Ныне Сергей Строкань, наверное, более узнаваем в качестве участника ток-шоу на федеральных телеканалах. Яркий и горячий спорщик, который за словом в карман не полезет. Между тем ведущие этих программ не раз подчёркивали, что публицистическое, телевизионное «Слово Строканя» выдаёт в нём поэта — своей метафорической образностью. Чтобы в этом убедиться, не надо пытаться искать его стихотворные сборники, потому что они стали уже библиографической редкостью. Достаточно заглянуть в юбилейный раздел нашего журнала — ведь Сергею Строканю, самому младшему российскому метаметафористу в поэтической плеяде Алексея Парщикова, Ивана Жданова, Александра Ерёменко и Марка Шатуновского, исполнилось шестьдесят. С юбилеем!
Редакция «ДиН»
Гора и волна
Медная кованая лоза не бывает побита садовою молью,
Осы исследуют гроздь, начинается сбор урожая,
Памятью, эпосом, страхом беременно море,
Брюхо воды надувая и тину рожая.
Тина. Так, кажется, звали мою здесь подругу,
Что уводила межножьем за дальние скалы.
Чайки терялись в догадках, я слушал их ругань
И отшатнулся от позднего неба оскала!
В сад, как в Распятье, вбивая незримые гвозди,
Медленный Крым выносил приговор
незалежным и вильным,
Понял ли кто-то, чем именно были те грозди?
Гневом, вином? Сок был отдан на откуп давильням.
Воздух нетрезвый, с осою танцующий танго,
Плыл средоточием дьявольской этой рутины,
И когда море запуталось в мутной болтанке,
Я побывал на вершине и вышел из Тины.
Волны со свёрнутой шеей, лишённые смысла,
Падали ниц — умирать в раскалённой молельне,
И, повторяя двугорбой волны коромысло,
Ненависть и любовь были ей параллельны.
Коломенское
Падением лета не тронут лишь кедр —
На клёне истлела рубаха.
Так жизнь отступает за стены.
И ветр
уходит на поиски праха.
Он рыщет по паркам, по дальним углам,
И гипса посмертные лики
Крышуют ничейный растерянный хлам,
Где тайны зарыли улики,
Где прятались ненависть, страх и любовь,
А нынче царит безразличье,
Где Бог не подымет усталую бровь,
Где свечи сухих ядовитых грибов
Горят на руинах величья.
Греция
Ход часов и цикады тик-тик
треплют сонную синь берегов
рядом с крошечной лавкой антик,
уценившей муляжных богов.
Диск, трезубец и весь инвентарь
не нашарят и корни олив…
Бюсты пыжатся, пухнет словарь,
только проку! Ведь кто из них жив?..
Впрочем, жизнь — это ноша мирян,
что плюются зрачками маслин,
а богам — предаваться морям,
расставлять иерархов глубин.
Их нежизнь не порвётся, как нить
старой снасти, что соль рассечёт,
боги явлены нам предъявить,
точно гамбургский, греческий счёт.
И часы не закрыть на засов,
у которых нет хода назад
на плацу, где пахнёт чабрецом,
где безумны цикады цитат.
Вот и падает цапля-пинцет
на терзаемый гландами порт,
чей насколько понижен процент —
вряд ли важно, коль близок дефолт.
Тонет лавочка лжестарины,
где китайская спит дребедень,
но рулит средь эгейской слюны
Посейдон, Посейдон по сей день.
Двойник
Меня парализуют кривотолки —
Всесильные, как прилагательное «супер»,
Как будто происходит в кровотоке
Системный сбой, и наступает ступор.
Покрыт болотной смысловою слизью,
Ты так и ходишь с травмой родовою,
А твой двойник, живя другою жизнью,
Исподтишка становится тобою.
Он сам себя клонирует в «Фейсбуке»,
В твоей фамилии оставив свой апостроф,
И всем народом дети и старухи
Его встречают, сделав перепосты.
Двойник мечтает братом стать или хотя бы
Фиктивным родственником, пусть из-за Урала.
Но как наполнить жилы кровью жабы,
Когда своя ещё не отыграла?
Как разорвать сверхпрочные волокна
Сюжетов, тянущихся от времён Софокла?
Ведь свет не проникает сквозь фальшокна —
Его съедят пупырчатые стёкла.
В причинно-следственные ввёрнуты рулоны
Лжи несгораемой и оттого прожжённой,
Мы еле-еле держим оборону
Последней высоты неискажённой.
Клязьма
В никуда свои воды неся,
Захлебнувшись тоской непечатной,
Шла река, посиневшая вся,
С круглым камнем на шее песчаной.
То внезапно менялась в лице,
То лежала с одним выраженьем,
То подобно утопленнице
Выбивалась из сил разложенья.
