Санджар Янышев. СТИХИ В ЖУРНАЛЕ “ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА” №1, 2021

Санджара Янышева называют «ташкентско-московским» поэтом. Он перепробовал множество профессий, но главное для Санджара, по-моему, это то самое хлебниковское «ходить и петь». Лет двести тому назад он просто взял бы котомку, оседлал ослика и поехал странствовать по свету. Восточная модель отношения к миру звучит постоянно в стихах Санджара, многие его тексты похожи на притчи, их хочется слушать под звуки сурная или сато. Детство, любовь, смерть, изменчивое и вечное, бегущее и тихо наблюдающее со стороны подобно старцам из «Белого солнца…» – внимай, читатель, поставив рядом пиалу горячего чая. А потом из-за дымящегося казана вдруг выйдет к тебе повар в засаленном чапане и спросит: – Эй, Хусан, где брат твой – Хасан?
Д. Л.

БЛИЗНЕЦ

Один повар мне и говорит:
Притворись Хусаном, будь иногда Хусан.
Пусть жена по четвергам тебя не будит, пока солнце не зайдёт,
А сама тем временем твои ступни, живот и мочки твоих ушей
Натирает этим именем; пусть настаивает его
В тёмном сухом месте – да хоть бы и в чреве своём, –
А потом по одной средней пьялушке два раза в сутки тебе даёт.
Это будет разумно, ибо ты рожден не один.
Ты – близнец. Погляди-ка в крышку моего казана:
Вот этот кусочек коричневой луны – это ты,
А вот этот, побольше, – твой брат…
Он вышел первым. Но знаешь, как у нас говорят:
Старший – более умный – он выходит вторым.
Он младшего посылает: «Иди, посмотри, что там?
Если все в порядке, кричи!» – И младший идет, и зовёт.
Ты слышал зов? ты не спутал его ни с чем?
Ты спешил или ждал?
Ты забыл или спал?
Эй, Хусан, где брат твой – Хасан?!

БАНДАЛИК[1]

…И ровно в полдень мы тронулись в путь.
На мне было стёганое атласное одеяло,
Напомнившее чапан, в котором я когда-то женился,
И, словно в дополнение к этой синей памяти,
Два пушистых зверька с белыми животами –
Я и моя жена – сопровождали процессию до поворота,
Где начался встречный поток автомобилей,
Где начался встречный поток жизни.

Незнакомые люди забывали, куда шли до встречи со мной,
Они выходили из машин,
Они говорили детям: «Ты иди, я догоню»,
Они пристраивались спереди –
В единственную на земле очередь,
Начинавшуюся не с хвоста, а с головы, –
Чтоб хотя бы метр пронести мои носилки,
Чтоб хотя бы на минуту приобщиться к шествию.

Мы двигались вдоль пустынных трамвайных путей,
Которые через месяц разберут:
Уже теперь они напоминали йодистую сетку
На спине вчерашнего пневматика,
Однако ни один из моей свиты
Не пересёк границу мелкого гравия.
Через час мы прибыли на место
И возблагодарили Бога, что путь окончен,
И возблагодарили Бога, что путь – был.

Никогда ещё мы не были такими зрячими, такими чуткими.
И хотя я не мог приложить ладони к своим ушам,
Я видел, как это сделали все до единого
Мои попутчики, мои советники, мои незнакомцы.
Потом подходили к крану и полоскали руки.
И не было полотенца. И стряхивали капли,
Пробуждая мириады чертей, бесенят,
Которые – кому могли повредить?

Наконец, меня поднесли к моей келье (землянке),
И человек – кажется, мой сын, кажется, мой старший сын –
Помог мне в неё спуститься.
Он придерживал моё почти невесомое тело,
Покуда оно занимало место в выложенной кирпичом нише,
Он бережно меня посадил, приобняв напоследок,
Он сказал: «До свидания, папа»
И оставил меня с моей мыслью – один на один.

А еще он сказал: «Бандалик» – или это была моя мысль?
Бандалик, дорогой мой.
Бандалик, мой самый счастливый день.
Бандалик, мое пешее солнце.
На-най, на-най,
Бандалик!

