Соболев Александр. Между волком и собакой. М.: Водолей, 2020. 224 с.
«Между волком и собакой» – книга объёмная, в ней более двухсот страниц. Это не книга стихов, это избранное. Предыдущие пять книг автора, изданных в Ростове-на-Дону и в Таганроге, были хронологическим его отчётом, стихи в них не дублировались, страниц в каждой из них было вдвое-втрое меньше. А в избранное вошли новые стихи наряду со старыми. Будь автор менее требователен к себе, книга могла бы быть заметно толще.
Что можно назвать поводом к созданию книги избранного? Наверное, ощущение, что ты достиг некоей критической массы, и теперь – пора. И желание познакомить со своими стихами не только земляков-ростовчан, а для этого надо издать книгу в столице. И для первого знакомства в ней должны быть лучшие стихи разных лет.
Собственно, первое знакомство давно состоялось в виде публикаций в Prosodia, «Неве», «Детях Ра», в других серьёзных журналах, а также посредством побед в разных конкурсах: гран-при в «Провинции у моря» в Одессе, первое место в конкурсе «Вечерней Москвы»; но книга – вещь сакральная, и тем интереснее теперь отметившим когда-то отдельные стихи поэта увидеть мир его глазами через большой серьёзный сборник.
Первое стихотворение подобного сборника обычно играет роль визитной карточки. На визитке видим «Искать человека» – Соболев предлагает свою трактовку homo ludens Йохана Хейзинги:
И он готов, коли что, к расчёту,
и он спокоен всегда к награде.
А если спросят, какого чёрта
он тут находится и играет,
во что и с кем, из каких коврижек –
таким об этом и знать не надо.
Когда – подале, когда – поближе –
он слышит голос своей монады.
Она, голубушка, лучше знает,
зачем жильём себя наделила,
почём ему эта боль зубная,
которой группы его чернила.
Свою решимость на красном, чётном
и блок, всегда для него опасный,
он ставит именно против чёрта
во всех личинах и ипостасях.
Он дарит миру с себя по нитке,
мешая аду, поодаль рая,
играя Гессе, Шекспира, Шнитке,
судьбой и жизнью своей играя (с.11)
Энергичный ритм, хлёсткая чеканящая строка, очень ёмкая семантически – ни одного незначащего слова, лаконичная за счёт умелого использования как собственных метафор, так и фразеологизмов, придающих стихам обаяние живой разговорной речи. Строки тут же внушают невольное уважение к добросовестности и обстоятельности автора – словам тесно, мыслям просторно. Соболев сразу же расставляет акценты, и гадать, кто перед нами, нет необходимости – да, гуманист, да, романтик, да, мистик.
И ещё с первых же строк автор задаёт уровень общения – очень плотный осмысленный разговор всерьёз и о самом главном. Разговор искренний, без иронии, стёба и чёрного юмора. И тем самым позволяющий задаться целым рядом вопросов. Нужен ли современнику такой разговор? В неустойчивое, растерявшееся время – нужен ли умный и честный собеседник? Современен ли такой автор сегодня? И выдержит ли он до конца книги столь сильную и высокую ноту, взятую в её начале?
Часто сборники, выстроенные не по хронологии, авторы сортируют по тематике: здесь будет гражданская лирика, здесь – любовная, здесь – стихи о поэзии, тут – несколько переводов. Предыдущая книга Соболева «Круг разорвать» была структурирована именно так, но в избранном он от этого ушёл. Сборник разбит на циклы с перетекающей и перемежающейся тематикой: каждый из них больше похож на хороший фильм, где герой переходит из одного плана в другой, меняются эпизоды – от урбанистического хаоса к сельской идиллии, от жёсткого неприятия негодяев к тихой нежности к любимым. А потом этот цикл повторяется – на новом уровне. В книге пять таких циклов. Их названия условны: «Автографы», «Уровни», «Отражения», «Рубежи», «Alter ego».
«Между волком и собакой» – это заглавие одного из стихотворений, вынесенное в название книги. Не надо вспоминать Сашу Соколова: там «Между собакой и волком» – безнадёжное состояние, символ которого – два переходящих друг в друга неясных оборотня. Здесь же – вектор от тьмы к свету, это час между глухой ночью, в которой воют волки, и рассветом с пробуждающимся собачьим лаем. Впереди всё-таки новый день – так воспринимает автор наше время в истории.
