Сергей Сумин. Кольцо

Стихотворения, переводы. – Тольятти, 2019

Хранители всюду

Едва ли не самое частое слово в этой книге — «сон». В разных своих падежах. Термин этот литературно весьма маркирован, в поэзии представлен широчайше, и у подавляющего большинства авторов противопоставлен жизни, как покой противопоставлен состоянию активному. А теперь прочтём какие прилагательные сопутствуют описанию данного состояния у Сергея Сумина: «Чудесный», «пустотелый», «медленный», «утихший», «травянистый».
Что ж, так тоже бывает. Может, автору не нравится бодрствование, а грёза — нравится? Однако вот эпитеты, вынесенные в заглавные строки цикла «жизнь как»: «как белоснежная игра», «как ход коня», «как вчерашний смех», «как мелодия лета», «как движение губ», «как бамбук на ветру» — подобных сравнений здесь ещё немало, но общий стиль ясен: земное существование лирическом герою отнюдь не противно. Здесь доминирует такой индуистский взгляд, дескать, модусы существования включают в себя бодрствование, сон со сновидениями, сон без сновидений; наконец — растворение в Абсолюте. Всё это является полноценными вариантами, и противопоставлено небытию.
Парадоксально, однако и смерть (а о ней поэт упоминает немногим реже, нежели о сне и, по собственному признанию — держит её в уме постоянно) не пугает, но, скорее, изумляет. Изумляет своей инородностью, но одновременно — схожестью с привычным существованием:

Погасли окна, жизнь и смерть – одно

Более того, такое малоприглядное и не слишком романтичное явление, как старость, тоже особой грусти не внушает. Вот пишут школьники сочинение о том, каково это: постареть от времени. Стараются очень, хоть и напрочь не понимают. Автор, вроде, им сочувствует, что стареть предстоит, а, вроде, и втайне рад. Постареют — значит, не погибнут на войне, не умрут от несчастного случая или эпидемии. И ещё множество возможных «не», маркирующих преждевременный уход.
Заметим: от благодушия Сергей Сумин крайне далёк. Хотя в этой книге, ближе к началу, есть почти целиком состоящий из безмятежности цикл «Лука». Это не герой пьесы Горького «На дне» и не LUCA — гипотетический общий предшественник всех живых клеток. Это Самарская лука: национальный парк предивной красоты. Там правда легко.
Только прежде этого цикла мы уже прочли другой. Исполненные очень необычной поэтикой «Стихи для Анны Горенко»:

Версия человека – огонь оставляет прах
Версия ветра – мы походим на птах

Кто здесь главный и чья версия правильней? Вопрос в рамках поэтик Сумина кажется бессмысленным. А на самом деле всё окажется ещё сложнее, но для этого надо прочесть книгу целиком. Правда: не пожалеете.
Допустим, прочли. В том числе, прочли и стихи о безмерно грустящей солонке, давно расположившейся на столе. Ей не положено грустить, она имеет форму ангела-голубка, ей доступны тайны мира и его смысл. Не положено, а грустит. Стало быть, тайны эти тоже весьма не радостны. Тут самое простое — приписать немудрящему предмету быта собственные мысли поэта. Но вот тут мы встретим серьёзное сопротивление текстов. Сумин будто в действительности хочет понять малых сих этого мира. Даже не соратников своей по земной юдоли, а совсем, вроде бы, малозначительные сущности. Об отсылках к индуистскому мировоззрению мы уже вспомнили, но тут придётся упомянуть элементы совершенно иных традиций: буддистские дхармы или, к примеру, монады Лейбница. Ну, скажите, как может «госпожа левая рука» всерьёз сочинять послания своим коллегам по организму? Нет-нет, они-то, другие органы, над ней посмеиваются, но она пишет всерьёз! Подчёркивая тем самым свою инаковость в навязанном природой единстве.
Вообще, мнения сущностей ничтожных вдруг оказываются очень важны! Скажем:

а заяц думает,
что человек – то существо,
которое не волк

То есть, условный, почти мультяшный заяц погряз в эгоизме. Он игнорирует всё, не представляющее прямой и явной угрозы. До человека, а тем более — до конкретного человека, в данном случае — до автора дела ему нет. Ну, и ладно. Автору-то до него дело есть! Автор теперь знает, что он не волк. Хотя бы с точки зрения зайца. Уже немало.
В этом нет самоуничижения. В этом есть готовность постигать мир самыми разными способами и с очень различных точек восприятия:

Ни горечи, ни слез, последняя картинка –
Предчувствие волны, ныряющей в волну.

