Сергей Смирнов. МОРСКИЕ РАССКАЗЫ

ТИХАЯ ПРИСТАНЬ

Совсем низко над самой землей прогремели раскаты грома. В просветах тучного тяжелого, насыщенного водой неба враждебно и грозно засверкали стрелы надломленных молний. Птицы, до того щебетавшие в старых ивах, замолкли. Было душно. Казалось, воздух остановился. Черная преддождевая Волга замерла.
Дождь начался внезапно. Хлынули на горячую землю струи теплой августовской воды. Ливень был такой силы, что мой зонт через пять минут не выдержал и дал течь. Деревянный причал, на котором я дожидался теплохода, чтобы добраться до города, слился с рекой. По нему проносились настоящие валы мутной воды с ветками и листьями. Водовороты закручивали брошенные туристами окурки, обрывки газет, фольгу от мороженого… Вот это попал! Как же теперь добираться?
Из открывшейся форточки стоящей на причале кассы высунулась рука и энергично мне замахала. Я, высоко поднимая промокшие ноги, пошлепал к двери этого домика с обшарпанными стенами и спасательным пробковым кругом, висящим на ржавом крюке. Из приоткрытой двери простуженным голосом крикнули:
– Давайте скорей, а то штормом унесет!
Я с грохотом захлопнул за собой дверь, язычок замка щелкнул. Глаза не сразу привыкли к сумраку небольшого тамбура.
– Проходите. Этот ливень надолго. Целое лето его дожидались. Вся трава погорела. Пожарные не успевали тушить леса…
Я послушно переступил через порог и оказался в небольшой комнате. Потом увидел выключатель, щелкнул по нему и уже при свете смог нормально разглядеть хозяина. Высокий худощавый человек, одетый в штормовку и оранжевую капроновую безрукавку со светоотражающими полосами. На голове военно-морская офицерская фуражка с позеленевшей от времени кокардой-крабом. Он первым протянул руку и представился Григорием Григорьевичем.
Это бывший моряк и теперь служил на здешнем причале швартовым матросом.
– А что, работа легкая, мне хорошо знакомая, так что не в тягость. В свободное от вахты время сторожу этот «блокшив» со всем шкиперским имуществом в придачу.
Сам он жил в поселке, а летом вот здесь… Вроде как сезонная работа.
– После такой штормяги первое дело — чайку боднуть с сахарком и птюхой.
– С чем? — не понял я последнее слово.
Наверно, рыба какая-нибудь, соленая или сушеная. Мой спаситель рассмеялся:
– Кто никогда не служил во флоте, никогда не догадается. Это матросский десерт.
Чайник, наконец, закипел, и хозяин налил в казенные эмалированные чашки кипяток, предварительно бросив туда щепотку цветов липы и горсть черного чая, присыпав по полной ложке сахарного песка. Потом достал из тумбочки пшеничную булку, большим ножом разрезал на две половины. Не скупясь, по всей длине положил на хлеб сливочного масла, и все это залил толстенным слоем подваренной сгущенки.
– Вот это и есть птюшечка! — облизывая нож, преподнес мне угощенье.
Пошарив в широких карманах ветровки, я достал нарезку красной рыбы в вакуумной упаковке, баночку тушенки и поставил на стол. Всем этим я собирался подкрепиться на теплоходе. Но Григорий Григорьевич лишь усмехнулся:
– Спрячь, самому сгодится в дороге. Сдается мне, твоя рыбина из Китая «приплыла». Эти все могут. Скорее всего, это хорошо выкрашенная и вымоченная тресочка, а не кета, как написано на упаковке. Ты пей чай, грейся пока. Я после службы на Тихоокеанском флоте остался на сверхсрочную. Мичманил на дизельной подводной лодке. Но после пятнадцати лет службы зачем-то решил уйти на гражданку. Свободы захотелось. Контракт подошел к концу, и продлевать не стал. А зря! Хорошая пенсия светила бы, прослужи я еще пять лет. Но что сделано, то сделано.
После завербовался на сезонную работу. Нас из Находки на каком- то боте везли. С наспех сколоченной бригадой таких же сезонников высадили на острове. Кету и горбушу доставляли рыбаки на больших деревянных лодках с моторами. Всякая рыба попадалась. Весной корюшку солили, дальше селедка шла. Большую деньгу обещал бригадир за эту сезонную каторгу. Сначала рыбу выгружали на сколоченные из досок настилы. Дальше транспортер подхватывал, и живая рыба шла к резчикам. Очищенная без потрохов поступала к нам, засольщикам. Мы ее слоями в чаны с солью закидывали. Работа адская! Весь день в резиновых сапогах стоишь в воде. И в специальных перчатках с шипами, чтобы руки не скользили. Соль всюду и везде, разъедает влажную кожу на ладонях… Как только просаливались рыбины, чаны на тележках подвозили к бочкам. И там уже готовую рыбу женщины укладывали. И сверху бондарь забивал донышко деревянным молотком-киянкой. На смену выходили при любой погоде. В промысел рыба на берегу ждать не может. Цена простоя слишком высокая. Несколько сезонов я все же осилил. И платили неплохо, и рыбы этой красной наелся на всю жизнь. На нее и икру до сих пор смотреть не могу. Теперь вот здесь на тихой пристани швартую. Не повезло тебе. Теплохода сегодня не будет. Сейчас радио запросим, как там с погодой…
И то верно, дождь за окном не унимался. Река вспучилась. Волны раскачивали наш «блокшив». Вот думаю, сорвет нас с якорей и утопит эту древнюю посудину. Но Григорию Григорьевичу, видно, не впервой. Он даже не замечал ощутимой качки и невозмутимо большими глотками прихлебывал из горячей жестяной кружки матросский душистый чаек и лакомился жирной птюхой.

