков
приготовил для них сачок.
Что, любитель античной прозы,
почитатель священных книг,
миг случайной метаморфозы
и тебя, как волна, настиг?
Ты уже не бессменный стражник,
стерегущий свои слова,
а великий бессмертный бражник,
бражник Мёртвая Голова.
БОЖИЯ КОРОВКА
Лист кленовый в виде заголовка
прячется в осеннем дневнике.
Ищет молча Божия коровка
крошки хлеба на твоей руке.
Девочка, принцесса Навзикая,
медленно старается ползти
по твоей руке, пересекая
длинный след от Млечного Пути.
И потоком слёз благословенным
льются листья цвета янтаря:
мир охвачен пламенем мгновенным
в первой половине октября.
Я слежу, дрожа и замирая.
за коровкой Божьей, чтоб опять
на твоей руке в преддверье рая
лёгкий след её поцеловать
>>>
Встал на стражу полдень ослепительный
по колено в солнечной крови
и следит, как матерьял строительный
собирают молча муравьи.
Вот один несёт иголку хвойную,
и плечо его обожжено,
а второй, как совесть беспокойную,
держит в лапах длинное зерно.
Муравьи — хорошие работники!
Ты лежи в траве и загорай,
а они, как Ленин на субботнике,
будут строить муравьиный рай.
>>>
Близка мне исландская сага,
где скальд воспевает осот,
где пастырь на склоне оврага
словесное стадо пасёт,
где в зарослях диких растений
под сенью искусств и наук
таится непризнанный гений,
творец паутины — паук.
Блажен, кто в страданиях весел,
кто знает таинственный путь,
но трижды блажен, Кто повесил
кузнечику арфу на грудь.
Опубликовано в Лёд и пламень №2, 2014
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!