Конечно, такой диапазон интересов важен в первую очередь самому поэту — как система взглядов, альтернативных системе собственной. О чём-то подобном говорил знаменитый философ Фёдор Гиренок: «Во-первых, другой — это граница индивидуализма. Во-вторых, это способ проблематизации существования единственного».
Пожалуй, во всей книге есть лишь один небольшой цикл, где альтер-эго автора становится героем стихов и обретает самость явным образом. Это «Кольцо» — серия стихотворений, чьё действие происходит в совершенно определённых и прямо названных местах города Тольятти. Причём местности эти даны в очень большой выдержке. Будто установили камеру, снимали долго, отчего люди и прочие подвижные объекты слились, а фон остался узнаваемым. И вот на этом фоне гуляет поэт. Ни в коем случае не ради самолюбования, но познания для:

И нежное облако тает
Наверное, лишь для меня

Облако — это хранитель. Один из хранителей. Существование этих малоприметных, но очень важных стражей необходимо для выполнения миссии. В свою очередь, осознание этой самой миссии наделяет автора бесстрашием. Тем бесстрашием, которое позволяет обратить жизнь в стихотворение и не жалеть об этом. Вот буквально: в одно стихотворение:

Медленно, строчка за строчкой,
капля за каплей чернил авторучки,
    пишу свою жизнь-стихотворение,
не зная зачем…
что будет в итоге?
   неведомый мне текст, лишь
     чуточку похожий на мою настоящую жизнь,
    но в духе, аромате, звучании
     абсолютно иной?
Нежнейший цветок, распускающий лепестки
или стройная музыка,
тем не менее, этот текст и будет
     моей подлинной жизнью,
    не сомнением и болью,
не мятежом или вызовом,
             бессильной злобой,
лишь чудное стихотворение,
     оставшееся на бумаге,
когда все во мне погаснет.

В одиночку облако б тут не справилось. Поэт для того и проникает в сущность вещей незначительных или напротив — важных до последнего ужаса, дабы обратить эти вещи в защитников и предстоятелей своих. Когда в одной маленькой прогулке рядом и около оказываются столько поэтов, напугать становится сложнее:

В этом дереве – Фет, в этом кустарнике – Слуцкий
В фонтане – Жуковский, в этой комнате – Бродский
На балконе – Ахматова, ну а в парадном – Блок
На ветках – Хлебников, левее – какой-то бог.

Все вместе – поэзия, осень, остатки света
Мне остались стихи, стихи и немного лета.
И если это со мной – бояться нельзя ни разу
Только любовь и небо, и сны, и праздник.

И тогда уже совсем нестрашно даже лишиться зрения. Вот почему:
А если свет и тьма равновелики?
А если тишина и гул сольются?
И с темных досок золотые лики
Глядят на нас, пытаясь улыбнуться.

Очень-очень важно: терять зрение в грубом физическом смысле отнюдь не обязательно! Только чтоб это понять, надо научиться весьма спокойно говорить о жизни, смерти, старении, снах… не равнодушно, но именно спокойно. И для такого разговора необходимы упомянутые выше хранители. Следует же как-то завоевать их доверие. Получается замкнутый круг. В него очень сложно войти. Однако вот у поэта Сумина получилось. А далее круг превращается в восходящую спираль, забирающую с собою читателя. Если читатель захочет, разумеется. Тут надо применить некоторые усилия. Но так и поэту движение ввысь тоже даётся не просто так. Совсем даже не просто так.

Андрей Пермяков