МАРКОША

– Эй, там! Маркошу позовите кто-нибудь! — зычно прокричал вахтенный.
– Чего орешь? Не мог по рации вызвать? — вышел на палубу человек почти двухметрового роста, в надвинутой на лоб морской фуражке с блестящим лаковым козырьком. Одет он был в форменный темно-синий бушлат с меховым воротником.
– Да капитана спрашивают, — указал на меня вахтенный, невинно хлопая глазками.
– Ну, значит, ко мне, — капитан перевел на меня взгляд.
– Я слышал, на ваш китобой радист требуется, — поспешил я объяснить.
– Если радио знаешь, и документы в порядке, то возьму, — запросто пообещал тот, — как раз сегодня отваливаем. Промысел начался, план надо выполнять. Успеешь оформиться в кадрах, то милости просим на борт. Если что, меня зовут Борис Николаевич.
В управление рыболовецкого порта флота Владивостока я успел все же заскочить. Медкомиссию прошел не так давно. Правда, опыт небольшой. Но все же получил добро трудиться на судах китобойной флотилии.
И вот, я на китобое, переделанном из среднего рыболовецкого траулера. Он был полностью укомплектован, и матросских вакансий больше не предвиделось. Люди на берегу месяцами ждали, чтобы попасть на китобойный промысел. Платили здесь втрое больше, чем на других местах. Мне о вакансии радиста с опытом работы на иностранных радиостанциях шепнули по великому блату.
С капитаном встретился в его каюте после завтрака. Этот высокий грузный мужчина с трудом умещался во вращающемся кресле возле письменного стола, придвинутого к самой переборке. В открытый иллюминатор врывался морской апрельский ветер. Каюта наполнилась сыростью, резким запахом рыбы и гниющих водорослей. Сразу с комингса, то есть с порога, спросил меня, на каких станциях работал.
– Я работал на радиостанции системы «Магсош».
– Отличная машина! — кэп тут же оживился, — Вообще, все «маркоши» молодцы! Надежнее наших будут. Чувствительность приема лучше. Диапазон частот шире…
Теперь я понял, почему капитана за глаза называют Маркошей. Он очень любил итальянскую радиотехнику.
Сам Борис Николаевич родом из Ижевска. Оттуда же и в армию призвали. Далеко от родного дома служил в войсках ПВО. Аж на Дальний Восток занесло. Ракеты стояли в тайге — с двух метров ничего не видно. В увольнение ходили тоже по тайге. Вокруг войсковой части грибы собирали, супы из них варили и с картошкой жарили.
Тогда три года служили, но время в нарядах и на боевом дежурстве пролетело незаметно… Служба службой, а домой тянет. После увольнения в запас собирался вернуться и устроиться на Ижевский оружейный завод. Но один товарищ из взвода уговорил поехать с ним на Камчатку и там завербоваться в рыболовецкий (килькин) флот. Крабов ловить — ничего себе работенка, и платят прилично.
А Борису на китобоя почему-то хотелось выучиться. Китобой во всех широтах Мирового океана ведет свой промысел. По всему земному шару ходит. Через экватор, по Тихому океану, по Средиземному морю через проливы Босфор и Дарданеллы…
Но документов у Бориса для этого дела не хватало. Во Владивостоке пришлось курсы судовых радистов оканчивать. И только после этого получил право плавания в зарубежных водах. После медкомиссии зачислили в плавсостав китобойной флотилии. С той поры Борис Николаевич ходил на китобоях. Заочно в институте морского транспорта отучился. Еще на «Дальрыбе» капитанствовал на среднем траулере.
На этом СРТ случайно оказался. Грипп свалил здешнего капитана. В начале промысла недокомплект на судне: штурман есть, а капитана и первого помощника нет. Его на один рейс и назначили врио капитана. Правда, с оговоркой, что после этого пойдет радиослужбой командовать на новую плавбазу «Советская Россия» в сорок пять тысяч тонн водоизмещения. Там кинозал, бассейн, библиотека и другие радости жизни для полугодового плавания. Там еще итальянская стационарная аппаратура «Эриксон/ Маркони». Чудо, что за машина! Не то, что наша жужжащая «Р-619»…
За иллюминатором шел дождь. Завивая непрерывные струи воды в жгуты, он косо наотмашь бил по бортам траулера, легко проникая в капитанскую каюту. На столе образовались лужицы. Маркоша нехотя поднялся с кресла и с силой захлопнул иллюминатор, закрутив на латунные задрайки.
– Пошли в радиорубку хозяйство принимать, — пробубнил он.
Я в радиорубке первым делом принял на шумный «Графит» телеграмму из порта: кратковременный и долговременные прогнозы погоды в месте промысла.
Потом выбрался на верхнюю палубу. Хотелось посмотреть работу гарпунера.
– Сегодня бьем кашалотов, — сощурив глаза от ветра, перекрывая рычанье моря, прокричал мне в самое ухо Юра Сидоренко, лучший китобой флотилии. Даже к герою соцтруда представлен.
Тем временем, радио сообщило, что японских водах обнаружено несколько кашалотов. Потом я увидел, как вдалеке в мутной серой воде, словно подводная лодка, то появляется, то исчезает кашалот, выгибая спину, громко фыркая, шлепая огромным плавником, тем самым поднимая водяной фонтан. Он следовал тем же параллельным курсом, что и мы. Кашалоты наивны и любопытны. Это их и губит.
Гарпунер Юрка пошире расставил ноги на мокрой палубе. Взялся обеими руками за держатели станины (под правой рукой имелась ручка- гашетка, похожая на велосипедную ручку тормоза), навел пушку на вылетевшего из воды кашалота, сделанного будто из толстой резины, прищурил глаз и нажал на велоручку… Прогремел оглушительный выстрел, как из боевой пушки. Тяжелый гарпун, разматывая прочный длинный линь, устремился к цели. Юра Сидоренко, ударник труда, и в этот раз не промахнулся. Настоящий снайпер. Одна цель — один выстрел.
Я до этого никогда не видел, как бьют китов. Дело это, оказывается, совсем непростое. Главное, с одного выстрела из носовой пушки, снабженной пороховым зарядом, попасть гарпуном в кита и не дать утонуть туше. Вес некоторых взрослых особей достигает ста тонн. Поэтому в тушу сразу закачивают воздух компрессором…
Вечером после смены мы с Юрой пили чай в кубрике. Без тени бахвальства или, наоборот, сочувствия он спокойно рассказывал, как в лучшие дни промысла добывали до сотни китов. Его первый кит был поднят по кормовому слипу на палубу и разделан целой бригадой. Будто бревно большими пилами вальщиков леса, распиливали тушу кита…
Теперь же, когда промысел китов запрещен, все китобойные суда, постепенно выработав свой ресурс, списаны и выведены из состава флота. То же самое произошло с «Советской Россией». Она смиренно дожидается, прочно сидя на отмели в одной из отдаленных бухт, своей очереди на утилизацию. Киты же, которых так хищнически истребляли ради мяса, жира и уса, потихоньку восстанавливают популяцию. И также доверчиво, с шумным фырканьем, брызгами фонтанов сопровождают суда в дальнее плаванье.