Я УБИЛ

Она спала под фанерой, за окном,
рядом с сохнущим бельём.
Мне кажется, их было много,
тёплых мохнатых комочков,
перемогающих день в мокричном убежище.
А я отогнул фанерный лист
и извлёк на свет слепое крошечное существо.
Я не хотел его убивать, это вышло случайно.
Мы часто в детстве ломаем машинки и куклы –
с единственной целью: понять их устройство.
Мне было четыре года.
Наверное, ещё раньше я убил
несчётное количество жуков, муравьёв, мотыльков –
не говоря уже о мухах;
и совершенно точно – одну ужалившую меня в глаз пчелу…

Когда я оттянул прижатое к телу,
похожее на веер, крыло летучей мыши,
нечто близкое к восторгу,
трепету перед невиданной красотой мира,
его ужасом и хрупкой соразмерностью
ослепило меня –
не помню, как это произошло,
я проткнул одну из нежных перепонок,
и то, что в борьбе мужчины и женщины
даёт начало новой жизни,
принесло божественному рукокрылому созданию
скорую гибель.
Оно даже не пискнуло и, возможно, жило ещё целую вечность.
Вы скажете: ты не ведал… – да, я не ведал.
Вы скажете: все дети… – да, отвечу, все дети.
Но я помню её глаза, которые пытался разжать –
и помню чувство сопротивления материи,
которым не всегда измеряется
рождаемое нами зло.
Полжизни помню, дурацкой и ничтожной
своей жизни.
Возьмите вторую её половину!
Вот моё покаянное письмо.
Я ведь буду теперь прощён?
Не молчите – ведь буду?!..

МЁРТВОЕ ЖИВОЕ

Обнял дерево – а оно мертво.
Пригубил воздуха – он мёртв.
Раздвинул женщину – она мертва.
Выдохнул слово – мёртвое оно.
Записал – стало ещё мертвее.
Запомнил – мёртвое, мёртвое, мёртвое.
Лёг в могилу – и земля мертва.
Подумал о прошлом, подумал о будущем – пустое и мёртвое,
мёртвое и пустое.
Встал, ощупал дух, понюхал тело – мертворождённое,
мертвоумершее.
Даже мысль – и та мертва, потому что о мёртвом, о мёртвом.
И пришла любовь, и убила всё мёртвое.
И поставила меня стеречь это мёртвое.
Почему меня? – живых спросите.
Налейте чаю.

ЖЕНЩИНА

У него рассвет, как нить.
У тебя закат, как масло. –
Говорила она мужчине.

Он гений порыва.
Ты гений осады. –
Утешала она мужчину.

У него минута.
У тебя вечность. –
Напоминала мужчине.

У него песок в ботинках.
У тебя гравий. –
Беспокоилась за мужчину.

Это меньшее, что она могла.
Это высшее, что она могла.
Верная с молодых ногтей. Верная дотла.

ПРИЧИНЫ

Каждый год – что-то новое.
Невиданный урожай яблок.
Обнаруженное в глубине сада около вечно запертой калитки тутовое дерево.
Новая тропинка между холмами.
Дырка в мочке (пересёк экватор? родил третьего сына?).
Любовь, не ждущая выхода.
Мысль, не требующая завершения.
Поцелуй в колено.
Прикосновение босой пятки к позвоночнику.
Очередной трофей для фарфорового зверинца.
Покупка роликовых коньков.
Соблазн прозы.
Кусочек сахара от Резы Мир-Карими.
Смерть.
Каждый год – нечто новое.
(«А ты что видишь?»)

* * *

Мужчина без женщины дичает.
Покрывается шерстью.
Начинает пахнуть непотраченными гормонами.
Бросает под ноги окурки и кусочки рифлёной бумаги.
Разбивает машину.
Перестаёт отжиматься от пола и экономить электричество.
Идёт в Макдональдс.
Обзаводится старыми друзьями.
Приобретает микроинфаркт.
Бросает пить.
Изобретает средство от рака молочной железы.
Возвращает женщину.

