Морозов я. Павел Морозов. Если угодно — Павлик. Да, нарекли в честь героя. Старшая сестра придумала. У нас в школе пионерская дружина была имени Павлика Морозова, и она решила, что братику с таким именем будет легче отличиться. Когда я родился, она в пятом классе училась, а уже соображала, что к чему. И не ошиблась. Председателем совета отряда выбрали. Кто выбрал? Одноклассники, разумеется.
Может, им и подсказали, я не знаю, но какой-то авторитет среди ребят у меня всегда был. Учился средне, но в деревне это не главное.
Рос в работящей семье, сноровки поднахватался и за себя всегда мог постоять. Самостоятельным был, а это заставляет уважать. Имя, конечно, помогало, но и обязывало. Особенно в молодости. Гордился своим именем. Когда с кем-то знакомился, представлялся не просто Павлом, а Павлом Морозовым.
Но наступила пресловутая перестройка с переоценкой ценностей.
Павлик Морозов из героя превратился в предателя. Не скажу, что мне это повредило. Какой может быть вред? Я взрослый человек и крепко стою на ногах. Могу твёрдо сказать, что жизненную программу выполнил: воспитал сына, построил дом и посадил дерево. Сын поступил в институт, не пьёт, не колется, У меня четырёхкомнатная квартира почти в центре города, недалеко от работы, и дача. Не какой-нибудь щитовой домик, в котором дует в щели и капает с потолка, а добротная изба, в которой можно жить круглый год, крыльцо высокое, рядом жаркая баня и теплица на фундаменте, чтобы не гнила.
Всё своими руками, в отличие от соседа, который пригнал работяг с завода, а чужое на совесть строить никто не будет. Я бы тоже мог студентов запрячь, всё-таки проректор, а не рядовой преподаватель, но переделывать после них — себе дороже.
Соседство у нас двойное. Дачи на одной улице, мои окна против его окон, но мои в резных наличниках, а у него стандартная вагонка.
И живём в одном доме. Мой пол является его потолком. Познакомились на строительстве дач. А через год въехали в один дом. Не сговаривались. Получали от разных организаций. Он у себя на заводе зам по сбыту. С директором, по его словам, вась-вась. И, скорее всего, не врёт. Умеет он держаться в компаниях, а чем берёт — непонятно, хвастовством или грубостью; анекдоты похабные при женщинах и евреях позволяет, и никто не обижается. Верхушек нахватался и за умного слывёт. И артистки у него в любовницах, и журналисты в собутыльниках. Пить, конечно, умеет — не потому, что знает меру, а не берёт его ни водка, ни коньяк, ни «рассыпуха» (он и ей не брезгует). Сколько бы ни выжрал, а лишнего по пьянке не сболтнёт, хоть и балаболит без умолку, ни с кем не поскандалит, анекдотиками отделывается: расскажет и первый начинает хохотать. Случалось, и зацепит кого-нибудь глупой шуточкой, но на него почему-то не обижаются — всё сходит с рук любимцу публики.
А я обиделся. Не хочу притворяться: что есть, то есть. Наверное, просто назрело. Терпел, терпел — и лопнул нарыв.
Хорошо помню, что был вторник. В институте случился неприятный разговор. Преподаватель принёс заявление и сказал, что надоело вкалывать за гроши «на дядю» и он уходит в кооператив.
Молодой толковый мужик, и возразить ему нечем, и пообещать нечего. А вечером позвонил сосед, сказал, что статейку интересную обо мне прочитал, и предложил спуститься к нему. Моя услышала про статью и тоже засобиралась, даже бутылку вина прихватила: дескать, неудобно в гости с пустыми руками. Я засомневался: с какой стати появится статья, если ни с какими журналистами я не встречался?
Но мало ли… В газетах обо мне никогда не писали — любопытно всё-таки. Пришли в благостном настроении. Бутылку дорогого вина выставили. И на ´ тебе — по роже. Читал он, что называется, с толком, с чувством, с расстановкой. При моей жене. И при его. А это, как бы поправильнее выразиться…
В общем, у меня с его женой роман. Нет, ничего такого позорного, без всяких пошлостей. Платонический роман. Она мне нравится, и я почти уверен, что нравлюсь ей. А почему бы и нет? Мы с соседом ровесники, но я выгляжу намного моложе, я намного выше, я не разжирел, а у него пивное пузо. Единственное его достоинство — густые кудри с благородной проседью, а мои волосы изрядно поредели.