ЧАСОВОЙ РАССКАЗ

Мои английские часы с лунным календарем снова встали. До этого, лет десять назад, приходил мастер и, держа механизм на коленях, на табурете подпилил слесарным напильником какие-то детали, а после смазал бытовым маслом, каким обычно швейные машинки заправляют. Установил циферблат со звездным небом, закрыл дверку массивного дубового корпуса на старинных клепках, и тяжелый маятник из красной бронзы качнулся, потянул анкерную скобу. Старый мастер вылечил тогда мои часы.
Но за ними нужен глаз да глаз. Не зря же в Эрмитаже существует целая служба часовых дел мастеров. Не мудрено, моим часам триста лет. Хотя сами по себе часы — это еще не история. Зато их бывшие владельцы! Но владельцы сменяют друг друга. Уходят на покой старые монархи, появляются новые диктаторы, грохочут мировые войны, а сами часы продолжают точно отбивать для людей время.
Теперь мои часы снова стали спотыкаться. Ход, словно пульс у тяжелобольного, постепенно слабел. Тот прежний мастер отошел от дел, уехал в деревню под Тверью. Опытные владельцы старинных часов знают, как хлопотно в целой Москве отыскать толкового и порядочного мастера. Те часовые будки, которые встречаешь на каждом шагу, годятся разве что на замену батареек в китайском ширпотребе.
Но, кажется, мне улыбнулась удача. В соседнем гастрономе в тесной будке со стеклянной витриной, среди будильников и ремешков, согнувшись в три погибели, сидел парень с коротко стриженой головой и южным говорком. Руслан, так его звали, согласился посмотреть мои часы. Я сначала с недоверием отнесся к нему. Но потом почувствовал родственную душу. У него был опыт, и он знал много историй. Вот недавно пришел к нему один коллекционер карманных часов и принес позеленевшие от времени, морские офицерские часы конца XIX — начала XX вв. Стрелки на латунном циферблате отсутствовали. Но сам механизм, за исключением оси анкерного колеса, был целым. Часы нуждались в реставрации, чистке и смазке. Этот коллекционер работал в питерском антикварном магазине, расположенном в одном из старых домов за Каменным островом.
Как-то осенью под вечер к нему постучался один старик. Вежливый, невысокого роста, в старомодном пальто и поношенной шляпе, в руке опорная палка-трость. Он вытащил круглую жестяную коробочку из-под конфет. На потертой крышке розовощекий мальчишка в шлеме космонавта на фоне звездного неба, а внизу полустертая надпись с новогодним поздравлением. Вроде как бонбоньерка. Простая винтажная коробка. На «антик» никак не тянет. Посетитель открыл ее. На лоскутке облезшего бархата покоились карманные часы. На крышке часов рельефный, перевитый канатом якорь. Корпус из аргентана «мельхиора». Коллекционер осторожно открыл крышку часов, слегка покрутил заводную головку. Пружина держала, но циферблат оставлял желать лучшего. Что тут скажешь: старые швейцарские, но не коллекционные. Очевидно, принадлежали какому-нибудь моряку.
– Вы правы, когда-то мой дед Семенов служил в царском флоте на ледоколе Вайгач рулевым кондуктором, то есть старшим унтер- офицером, — признался старик, — командовал ледоколом капитан второго ранга Александр Васильевич Колчак. Корабль хоть и считался военным, имел положенное вооружение, пушки и пулеметы, но главное назначение — это наука. Построен и оснащен для гидрографических работ в северных морях.
В походе от Балтики во Владивосток через три моря, Суэцкий канал, Индийский океан пришлось идти кораблю к месту приписки. В октябре попали в шторм в океане. В свежую предштормовую погоду Александр Васильевич вышел на верхнюю палубу измерить силу ветра в этих широтах. Палубу стало заливать. Волны словно перепрыгивали через корабль, осыпая брызгами и серой пеной капитана в дождевике,
стоящего с анемометром в руках. А мой дед на всякий случай находился рядом. Как в воду глядел. В какой-то момент одна особенно высокая волна сбила их обоих с ног. И, крутя по палубе, понесла к борту. Дед успел схватить своего командира. Так они с отхлынувшей шипящей водой и покатились в обнимку. У самого борта дед извернулся и подставил спину под стальной пиллерс бортовой стойки. Тем спас капитана от травмы…
После этого Колчак наведался к моему деду в корабельный лазарет. Вынул из кармана и протянул их в благодарность за спасение.
– Мне же сейчас очень деньги нужны, — чуть помолчав, с горечью произнес старик, — не подрассчитал в этом месяце. Все на лекарства потратил, а впереди еще целый месяц, и пес у меня обжора. А пенсия небольшая, хотя сам всю жизнь строил корабли. Был чертежником- конструктором в КБ ленинградского судостроительного завода. Теперь корабли на компьютерах проектируют. Корабль на экране во всех проекциях… Вот и хожу по всем скупкам и ломбардам. Только им плевать на Колчака. Золото, говорят, неси. Может, возьмете в залог? А я их обязательно выкуплю. Память все же.
Коллекционер взял у старика часы, записал паспортные данные и оформил по квитанции. Потом решил отремонтировать и вернуть без всякого выкупа владельцу…
– В Москве этот антиквар пробудет еще неделю. Надо успеть сделать. Они у меня в работе, — сказал Руслан и склонился над редким механизмом.