Почти во всех стихах – кроме узко-протестных – есть светлое начало восторженного изумления и бесконечной благодарности этому миру. Иногда это звучит явно, как в «Понтийских фрагментах»:
Вот он, принцип духа в материи, Вечный Принцип!
И напрасно искать, где бы он явился полней.
Подмалёвок?.. эскиз… гениальный Рая набросок! –
этот мир пропитан волшебным живым огнём.
Несомненно, сегодня мне встретится бог неброский
и глазком куриным приветливо подмигнёт (с. 29)
А иногда рай сквозит в прозрачной аналогии:
…здесь мир не знает злобы, и кварцем высшей пробы
оскаленные русла оторочены.
Забудь про «либо – либо». Союз ствола и глыбы,
паденье рек сквозь млечные туманности,
замшелые ланиты огромных мегалитов,
уснувших на полянах древней данностью.
Здесь хаос – и порядок, а воздух свеж и сладок.
Бурунное белёсое кипение
в теснинах и излуках. Но прочно держат буки
крутые склоны пальцами-кореньями (с. 208)
И дело не в красотах пейзажа, хотя пейзажи автору прекрасно удаются. Ощущение рая вызывает исходящее от стихов чувство высшей истины и справедливости, незыблемая уверенность в ней, в том, что мир наш в надёжных руках, несмотря ни на что.
У этих стихов есть крайне редкая для нашего времени черта – они никогда не жалуются на жизнь. Видеть и принимать так, как есть. Улыбнуться, где это возможно. Разглядеть явление с пристальным вниманием. Изучить. И действовать, если это тебе по силам. Собственно, это подробное и глубокое восприятие действительности поэтом – уже действие, оно само по себе преобразует мир.
Изюминка в творчестве Соболева – его «геофизические» стихи. Это моё определение. Для автора это стихи о стихиях и стихиалях (по Даниилу Андрееву, это богосотворённые монады, проходящие становление через явления природы), об их взаимосвязи в этом мире и отражении в мире ином – в полном согласии с «Розой Мира», во многом определившей мистическую картину нашей галактики для Александра Соболева. Хорошо ориентируясь в атмосферных явлениях, автор находит в их размахе и многообразии бездну поэзии. И возникают великолепные «Летний западный ветер, циклон», «Стрибог», «Игуана», «Весенний ветер», «Морской этюд с драккаром» и другие, включая одно из самых парадоксальных его стихотворений «Три солнца». Вот, например, «Сверхновая» с её апокалиптическим пафосом:
Когда холодные циклоны уже утихнут над землей,
и станет мхом на южных склонах перегоревший рыжий слой,
замельтешат в пещерах крылья, покинет отмели отлив
уже с одной свинцовой пылью…
Когда, коросту соскоблив,
перетерев бетон на щебень в пространствах всех материков,
пойдет назад лиловый гребень тысячелетних ледников…
Когда из почв, насквозь прогорклых, из глубины, из черноты,
на остеклованных пригорках родятся странные цветы,
в кустарниках пролягут тропы, проснутся шорохи… Когда
в огромных кратерах Европы заплещет талая вода…
Когда в долине Потомака, встречая свой последний день,
разумная полусобака ударит кремнем о кремень,
и задымит трава сухая, восторгом шкуру ознобя…
…тогда нависнет, распухая, распространяя из себя
испепеляющее пламя, слепящий смертоносный жар,
над океаном, полюсами, над вспыхнувшими волосами
непредставимо колоссальный
кошмарный ШАР (с.138)
Какая великолепная лексика, какая уверенная и цельная физическая картина мира – и насколько богат поэтический язык, намного шире общеупотребительного словаря: автор любит вытаскивать на свет божий и проветривать редкие слова, пугающе точные именно в данной ситуации.
Одушевление стихий, деревьев, камней и наделение их мистической силой с радостной жизнеутверждающей мощью звучат во многих его стихах; назову «Обретение воды», «У Волги», «Посади дерево», «Философский камень»:
Но часть энергии живого
освободи – и дай потечь
в ночную воду из щепоти.
Да только делай все всерьёз!
Она – в твоей греховной плоти,
она – в твоем солёном поте
и в блеске благодарных слёз.
В любом глотке и в капле каждой
твоей горячечной крови
она – твоя!.. И всею жаждой
её на помощь позови.
И если сделать всё, как надо,
то как остаться ей в долгу?..
И ты почувствуешь прохладу,
потом услышишь тихий гул,
потом заметишь неустанный
переплетающийся ток.