Я укладываю их, стараясь прикрыть длинными прядями, но всё равно заметно. Это у меня наследственное. Я почти не переживаю. Его жена — умная и добрая женщина, глупых намёков на мою причёску не позволяет. Она всегда ставит меня в пример: и то, что я держу себя в спортивной форме, и то, что на даче у меня порядок, шланги для полива смонтированы удобно и надёжно, дорожки между грядок аккуратные, каждый куст смородины огорожен, малина вырезана.
И всё сам, в одиночку. Не люблю беспорядок. Моя на дачу почти не ездит, у неё аллергия на цветущую смородину или черёмуху — она сама толком не знает; короче, не любит в земле копаться, и все мои старания ей до лампочки. А его жена откровенно любуется моим участком. Я не слепой, не глухой, не идиот какой-нибудь, чувствую, что нравлюсь ей, но она порядочная женщина, мучается, наверное, но допустить, чтобы между нами произошла физическая близость, она не может, не в состоянии она переступить черту. Даже если узнает, что муж изменяет налево и направо. Подонкам и бабникам почему-то достаются верные жёны. А вот моя бы, подозреваю, не удержалась бы.
Нет, я не ревную к нему. Он её терпеть не может, хотя она полностью в его вкусе — высокая, с богатым телом. Получается, что я влюблён в его жену, а он на мою не обращает внимания, почти презирает и не очень скрывает это. Конечно, если бы я узнал, что между ними какие-то шашни, даже подумать боюсь, что бы я с ними сделал, но и его безразличие к моей почему-то злит меня.
Ну, зачитал он грязную статейку из жёлтой газетёнки, где пионера-героя называют предателем. Мне-то, казалось бы, что с того?
Не на меня же помои льют. Подобная грязь рекой текла. Дорвались журналюги до дешёвой кормушки. Если им верить, то и героев-панфиловцев не было, и Александра Матросова, и Зои Космодемьянской.
Дай им волю, они всё обгадят.
Огласил сосед газетную пошлятину и объявил тост: «За то, чтобы наши дети нас не предавали!» Выпили, а на закуску предложил повеселиться и начал зачитывать из той же газеты объявления «Службы знакомств»: «Мужчина, сорок пять лет, рост — сто шестьдесят, вес — восемьдесят, хочет познакомиться для создания семьи с девушкой не старше двадцати пяти лет, с проживанием на её жилплощади». Потом ещё одно зачитал, третье, четвёртое, давясь смехом и подпуская комментарии. Жёны хихикали, особенно моя, потом завелась и стала громко возмущаться глупостью и самонадеянностью мужиков. Они веселятся, а мне как-то не до смеха. Злюсь, мрачнею, но всё-таки понимаю, что защищать или оправдывать перед ним Павлика Морозова бесполезно, ничего ему не докажешь, жёлтая газетёнка для него авторитетнее. Сидел и чувствовал, как во мне разрастается ненависть. Если бы можно было измерить её давление, то прибор бы наверняка зашкалило. Я не стал хлопать дверью. Мы досидели положенное время, допили наше вино и то, что выставил он, почти допили. Продолжили, что называется, дружить семьями, но ненависть моя густела с каждой встречей. Я понял, что не успокоюсь, пока не уничтожу его, не представлял, как это сделаю, но верил, что обязательно что-нибудь придумаю.
В тот день у меня была назначена встреча со строителями, надо было порешать кое-какие вопросы по ремонту в институте. На работу я не поехал и вышел из квартиры за час до встречи. Дом у нас большой, аж на одиннадцать подъездов, а я живу в среднем. Спустился с крыльца и увидел во дворе милицейские машины — штук шесть, не меньше. Первое, что пришло в голову: приехали брать серьёзную банду, иначе бы зачем столько техники пригнали? Спросил у мужчины, стоящего на тротуаре. Он огрызнулся: «Проходи, не создавай толпу».
Он был в штатском, но я ошибся, принимая его за обыкновенного зеваку. Товарищ из органов, и при этом явно нервничал. Я решил, что операция достаточно серьёзная, и, не имея привычки путаться под ногами у людей, выполняющих свою работу, пошёл на остановку.
Милиционеры стояли не только вдоль дома, но и вдоль дороги. Один даже на крышу автобусной остановки забрался. И тут я вспомнил, что в город приезжает Ельцин. Трасса из аэропорта проходит по нашей улице, вот и забили все дворы милицией, чтобы снайпер не занял удобную позицию. Видимо, чувствовали большую любовь к всенародно избранному президенту. Сосед мой потом острил, что подобной милицейской опеки не было со времён визита Чан Кайши.
Откуда у него такая информация — не знаю. Лично я ни разу не слышал, что Чан Кайши бывал в нашем городе. И сосед в те годы жил в своём зачуханном леспромхозе, в стороне от наезженных дорог.