МЫ ЖЕ ТОЖЕ КАРАСИЛИ

Старший матрос Антоха Горелов, разжалованный из старшин за «неподчинение офицеру и пререкания во время несения вахты», опять же нес верхнюю вахту у трапа подлодки. «Мурена», как громадная черная акула с выступающим плавником-рубкой, за три года службы стала ему родной.
Швартовные под бдительными взглядами вахтенного начальника и боцмана ловко и четко вытянули из колодцев толстенные канаты с выбросками и, опутав прижимными шпрингами кормы с носа, добавили швартовых по борту. Теперь атомный крейсер стоял на пирсе и терся бортом о кранцы бетонной стенки. Закончив работу, матросы запоздало втянули головы в вороты бушлатов и облегченно нырнули обратно в чрево ракетоносца. Подальше от несущейся на них ноябрьской пурги. Ветер пригоршнями бросал в лицо колючую тяжелую, словно свинцовая дробь, снежную крупу.
– Вот и мерзни здесь один на ветру, будто кнехт на пирсе, — невесело размышлял Антон, с завистью проводив их взглядом и цыкнув слюной сквозь зубы, — эх, завалиться бы сейчас на коечку, по пути заглянув на камбуз и треснуть горячего какао с птюшечкой.
Птюха — толстый ломоть белого хлеба, а на нем сливочное масло и сгущенка. В казарме кормили квашеной капустой с подливой. Многие себе желудки попортили. Зато на лодке рацион иной. В первом походе трансляция по «каштану» (радио, значит): «Глубина погружения — семьдесят метров. Осмотреться в отсеках и доложить». Затем «Отбой боевой тревоги. Команде — принимать пищу».
В первый раз в отсеке БЧ-5 ему поднесли плафон от аварийного освещения, наполненный забортной морской водой из контура охлажденного дизеля. Водица холодная, аж зубы сводит! А как только выходили в море, и запускался атомный реактор, то в обязательное питание включали красную икру с семгой и вино для выведения радиационной заразы. В конце похода икра уже в рот не лезла…
Вахта только через час закончится. Ветер на пирсе продувал насквозь. Даже ватные штаны не спасали. Матросы кальсоны не носят. При выдаче сразу рвут на ветошь. Только трусы и майка. Но ничего, до этого и на гауптвахте пришлось посидеть. А это промерзлая камера с инеем на стенах. Все старики-годки ушли на дембель, а по поводу Горелова устный приказ от комбрига: «Уволить со службы в запас в последнюю очередь».
Но ничего такого он не сделал. Просто, как и все, соблюдал «годковские» неписаные законы. Еще когда только призвали на флот, и был направлен в Кронштадскую учебную часть подводного плавания, сразу просек, что на флоте, как и в жизни, побеждает не тот, кто сильнее, и у кого мускулы тверже, а тот, кто службу понял. Ведь, кроме обязательных уставов, существуют еще и неуставные отношения. О них отцы-командиры знают, но в силу разных обстоятельств, предпочитают не замечать. Мол, до нас служили и не тужили, и после нас не стоит ломать флотские традиции. Вроде как отлаженный механизм. Так и тянули службу молодые «караси» на всех флотах. Главное, чтобы служба шла своим чередом, командир доволен, а годки сыты и не в обиде. Мол, мы же тоже карасили, значит, так и надо.
На первых занятиях в учебных классах дико хотелось спать. Но ради забавы скучающие старшины придумывали для карасей разные «спецзадания». Они мастера были на разные выдумки. В казарме, когда экипаж после похода отдыхает, всегда найдется время для разных приколов. После теории по электротехники посылали молодых с пустым ведром набирать электроиндукции.
После отбоя устраивали бега, сидя на закорках у молодых. Или молодые изображали появление теплохода «Вацлав Воровский», то есть ползали по полу, дудели и раскачивали койки, изображая качку. После приборки «палубы» (длинного коридора казармы) дежурный старшина срывал со своей бескозырки белый парадный колпак и бросал его от себя. И тот скользил по полу, натертому восковой мастикой до зеркального блеска, как по льду. Затем поднимал его, тщательно осматривал, и не дай бог старшинский колпак оказывался запыленным. Приборка начиналась заново…
После присяги отбивали задницу ремнем с пряхой, потом заставляли садиться голым задом на крышку люка. Многие слабаки с нарывами в госпиталь попадали.
Но Антоха ничего, выдержал. Вот только пару недель на стуле сидеть не мог. Комсорг, молодой летеха, все допытывался, что да как. Будто сам не знал. Ему, наверно, салажонку сопливому, на первом курсе в училище тоже зад расписывали. Здесь важно своих не выдавать. Стукачей никто не любит. Больше не тронут, но шарахаться будут как от прокаженного. Кто такое выдержит? Ведь дальше служить и служить.
Без карасей на флоте никак нельзя. Караси — это уборка, чистка механизмов, заправка коек, мытье посуды, глажка. Караси для годков делают птюхи, заливая сгущенное молоко в проделанные дырки толстых ломтей пшеничного хлеба. Кроме того, карась по неписанному закону должен поделиться с годком своей птюшкой. Карася можно отправить на клотик (деревянное навершие верхней части антенны на рубке) пить чай, искать пропавший шильд от каюты (табличку на двери с названием каюты). И пока неопытный карась ищет клотик или шильд, годки радуются. Также молодых учат не хлопать дверьми, крышками люков между отсеками, иначе уже в присутствии годка будут учиться закрывать без стука, чтобы запомнили на будущее. Годок просто обязан подготовить себе смену, если хочет вовремя быть списанным в запас.
Воздух наполнен запахом гниющих водорослей, солью и горьковатыми выхлопами дизелей. Антоха поправил на плече ремень автомата и глянул на бьющие в бетонный причал черные волны. Они приходили из темноты. Только где-то далеко еле заметно мелькали огни рыболовецких траулеров. Берег бухты за военным причалом усеян плавняком и мусором. Это разные мелкие предметы, выброшенные с рыболовецких судов, смытые с палуб во время штормов: обрывки сетей, ошкуренные до блеска морской водой бревна, бутылки, ящики, расщепленные доски. Местные вылавливали эти деревяшки, высушивали и в печку для обогрева домов вне сезона. Здесь же в Гремихе и летом довольно холодно. У Антохи отпуск был в июне, так он в бушлате уходил на материк.
Отпуск ему дали в качестве поощрения. На гарнизонной вахте в Полярном с оружием охранял секретную часть. По уставу, на территорию не полагалось пропускать без спецпропуска. И так случилось, что пришлось завернуть назад дежурного капраза (капитана первого ранга), ответственного по ремонту. У него почему-то не было такого спецпропуска. Их лодка чинилась тогда рядом с плавмарусей (ремотно- техническим судном). Антоха вызвал гарнизонного начальника, но тот где- то застрял, не сразу прибыл, и каперанг все это время дожидался на пирсе, виртуозно материл всех и вся, грозился Антохе «губой» и даже трибуналом. Но командир АПЛ потом разобрался, что к чему. Перед строем объявил Антону благодарность, поставил в пример, как надо нести вахтенную службу…
А вот и смена в валенках из центрального поста топает. Наконец- то закончилась вахта.