* * *

В августе, в сумерках, две подружки,
Маша и Саша,
Ловят в траве кузнечиков на шорох.
(Кузнечики издают шорох и ловят на него Машу и Сашу.)
Потом, зажав им лапки – каждая своему, – сталкивают лбами: чей чьего первым сожрёт.
Полжизни спустя Маша каждое лето ездит в Москву: пять монастырей обойти, губами к Матроне, лбом к Спасителю, в Кандалакше
с этим похуже, да и тянет на малую родину, чо там.
Жирного палтуса Маша привозит Саше.
Пива берут авоську; вспоминают общего Борьку, что был Машкин, потом стал Сашкин, а нынче уж нет его больше нигде, бля,
слышишь, подруга, НИГДЕ!
После к полуночной речке выходят, чтоб никто не мешал предосеннему стрёкоту и верещанью.
И Саша хрустит челюстями.
А бывает, что Маша.

ЭЛЕГИЯ ТРИ

Мы встретились спустя девятнадцать лет, и позволь,
я скажу, о чём ты думала, глядя на меня.
Что нищета пожизненна, как группа крови.
Что давай, как в юности, заменим любое слово на «потебня».
Что после Фриды не надо брить лобок, ни выщипывать брови.
Что хочется выдернуть из-под самодовольной задницы крашеный стул.
Что никто не гений, раз этот продул.

…Мы шли мимо торговцев ичигами и кавушами,
абрикосами и кремниями, мячами и мечами…
Не помню, кто шёл впереди – но вдруг, спустя девятнадцать лет,
это проявилось во сне.
Зачем? – стал думать: кто ты была и кто я?
Мы что-то покупали – шли к Петру Муслимовичу.
Я вёл тебя с ним как моим божеством знакомить.

А выяснилось: все эти годы он тебя помнил.
И помнил всё, что говорил нам тогда.
Много лишнего нам говорил, тебе говорил.
Откровенного, непостижимого говорил.
Ты не должна была это слышать, и приходить не должна была – со мной, к нему.
Поэтому память ранена, всё еще ранена, да.

Воспарить мешает, предначертанному – стать.
И вот я дал ему слово, что ты всё забыла – как только ушла.
Что тебя попросту не было, я сам почти в это верю…
Я снял с него груз: простить – значит забыть, сколь воды ни глубоки.
Простите оба, Петр Муслимович и ты.
Будьте счастливы, как память богомола, счастливы и легки.

* * *

Ушёл в осень.
Уехал в зиму.
Уплыл в весну.
Улетел в лето.

* * *

Моя покойная тётка говорила моему брату:
Мальчики, не женитесь на вдовах и разведённых.
Девушку из неполной семьи не берите.
Не женитесь на тех, кто старше.
Тех, кто сильно моложе, берегитесь как в лесу дикого зверя.
Избегайте красивых.
Слишком умных тоже не надо.
Не сватайтесь к нищим.
Богатство – нет большего горя.
Образование – хорошо, но не всякое.
Слишком простых – ну, тут тоже понятно.
Пусть не делает различия между собаками и кошками.
Между зимой и летом.
Богом и чертом…
А попроси её заварить тебе чай.
Пусть обдаст мытый чайник кипятком,
Пусть заварку берёт не ложкой, а пальцами, не уронив на стол чаинки;
Пусть укутает чайник полотенцем, пусть слегка его потомит…
Пусть дважды нальёт и дважды вернёт обратно.
Пусть подаст тебе чашку, наполненную на две трети, пусть соединит свой взгляд с твоим…
А вы как хотели?
Жену найти – не лёгкое дело.
Но хорошую жену легче сделать счастливой.
И только это по-настоящему важно, только это.
Женщина должна быть счастливой.

ЧУДО

Оживший человек похож на каперс.
Он цельный, ибо только что был деревом.
Он так и говорит (ещё не вполне членораздельно):
«Вижу-проходящие-деревья». – «А людей? людей
видишь?» –
«Нет-вижу-воду». (Он только что был водой.)
«Вижу-турбину-гидроэлектростанции-
гигантский-оселок-
вращающийся-жернов.
Эй-не подходи-ко-мне-опасно.
Что-делаешь-
зачем-плюёшь-мне-веки».
Оживший человек бьёт воздух.
И вот он начинает крик, который зовут плач:
как будто рвут его на части, сейчас уронят.
Он видит человека

Опубликовано в Эмигрантская лира №1, 2021