Сам я подобное представление видел впервые. Глядя на вереницу сосредоточенных мужчин, выставленных вдоль трассы, я почему-то подумал не о Ельцине и Чан Кайши, а о том, что улицы, удалённые от президентского маршрута, предоставлены ворам и бандитам в свободное и безнаказанное пользование: грабьте, убивайте и ни о чём не беспокойтесь, внутренним органам не до вас, они заняты более важным делом. И, можно сказать, накаркал. Когда вечером вернулся домой, жена обрадовала новостью: парня, живущего на четвёртом этаже, расстреляли в собственной машине. Его не любил весь подъезд за наглость и манеру парковаться впритык к крыльцу.
Самоуверенный сопляк, называющий себя генеральным директором какой-то компании. Новые русские падки на громкие титулы. Сейчас много развелось всяческих шарашек. Подомнут под себя два-три филиала по торговле порнухой — и уже синдикат или холдинг, которым управляет генеральный директор, а то и президент, с криминальными советниками и заместителями. Расстреляли его из автомата возле речного вокзала, совсем рядом с нашим «белым домом», но уже за пределами охраняемой зоны. Убийц, разумеется, не нашли.
И сосед мой сам подсказал мне план действий. Для того чтобы покрасоваться, показать свою крутизну, высказался, в надежде на сочувствие, что и его могли бы так же изрешетить из «калашникова», у него тоже за последнее время накопилось много врагов.
А если могли бы, значит, не исключено, что смогут. Почему бы и впрямь не найтись какому-нибудь обиженному или обманутому со слабыми нервами? Подкараулит и убьёт. И на меня уже точно никто не подумает: мы с ним вроде как в дружеских отношениях.
Где достать автомат, я понятия не имею. Да и зачем он? Лишний риск, лишние расходы — полагаю, что стоит он не меньше пылесоса.
Самый подходящий вариант — бейсбольная бита, чтобы создать иллюзию бандитского заказа. Но и её надо где-то искать, а это лишние свидетели. Я остановился на обыкновенной монтировке: надёжно, удобно и, если завернуть в газету, не бросается в глаза, особенно когда потребуется избавиться от неё. План придумался очень легко. Вырубаю предохранитель на его лестничном счётчике и жду.
Он выходит на площадку посмотреть, что случилось. Я спускаюсь к нему, бью монтировкой по голове и быстро поднимаюсь на свой этаж. На всякий случай, если он вдруг услышит мои шаги и оглянется, можно сделать маску из старого чулка. Нашёл у жены чулок, примерил, посмотрелся в зеркало — смешное зрелище, но узнать в таком наряде невозможно. И место, куда сбросить орудие убийства, придумал. Через дорожку от нашего дома стоит продуктовый ларёк, а за ним железные гаражи; если бросить монтировку возле стенки, обязательно найдётся хозяйственный мужичок. Всё продумал, всё приготовил и, не откладывая, пока не подступили сомнения, дождался вечернего сериала и вышел на площадку с монтировкой, завёрнутой в газету. На лестнице никого не было. Нажал все три рычажка на предохранителях, быстро поднялся на верхний пролёт и уже там натянул маску. Дверь у соседа скрипучая, так что услышал сразу: сначала противный жалостливый скрип, потом шлёпанье тапок и ворчание. Но голос был женский.
Если бы вышел он. Если бы…
Можно сказать, что она его спасла.
Когда вбежал к себе, сразу же достал из холодильника недопитую бутылку водки. Руки дрожали. Да какое там руки! Всего трясло.
Разве мог я подобное просчитать? Знал, что он ничего не делает по дому, но послать жену разбираться с электрическим щитком? Это за пределами моего понимания. На какое-то время я даже забыл, зачем развёл эту канитель. Пил рюмку за рюмкой и хохотал над собой, над своим тщательно продуманным планом. А когда просмеялся, понял, что на вторую попытку я уже не способен. Удивительное дело, но водка протрезвила горячую голову. Стыдобище. Помрачение какое-то. Серьёзный мужчина, на солидной должности… Надо же было додуматься вообразить себя бандюганом. И всё он: не похвастайся обилием врагов, желающих с ним расправиться, мне бы и в голову подобная глупость не пришла.
Успокоился и стал искать для себя оправдания: дескать, смерть от неизвестного с чулком на лице — слишком легко для него. Надо разрушить его сытое благополучие.
И тогда я вспомнил, как три года назад он приехал ко мне на работу в институт и попросил перепечатать на машинке письмо.