ВРЕМЯ ШТОРМОВ

Мокрые шапки липкого снега с утра начали примерзать к судну. Штормовое угрюмое небо низко висит над вздымающимся дышащим морем. Небо и море сегодня одного цвета, словно чья-то рука разорвала на две равные части прочную и вечную ткань двух стихий, и они, разделившись, со всей яростной мощью набрасываются на всякого, кто встретится на пути. Они будто соревнуются меж собой в упорстве раскачать от носа до кормы идущий по фарватеру нефтеналивной танкер с заполненными балластными цистернами. Тяжелые ледяные грязно-серые волны с острыми гребнями перекатываются широкими полосами через верхнюю палубу, местами заливая ее. Их верный помощник ветер бьет в самый нос судна. Потому моряки предпочитают вздыбленные до самого флагштока волны открытого океана, чем вот такие пляшущие, непрерывно бегущие друг за другом волны, больше напоминающие крупную зыбь. Невысокие крымские волны самые коварные. Наступило время штормов. Спокойный в летнюю навигацию Керченский пролив осенью-зимой стал дорогой в царство Аида, в царство теней.
В порту Тамань перекачали топливный мазут, промыли сырой нефтью порожние танки. И в полной уверенности, что все в порядке, стали возвращаться в Керчь. Скоро Новый год, и по показателям мы вышли на первое место. Нам обещали хорошие квартальные премии. За нами, почти в кильватер, следует еще один танкер-тысячник. Мы встали на рейде дожидаться места у причала. Тысячник, имея меньший дедвейт, прошел первым. Потом пропустили еще одного… Наконец пришла наша очередь. Буксиры развернули судно, совершили маневр и прижали аккуратненько к самой стенке. Танкера, что раньше вошли, стояли рядом, такие же порожние. Но на одном из них, ниже ватерлинии, трещина от килевой качки. Это ничего. Бывало, и груженые танкера не выдерживали волну залива — переламывались в шторм. Соседи надумали заняться ремонтом. Вспыхнул бело-голубой огонек, начались сварочные работы. Мы с матросом тоже решили подварить отошедшую вертикальную трубу дыхательного клапана.
Вдруг у соседей хлопок, а за ним из кормового танка пламя с черным дымом! И многотонная стальная палуба начала задираться, будто ее ножом консервным вскрыли. Большой лист палубы встал вертикально и с грохотом рухнул под углом через борт, с шипением остывая в воде. Несколько человек взрывной волной выбросило за борт. На нашем танкере от взрыва тоже в нескольких местах буграми поднялась палуба.
Сразу завыли сирены. Команды обоих судов раскатали рукава шлангов, забились струи, окатывая нагревшийся металл. Когда пожар с помощью подъехавших машин с пенообразующей установкой ликвидировали, выяснилось: то ли искра, то ли капля раскаленного металла попала в зону выброса газа, и тут же произошло возгорание.
Как часто бывает, начальство дает устное добро на производство сварочных работ, закрывая глаза на то, что такие работы выполняют с письменного разрешения и с занесением в судовые документы за личной подписью допускающего лица: помощников капитана, старшего механика. И капитана, как лицо, полностью отвечающее за корабль и его экипаж, в обязательном порядке ставят в известность о ремонте с применением сварки.
Но на практике частенько надеются на авось. Частенько суда выходят с неукомплектованным экипажем — скорее нужно загрузиться. Имеет значение количество выполненных тонно-рейсов, а это зарплаты, премии. И уже в море моторист заменяет токаря, а токарь стоит на вахте.
Одним словом, каждый рейс — это время штормов.