И глубин потаённая муть,
Не способная разом проснуться,
Зазывала в себя заглянуть,
Но без шанса уже отшатнуться.
Пробиваясь к небесной гряде,
Там, где берег слоится детально,
Шла река — и везде, и нигде,
И предметна, и трансцендентальна.
Поднималась трава без корней
Там, где русло равнину разгрызло,
И метались кузнечики в ней
В бесконечности поиска смысла.
Насекомых земные войска
Сделав армией, но без салюта,
Шла река
и, дойдя до виска,
Утекала в проём абсолюта.
Маг долины
Где падшее небо, сорвав удила,
Ударилось в блуд с мясниками,
Там после соитья она родила
Покатый в утробе, где скрыта дыра,
Лоснящийся розовый камень.
Его пеленали простынные СМИ ,
Несли телефонные трубки,
Волхвы и звезда скрыли чары свои,
Пока он водил хороводы семьи,
Из мрамора резались зубки.
Когда ж он обрушил свою колыбель,
То вздрогнул Израиль, а с ним Куршавель,
И время стояло задраенных Лун,
Когда веселился наш резвый шалун,
Наш розовый гладкий валун.
Он круче, чем Будда, отстроил свой дар,
Адептов сбивая в отару.
И, пестуя к камню привитый металл,
Свою расчехлил аватару.
Вот так, то вершивший сортир и тюрьму,
То кроткий, как сын Магдалины,
Он взмыл, и долина внимала ему,
Он был здесь один — маг долины.
Когда над низинами камень парит
И спят истуканы природы,
Не лучше ль стать ящерицей между плит,
Чем нишей лежачей породы?
Не лучше ль отдать себя жизни не так,
Которая тихо научит,
Что мясо — оно ведь не только «Спартак»,
А камень — он больше, чем туча?
Манифест
Мы тянемся внутри своих личин,
Не задевая бархат сверхидеи,
И только область экстремальных величин
Даёт почувствовать, кто мы на самом деле.
Вот так вода натрёт себе мозоль
От тренья об обыденную рамку,
И лишь вморожена в предельный ноль
Свою откроет тайную огранку.
Вот так берёзовый банальный лес,
В своей осенней тонущий нирване,
В себя приходит в сводке МЧС ,
Когда его нагнёт до основанья.
Когда эфир струится ни о чём,
Когда претит мертвеющая норма,
Живого воздуха упругое плечо
Нас подопрёт на высшей точке шторма.
Столб
Только вперёд устремлённый и бьющийся лбом
В стену стеклянную или в железную дверь на запоре,
Ты можешь стать обездвиженным скорбным столбом —
Одномоментно стать изваянием каменной соли.
Для уходящих мгновений, построенных в ряд,
Как на торгах с молотка уходящего лота,
Недопустимо хоть раз оглянуться назад,
Ибо никто не отменит проклятия Лота!
Взглядом стреножена или безмолвием в нём сожжена,
Прежнее силясь обнять отсечённой рукою,
Клятвопреступница или святая жена
Будет убита привязанностью роковою.
Место, где в горестный столб обращается дым,
Ключик от рая тебе не подносит на блюдце.
Город, погрязший в себе,— хоть Содом, хоть Надым,—
Как бы ни звал тебя, главное — не обернуться!
Не подчинившийся в нём ни богам, ни ментам,
Не убоявшись стать изваяньем причудливой формы,
Помни: вот-вот под ногами взорвётся метан —
Тот, что в глубинах приводит в движенье платформы.
Помни, настигнутый ветхозаветной шпаной,
Вписанный в вечный сюжет не своими руками:
Если прошедшее воет, свистит за спиной,
Стоит тебе отозваться — ты уже камень!
Тихий омут
В чётком озере не утаится
Ни песчинка, ни рачья крепость,
Но когда неточна водица,
Дно разглядывать — это нелепость.
Дно разглядывать — это потуги
Досмотреться до смысла сквозного,
Потому что сюжет потух и
Всё во власти тёмного слова.
И упругий косяк метафор
Не пройдёт сквозь плёс, как по нотам,
В тихом омуте шин, а не амфор,
В тихом омуте водится кто там?
Нет, не черти, но сгустки мути,
Только их различишь едва ли —
Не поймёшь в небесной остуде
Место Бога и Божьей твари.
То с волною привстанет глыба,
Повинуясь обману зренья,
То в глубинах залипнет рыба,
Перепутав себя с теченьем.
Тихий омут — всего лишь модуль
Страшной тайны, в которой тонут.
В тихом омуте видится омуль.
В тихом омуле водится омут.
Опубликовано в День и ночь №5, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!