Я предложил отнести черновик машинистке, но он сказал, что это не для посторонних глаз. У меня в кабинете стояла машинка, которой я почти не пользовался. Но и он печатал одним пальцем, подолгу отыскивая нужные буквы. Даже сам я извёлся, глядя на его мучения. Больше часа потел над страницей. А закончив, спрятал бумагу в портфель и достал оттуда коньяк и пару красных яблок. Любимая тема его разговоров — бабы. Ему не терпелось похвастаться новой подругой. Неделю назад случайно подвёз тренершу из плавательного бассейна, взял телефончик и на следующий день подъехал встретить её с работы, а у неё оказался свой отдельный кабинет с кушеткой для отдыха, крепкая грудь и накачанная задница, даже душ имелся, чтобы чужие запахи в семью не тащить. Рассказывал взахлёб и радовался удаче, как мальчишка.
Уговорили бутылку, потом хватились, что пора домой. Я на работу хожу пешком, а он, как всегда, был на машине; он частенько позволял себе выпить за рулём и как-то не попадался, везунчик, разъезжал по всему городу, а тут всего пару кварталов проскочить. Когда шли в гараж, он предложил заглянуть к нему на кухню. Продолжать пьянку не хотелось, но я согласился, чтобы лишний раз увидеть его жену.
Успел поздороваться, и только: не пожелала она присоединяться к нашей компании, сидела перед телевизором и вязала, не могла без дела. А утром я увидел у себя на столе его черновик — забыл по пьяни, увлёкся рассказом про тренершу. Я, грешным делом, полюбопытствовал. Это была анонимка на его начальника. В ней подробно описывалось, каким образом часть продукции реализуется налево, описана схема и названы конкретные люди. Я сложил листок вчетверо и положил в карман, намеревался отдать, если спросит, но он не спросил — вопрос-то щекотливый; наверное, решил, что бумага ушла в мусорное ведро. А я на всякий случай сохранил: вдруг пригодится, чтобы пристыдить его, если начнёт сильно зарываться?
Черновик улёгся в мою папку с дачными документами, а печатные экземпляры дошли до адресатов. На заводе устроили проверку, начальнику моего соседа пришлось уволиться. Обошлось без лишнего шума — видимо, были замешаны серьёзные люди, но цель была достигнута. Сосед занял должность своего начальника. Только никто не мог предположить, что нагрянет шальная волна выборов. Стали выбирать не только президентов, губернаторов, но и директоров.
Уволенный выставил свою кандидатуру и вернулся на родной завод с повышением. Вернулся героем, бывшие грешки превратились в достоинства, голосовали за предприимчивого хозяина.
При таком раскладе случайно залежавшаяся в папке с дачными квитанциями бумажка могла сломать жизнь моего самоуверенного соседа. И то, что у меня оказался всего лишь черновик с вычеркнутыми и вставленными словами, без точек и запятых, усиливало достоверность бумажки. Ну и почерк, конечно, узнаваемый. Отпираться бесполезно. Но я решил подстраховаться и на обратной стороне листа написал фамилию автора анонимки. Оставалось передать. Отправлять по почте не рискнул, могло затеряться. Тогда я, не мудрствуя лукаво, выбрал самый надёжный способ: приехал на завод, передал запечатанный конверт секретарше и сказал, что просили передать лично директору.
По дороге с завода я подумал о повороте, который не учёл. А что, если взбешённый директор начнёт трясти анонимкой перед мордой автора, и тот, естественно, догадается, каким образом она воскресла?
Как себя вести? Да никак. Высказать в лицо всё, что о нём думаю.
Мне боятся нечего. Я чист.
На другой день я заглянул к соседу после работы, рассчитывая увидеть его пьющим от расстройства и рычащим на меня. Ни того и ни другого. Был весел, рассказал, что в автобусе услышал забавное объявление: контора принимает на работу водителей, мужчин и женщин, с возможностью переучивания с категории С на категорию В. Я поправил, что категория не В, а D. Он только отмахнулся. А я сразу же подумал: с какой стати он оказался в автобусе? Неужели началось, да так круто, что пришлось пересесть на общественный транспорт? Спросил его, с какой стати он оказался в автобусе. Но ожидания мои не оправдались. Сосед буркнул что-то про ремонт и снова к своей хохме: «Представляешь, с категории C на категорию B!» Я даже не сразу понял, что в этом смешного, и снова уточнил, что категория D. Он заявил, что я не понимаю тонкого юмора. Предложил выпить, но я отказался.
И через месяц наши отношения не изменились. Тогда я позвонил директору и спросил, дошёл ли до него конверт со старой анонимкой. Он поблагодарил и сказал, что давно знал, кто её писал, но этот человек ему пока нужен. Даже не поинтересовался, кто звонит.
Опубликовано в Енисей №2, 2019