НА ДУНАЕ

Вот говорят, что вода в Дунае будто небесного цвета. Но это не так! Или не совсем так. Возможно, в девятнадцатом веке, когда Штраус писал «На прекрасном голубом Дунае», то река действительно была настолько чиста и прозрачна, что в водах ее отражалось небо. Но в наше время все по-другому. Даже у истока, в верховьях Дунай не так уж и чист. Более сорока тонн ртути, свинца ежегодно попадает в Черное море. Река постоянно меняет цвет. Она то желтая, то свинцово-серая… Быстрое течение на всем протяжении перемещает огромное количество гальки, гравия, песка. Эти гигантские по своему весу массы, находясь в постоянном движении, с большой скоростью устремляются вниз, образуя разветвленные рукава, протоки, тысячекилометровую дельту с выходом в Черное море. Вот по какой реке в низовье ходят суда: сухогрузы, нефтеналивные танкеры морского класса, а также класса «река-море».
В самом конце восьмидесятых на таком танкере мы вышли из Херсона. Наш водный путь лежал до Измаила. Везли соляру. Раннее утро, туман стелется. Река в этом рукаве узкая, что называется, и двум шлюпкам не разойтись.
Взяли на борт одного охотника. Тот долго уговаривал капитана, что, мол, срочно нужно добраться до дому. А после пожалели об этом. Утром этот охотник с ружьем вышел на палубу и давай палить в чаек. Боцман, видя такое непотребство, от досады даже полез в карман за сигаретами, находящимися под запретом, как нарушение пожарной безопасности.
– Вот увидите, — обещал он, — принесет нам эта пальба большие неприятности. Кто этого «карася» научил в чаек целиться с палубы? Очень нехорошая примета.
Прибрежные ивы в три обхвата полоскали свои ветви-руки в зеленоватой воде. Небольшие бухточки заросли осокой и рогозом. Август — птицы готовятся к перелету. Сюда из Румынии прилетают пеликаны. Эти большие белые птицы плавают парами, то и дело, скрываясь в воде, выискивая рыбу. Наш танкер шел с опережением графика. Мы торопились. Чем больше рейсов сделаем, тем выше будут премиальные за досрочное выполнение плана. Маршрут известен, по Дунаю ходили не раз. Но что такое? Под килем зашуршала галька, заскрежетали камни по днищу, судно дернуло. И мы сели на «банку»!
Рулевой попытался повернуть штурвал, но все напрасно.
– Штуртрос заклинило, — произнес старший помощник, — мать честная, вот теперь возись с передачей. Хорошо, если только где-то в шкиве цепь застряла. Надо срочно руль осмотреть. Не ровен час и его погнули на этой проклятой «банке», — и со всей силой ударил кулаком по порошковому огнетушителю, висевшему в углу на выходе из рубки.
Весной размывали, углубляли в этих местах фарватер, но своенравная река снова наносила с верховьев камни, песок.
Из Измаила подошли два буксира. Из Херсона вызвали танкер с меньшей осадкой. На подошедший танкер перекачали часть соляры. Буксирами и своими дизелями не сразу, но сдернули судно с мели.
Река коварная, с подвохом. В этих местах можно увидеть, как на намытых галечных островах ржавеют брошенные полузасыпанные остовы кораблей, которые так и не сняли. Вот вам и прекрасный голубой Дунай!