Тогда, не медля, из стакана
отпей единственный глоток… (с.122)
Я не мистик, но мистику в поэзии воспринимаю и приветствую всей душой – именно здесь её родной дом. Именно через поэзию она входит в нашу жизнь и влияет на неё.
Да и сама поэзия для Соболева – явление мистическое, он уверен, что даже не востребованные на Земле строки зачтутся и сработают на некоем ином уровне. Стихи, по его версии бытия, продлевают вдали горные тропинки – ввысь.
…они прирастают намертво. Долго ли, коротко –
становятся жилистой плотью наших судеб.
Эфирным движением духа, иной ли оказией
окажется семенами в сыром саду
и то, что впиталось бумагой, и то, что сказано,
и то, что на самом деле имел в виду (с. 153)
Автор как-то признавался, что не любит эпитетов, они стесняют и ограничивают возникающий образ. Но уж если использует эпитеты – они сияют самоцветами. «Остеклованный пригорок». О воздухе – «млечный», «растушёванный». «Аметистовое бремя винограда».
Его гиперболы – тоже геофизические зачастую – не знают границ, они двигают горы и перемещают воздушные массы:
Телом, затянутым в тонкий эластик, –
ветер колдует белая мамба.
Воздух, раскроенный, хриплыми ямбами,
склеен движений змеиной пластикой (с. 213)
Далеко континенты. Природы цари и питомцы
заняты лишь собой, и посевом драконьих зубов
прорастает история… Но от громадного солнца
изливается встречная сила, тепло и любовь (с. 205)
Чувствуете масштаб? Стихии послушны, дружественны поэту. И не только они, о более тонких вещах я боюсь говорить. Страшно-то как в этом прекрасном мире. И везде, в самых разных стихах, от простой пейзажной зарисовки до медитации над строкой из Каббалы – безудержная метафоричность, никогда не изменяющая мере и вкусу, духу и строю стиха.
когда чудовищный томат,
вися на высохшей плаценте,
духовку к ночи накалит –
то ухом бедного Винсента
кровит багровый сателлит (с. 135)
Радостно от роскошного русского языка. Соболев знает много слов, и они ему очень послушны, они любят его. У автора сильное чувство родства с растениями – на уровне интуиции. Это ж надо – в наше сумасшедшее заполошное время так расточительно-подробно, так по-новому писать о природе, о цветах и улитках, абсолютно старомодно, очень современно, точнее – на все времена. И в таких стихах ему присуща «лёгкость выдыхания» – по интонации и музыке строфы всегда читается авторское отношение к тому, о чём он пишет.
«Нарушая самодовольство молчания», – писал Александр Мень о Льве Толстом. У Соболева эта мысль проходит рефреном – нельзя молчать. «Молчальник не прав». И «Обезьяны», и «Бурая баллада», и «Снайперы», и «Дорога на юг» не оставляют сомнений в его взгляде по поводу «надо ли поэту вмешиваться в политику». Разумеется, надо – если ты не инфантилен, если ты зрячий, зрелый, взрослый, если чувствуешь ответственность за будущее своих детей и всего, что ты любишь.
Поэзия Александра Соболева не имеет никакого отношения к постмодерну. Это как раз далеко не изживший себя модерн раскрывает свой новый потенциал. Все интонации, мысли, оттенки, эмоции, переходы и откровения – всё здесь поэзия серьёзного анализа, размышления и живого эмоционального высказывания, именно так видит и чувствует автор, и в этом – высокое доверие и к читателю-современнику, и к самому времени, и к Тому, кто нас сквозь это время ведёт. В его стихах эта вера, чувство судьбы неизменно присутствует, автор говорит о ней разнообразно и убедительно – и потому читателю и правда немного спокойнее и радостнее жить.
Современная поэзия боится пафоса, «как мальчишкой боишься фальши». А Соболев иногда позволяет себе и такую роскошь. Ибо шутить, тусить и прикалываться хорошо – если с главным содержанием твоей жизни всё норм, настолько норм, что говорить об этом – пафос. А если главное под ударом, то прятаться от этого – трусость.
Позволю и я себе пафосное высказывание и процитирую Шиллера: «Одного вдохновения для поэта недостаточно – требуется вдохновение развитого ума». Я думаю, «Между волком и собакой» этому требованию соответствует вполне.
Опубликовано в Prosōdia №13, 2020