ЗА МАЗУТОМ

Танкер для перевозки нефтепродуктов с дедвейтом в двадцать пять тысяч тонн, под завязку груженый топочным мазутом, отошел от причала. У механика по перекачке нефтепродуктов, после отшвартовки еще дела наверху: надо осмотреть и очистить фланцы трубопроводов после приема мазута, произвести осмотр насосов, да и чистоту вокруг механизмов навести… Большими концами убрал разлитый кое-где мазут, засунул все это в водонепроницаемые мешки-чувалы…
Судно тем временем медленно продвигалось к Днепровскому каналу.
– Вот выйдем на простор, совершим поворот лево руля и вперед по проложенному курсу, — сказал старший помощник, ни к кому не обращаясь, как бы для себя.
В ходовой рубке были только рулевой вахтенный матрос и штурман.
Вдруг глубоко внизу заскрежетало, словно стальным ломом провели по днищу. Танкер стало сносить.
– Стоп машина! — сразу прозвучала команда старпома, — оба носовых якоря отдать!
Мановские надежные германские дизеля покорно замерли. Капитан Юрий Викторович Рощин, отдыхавший после ночной вахты у себя в каюте, влетел врубку в трениках и тапках:
– Что за черт!
– Снова песку Днепр нанес, мелковато углубили дно.
Вызвали водолазов. С бота спустились под днище, осмотрели. Заключение такое: слегка погнута лопасть одного из винтов, процарапало, будто рашпилем днище. Течи не наблюдается.
– Судно полнехонько, только отвалили от стенки в Херсоне. Летит весь график доставки для котельных Ялты. Как быть? Снова назад, сливать мазут и в док на ремонт? — оценивали ситуацию капитан со старпомом.
Танкер просел до самой ватерлинии, и казалось, если задует ветер-бродяга, то поднимет волну, и вода станет перекатываться через бурую, окрашенную железным суриком палубу. И тогда держись! Проси спасения у самого Нептуна… В итоге капитан (он на судне выше Бога) решил график доставки не ломать. А своим ходом, на среднем, а где и на малом ходу дойти до Ялты. Прогноз погоды метеорологи дали хороший. На море почти штиль, балла два будет, волна гуляет. Небо чистое и прокаленное нестерпимым крымским солнцем. Судно подогрелось так, что можно запросто на раскалённой палубе жарить яичницу, без огня и сковороды.
– Эх, искупаться бы сейчас! — мечтательно вздохнул боцман Тимофей Кулагин, волжанин в прошлом, сменивший речную тельняшку на морскую с чёрными полосками, — Вот у нас летом под Саратовом вроде тоже не холодно. И капитан, бывает, бросит якорь, сухогруз встанет в сторонке, чтоб другим не мешать, и с палубы, а то и с носа, с кормы и в реку. А вода, как парное молоко, блаженство да и только! А что, давайте, ребята, попросим Викторовича тормознуть? Вон Ялта уже на горизонте! Кстати, Ялта или Ялос, значит, берег! Так возвещал в древности на корабле вперед смотрящий после долгого плавания из Константинополя. Черное море называлось в далекие времена «Понт Аксинский». Второй год здесь в Крыму, а к такой жаре еще не привык.
Встали на рейде Ялты дожидаться своей очереди. Капитан всё же разрешил команде окунуться. Боцман, долго предвкушавший ожидаемое удовольствие, прыгнул первым. И сердце сжало, словно клещами. Под нагретым слоем воды проходило холодное течение. Из парилки да в холодную воду. Спазм сосудов сердца.
– Не выплыть, — мелькнуло у Кулагина в голове, — всё конец, амба! — и потерял сознание.
Очнулся на палубе. Сергей Шелест делал ему искусственное дыхание.
– Ялос, Ялос. Не привык еще, видно, боцман к нашему морю. Здесь водичкой не напьешься, рот не раскрывай, — шутили над Кулагиным после.
ЖАРА
– Ну, и жарища сегодня! На рассвете из Астрахани вышли. Думали по холодку пойдем, но танкер под палящим солнцем прогрелся до самого киля. И то сказать, наш пятитысячник осел, кажется, по самые якорные клюзы. Капитан жадничает, план гонит, вот и приняли дизельного топлива по самые горловины, только что не выплескивается. Даже не знаю, как до Нижнего дойдем. За леера без рукавиц взяться невозможно. Металл так нагрелся, что, кажется, спичку поднеси поближе, и вспыхнет моментально! В машинном термометр к семидесяти подбирается, а мне еще вахту стоять. Вот и думай, как выжить в таком аду…
Нас, судовых мотористов, еще на царском флоте «маслами» называли за адский труд среди громадных и вечно спешащих шатунов, за вечную копоть от паровых котлов, оседающую на потных лицах, за вечно промасленные руки, за неотмываемую черноту под ногтями от антрацита, который голыми по пояс сноровисто забрасывали в топку.
Ровно постукивает клапанами наш тягач-дизель ДБ-1. Хороший и надежный движок, правда, староват уже, но проходит регулярно плановые ремонты. Теперь нагрелся до предела, и остро пахнет разогретым маслом. Мой сменщик Тимоха Крюков, или Крюк, едва дождался окончания вахты и, устало цепляясь руками за скользкий планширь, поплелся по трапу на палубу. Здесь, конечно, совсем не те условия работы, что на японском сухогрузе, на который знакомый механик однажды сводил на экскурсию. У них там в машинном рыбки в аквариуме плавают, и цветочки в горшочках растут. Температура поддерживается целой системой климат-контроля, и мотористу все равно какая погода на верхней палубе.
До Нижнего Новгорода идем вверх, против течения. Скорость заметно упала при такой загрузке. Главное, не нарушить законов физики. Вес полностью загруженного судна должен соответствовать в пропорции весу порожнего, т. е. дедвейту. Проходим заросшие камышом и осокой берега. Ивы полощут длинные гибкие ветви в нагретой волжской воде. Даже серые утки, обычно суетящиеся в прибрежных водах, то и дело взлетающие, разминая крылья, теперь от такой жары, засунув плоские носы под крыло, спят в тени и дожидаются ночной прохлады.
Дальше идем по излучине. Над палубой целый рой мелкой надоедливой мошки. В тенистых протоках бобры уже готовятся к зиме: укрепляют основания своих хаток отгрызенными ивовыми ветками, а, закончив постройку, по всем правилам покрывают крышу свежим дерном. В таком надежном доме и зимние морозы не страшны. Работают по принципу «Сами построим, сами и жить здесь будем».
Пока стояли в Астрахани, отважился прогуляться по набережной. Сколько раз приходилось бывать здесь, но никак не привыкнешь к этой жаре. Рубинового цвета столбик на городском термометре показывал под пятьдесят. В Астрахани когда-то разгуливали цыгане и вкрадчиво предлагали золотые кольца: «Дай погадаю, всю правду скажу, что было и что будет». А город меняется, по крайней мере, центральная часть. На верхней же Волге, например, в Угличе, кажется, время остановилось. Часы Угличского завода, собирающего китайский ширпотреб с маркой «Чайка», совсем не те, что были раньше.
Тащимся дальше на своей «керосинке». Матросы почти непрерывно окатывают верхнюю палубу из пожарных брандспойтов. Мы, маслопупы, тоже способствуем противопожарной безопасности: осматриваем систему охлаждения двигателя, без которой наш тягач долго не протянет. Прошелся по отделению, взглянул на двигатель. От водяного холодильника идет труба, вода из нее поступает по контуру к цилиндрам дизеля, а нагревшаяся же вода в расширительный бак, и как раз в этом месте, ниже бака, стоит тройник, а под ним на настиле натекла целая лужа. Взял пластырь из сырой резины, наложил на тройник и под хомут, стянул болтом… Когда в порт придем, надо будет трубу разобрать и тройник с трещиной заменить, резьбовые соединения проверить.
Радист передал сводку погоды. Ничего утешительного, жара продержится еще неделю, зато в Мурманске температура в самый разгар лета 17–18 градусов. Когда служил в тех краях, во время обязательной утренней пробежки при любой погоде с голыми торсами бежали до фигуры оленя на въезде в Островной, и только пар из ртов валил. Что удивительно, никто из экипажа ни разу даже обычной простудой не заболел. Ветра в Заполярье сильнейшие, с ног сшибали. А у нас в машинном духота! Даже иллюминаторы отсутствуют.
Вот туристы на нас с круизных лайнеров в бинокли смотрят. Непонятно им: вроде на палубе никого, и танкер сам идет. Но мы иногда выскакиваем постиранные робы бросить, они на солнышке за час высыхают. Думают, наверно, вот работнички — отдыхают, а деньга сам на них сыплется. Но работа на судне всегда идет по регламенту. Это целый конвейер: доставить груз в порт назначения, по пути быстро устранить возникшие неисправности, промыть танки и снова под погрузку. Теперь, наверно, топочный мазут или сырую нефть повезем. И так всю навигацию. Пойти в увольнение, прогуляться воскресным днем в парадной форме — лишь мечта.
Снова радиосводку погоды передают. Впереди ливневые дожди с грозами, но они, как правило, в июле кратковременные, хоть и сильные. Вот осенью зарядит на неделю! А пока боцман дает палубной команде распоряжение: железным суриком начать покраску переходного мостика от рубки до бака. А над палубой гнус стоит тучей, лезет в глаза и уши, набивается там и превращается во влажную, липкую массу. Матросы, стараясь не обращать внимания, замазывают попавшую в краску мошку.
Я же снова скатываюсь к себе в машинное поскорее спрятаться от гнуса и боцмана подальше.

В УЧЕБНОМ ПЛАВАНИИ НА ОМЕ

– Наконец-то осень, последний рейс, — отметил про себя моторист Сергей Шелест, стоя на корме и глядя на вспененные буруны шипящей волжской воды, тянущиеся за судном к самому горизонту, — придем в затон и на всю зиму в отпуск, если кэп отпустит. Работы много, надо движки перебрать, маслопроводы проверить, механизмам плановый ТО дать, гидравлику продуть, масло сменить, штуртросы подтянуть. Как только встанем, Аристарх заставит дефектную ведомость составлять. И сразу с боцманом побегут в судоходную на склад запчасти выбивать. Даст капитан недели две дома подремать и снова на вахты, на всю осень и зиму. Тут вам и сторож, и механик, и моторист — все в одном стакане. На нашем «Букаре» не так все было. Правда, и экипаж там за сотню, и тоннаж в тридцать пять тысяч тонн! Не то, что этот ОМик — муха, комар писклявый в сравнении с подводным атомным крейсером. А ну, курсанты, — отвлекшись от своих дум, обратился Сергей к трем практикантам Нижегородского речного училища, — взяли по швабре и пошли за мной в машинное, будем лоск наводить, чтобы дизеля горели и блестели, как на военном флоте. Привыкайте.
Спустились по трапу. Два двигателя по сто пятьдесят лошадок ровно стучали, допустимо нагревшись. Включили верхнее освещение, и курсанты, схватив ведра и швабры, начали уборку. Одному белобрысому пареньку со странным именем Назар, Шелест доверил протирку ветошью корпуса дизелей. Время в работе летело быстро.
– Все, пошли на палубу воздухом подышим, а там и на обед, — хозяйственно распорядился Сергей Шелест под конец уборки, — хорошо, ветерок обдувает, вот уж конец октября, и первый снежок, будто крупой насыпало на палубу. Свежо! — с удовольствием подставил он лицо холодному ветру.
Ребята не разделяли его мнение. Они стояли, нахохлившись, с покрасневшими носами, пряча руки в короткие куртки-бушлаты.
– Ничего, братва! — весело глядя них, подбодрил Сергей. — Вот доведется вам служить на Северном флоте, так там на такой ветерок вы и внимания обращать не будете. Я на нашей базе подводного плавания у черта на рогах — в самой Гремихе служил. Вот там ветра! Народ, держась за натянутые канаты, в булочную добирается. И учебка моя в Кронштадте, тоже город, можно сказать, на семи балтийских ветрах. Наш учебный ОМ- 152, конечно, не может дать представление о всей технической мощи флота. А все же ваша профессия начинается с малого, с этого учебного судна с бортами высотой в два с половиной метра, осадкой при полной загрузке в один и пятьдесят шесть соток метра, с автономностью хода в два-три дня.
Буфетчица Алена, она же повариха и жена боцмана, высунувшись из приоткрытой двери, позвала обедать. В раздатке, гремя крышками кастрюль, повариха через окошко подала ребятам по полной тарелке густого, душистого горохового супа, в другую тарелку, не жалея, опрокинула полный черпак гречневой каши с подливой. Все сели за один стол, Назар с удовольствием уплетал сытный обед.
– Имя у тебя, какое не часто встретишь, — заметил практиканту Шелест, — Ты откуда будешь?
Назар охотно откликнулся:
– Из Калужской области, деревня Колодези. Там еще казаки войны 1812 года в поле лежат под крестом. Когда погнали французов от Москвы, так эти казаки казачьего войска атамана Платова Иловайского полка, преследуя их, были убиты как раз недалеко от нашей деревни. Двоих казаков я запомнил: Никифор, Назарий и еще казачий полковник. У нас в деревне я не один с таким именем.
– И говоришь ты интересно. Будто из книжки.
– Я люблю книги читать. Особенно про море, — признался Назар.
Привалили к самому берегу у поселка Лунево, недалеко от турбазы. Снеговые рыхлые сероватые лепешки-льдины плавали вокруг. Двое матросов в желтых жилетах с носового выстрела подали слегка припорошенные сходни.
– Аристарх приказал, — объяснил Сергей ребятам, — надо участкового и почтальоншу забрать. По радио сообщили: они на утренний автобус опоздали. В Кострому им срочно надо. Вот высадим их и в Нижний пойдем, а там и вам на берег, как раз на учебу успеете…
– Будто лодка прогулочная — наш ОМ, — наблюдая за швартовкой, произнес Назар.
– Ребятки, не огорчайтесь. Все у вас впереди. И глубины, и мели — все ваши будут, если, конечно, до срока не сбежите, — слегка ударив по спине практиканта, веселым тоном ответил Шелест.
Придерживая фуражку рукой, на борт поднялся участковый- лейтенант. За ним, хватаясь обеими руками за леерное ограждение, осторожно ступая по сходням, закутанная в синий плащ с капюшоном взобралась низенькая пожилая почтальонша.
– Все, отваливаем, — откашлявшись, произнес боцман и с матросом стал заводить сходни на нос.
Выстрел завалили к борту, как и положено, судно медленно пошло кормой, совершая разворот с выходом на фарватер. Внезапный удар по днищу судна заставил капитана дать «стоп». Сергей с боцманом и палубным матросом, молниеносно среагировав, скатились вниз в придонное отделение. Внизу при свете аккумуляторного фонаря они заметили значительное поступление забортной воды из образовавшейся трещины.
– На топляк, наверно, наскочили или на большой камень, — мрачно промолвил боцман, — срочно пластырь заводим и наверх в ходовую. Аристарху доложу: надо буксир вызывать. Своим ходом, пожалуй, и до Костромы не дойдем, носовое подтопит.
Практиканты с тревогой и интересом наблюдали за быстрыми и слаженными действиями команды с верхних ступеней трапа…
Когда аварию ликвидировали, ребята подошли к Шелесту:
– Мы вообще-то не думали, что простое учебное плавание на ОМе станет для нас таким. настоящим, что ли, — признался за всех Назар.