Таёжные были
Улов
Каждый из нас чем-то отличается от других. Этой своей непохожестью мы и запоминаемся друг другу.
Был у нас Михей Ильич — очень необычен он. Я школу заканчивал, когда Михей на пенсию пошёл. Но и те, кому он был знаком молодым, знали Ильича таким же. «Не от мира сего»,— говорят про таких людей. Нет, не думайте, что у него с умом недостача вышла. Ещё как умён наш Михей! Просто какой-то нескладный. И случались с ним истории, которые других стороной обходили.
Мальчонкой я был, когда Михея Ильича еле живого из весенней Ковы вытащили. Тогда целлюлозно-бумажного комбината в Усть-Илимске ещё не было, а в Ангаре и в Кове стерлядь водилась. Вы теперь только понаслышке знаете о стерлядке и самоловах — браконьерских снастях. Спозаранку поплыл наш Михей самоловы проверять. Не всякий раз выезды удачными были, а тогда подфартило поковинцу, попалась на самолов крупная рыба. Сбросил он груз, а тот, волочась по дну, сплав замедлил, чтобы лодку не пронесло мимо добычи. На радостях или в спешке, но случилось то, что случилось.
Ильич самолов выбирал. Вот она, совсем рядом, стерлядка. Крупная попалась, сильная. И выпрыгивала из воды, показывая неуёмность характера, и в глубину под лодку тетиву самолова уводила, и рывками пыталась избавиться от ненавистных ей самоловных крючков. Но к самой лодке подвёл добычу Михей — не по силам стерлядке бывалому самоловщику противостоять. Радуется рыбак, что такой крупный деликатес в руки идёт. Размышляет между делом, как ему в лодку улов перевалить. Опёрся коленом о борт, поднатужился, а стерлядь в тот момент так рванула, что незадачливый рыболов, потеряв равновесие, рядом с добычей очутился. И не просто выпал из лодки. Четыре крючка в тело вонзились, а сколько за одежду зацепились — не считал, не до того было.
Интересная компания получилась. Хоть и притормаживают траки, но сносит течением лодку. Михей от борта не отпускается, чтобы самолов на дно не утянул. А уды 1 впились в тело нешуточно. Рыбак с лодкой и самоловный трак за собой тянут. И хотел бы, да не отцепиться. Пока пытался одну уду отцепить, ещё две впились в тело.
Боль ещё нестерпимее, когда стерлядка бьётся — тоже от самоловных крючков избавиться пытается.
Вынесло лодку из ямы, совсем медленно пошла она, вот-вот остановится. И остановилась. Превозмогая боль, подтянулся наш Михей вдоль борта на несколько сантиметров, перехватился ближе к носу лодки и одной рукой за тетиву самолова ухватился. Это чтобы рывки стерлядки смягчить. Впившиеся в тело уды стали менее болезненны.
Онемевшими руками с большим трудом держится на течении. Благо, что стерлядь рядом успокоилась: силы копит для новых рывков.
Сквозь низко нависшие тучи забрезжил рассвет, близится необычное для Михея утро.
«Каким будет нынешний день? А не всё ли равно сейчас? Главное, как живым выйти из этой переделки»,— размышляет узник собственного самолова.
«А тишина-то какая! Птицы ещё не проснулись — они защебечут, закрякают и зачирикают, когда подойдёт пора восхода солнца.
И добрые люди спят в этот ранний час. Однако нет, бабы уже встали, коров чилькают 2 . Будто в такт молочным струйкам, ударяющимся о стенки ведра, бьётся о борта и нос лодки речная зыбь плёса»,— подмечает Ильич.
«Наверное, около часа уже трепыхаюсь»,— как в тумане, мыслит потерявший счёт времени рыбак.
Словно улетающий на юг журавлиный клин, медленно и так же удалённо в сознании проплыли картинки из далёкого и яркого, но безвозвратно минувшего детства. Вспомнилось, как мама, доярка, оставляла детвору под присмотром старших сестрёнок. Потом отчётливо, будто это было вчера, увидел карусель на льду. Тогда парни в лёд на Кове вмораживали ось от телеги, к колесу крепили жердь — получалась карусель. Санки привязывали к жерди. Совсем маленьких катали медленно. Тех мальчишек и девчонок, которые были постарше, раскручивали так, что санки относило далеко за жердь, они катились боком. При малейшем препятствии детский транспорт переворачивался, а ездока отбрасывало, и он на спине или на животе катился по льду подальше от карусели. Ни слёз, ни хныканья, только общий заливистый смех. Даже ссадины не могли испортить настроение, порождённое зимней забавой.
Представились явью походы на молоканку. Там ручным, а позднее электрическим сепаратором перегоняли весь удой. Полстакана свежих сливок для ребёнка — не убыток для колхоза. А для малыша — прият – ные воспоминания на всю жизнь. Если молоко было просепарировано на момент прихода кого-то из малышей, женщины в ручных маслобойках из сметаны сбивали масло. Тогда угощали свежей пахтой — вкусностью, остающейся от сметаны после получения главного продукта. В пахте плавали мелкие крупинки масла, отчего она была только вкуснее.
Память привела Михея и в бондарку, где строгий дядя Максим Викторов разрешал детям посмотреть, как делаются бочки для сбора «сосновых слёз» — живи´цы. Он клал на пол обруч, вставлял внутрь его строганые дощечки — клёпки, обхватывал верхние концы клёпок тонким тросом и аккуратно стягивал ручной лебёдкой. Если какая-то из клёпок при стягивании ломалась, то в этот момент наблюдатели сидели тише воды и ниже травы. Не любил дядя Максим детских советов «под руку», мог и выгнать всех вместе с советчиком. Иногда он делал кадки для воды, которые ставили обычно в бани, чтобы вода успевала прогреться. Скотину поить лучше не ледяной водой из проруби, а тёплой. И лагуны для браги — тоже его рук дело. Красивые, аккуратные, небольших размеров, они походили на деревянные игрушки. Находилось среди мужчин немало тех, кто «заигрывался» около тех «игрушек» для взрослых.
К счастью Михея, под берегом моторка проходила. Срывая голос, звать на помощь — дело бесполезное. Даже беседующие в одной лодке, чтобы друг друга услышать, стараются перекричать рёв мотора. Сидящим в моторке не видно полощущееся за лодкой тело, но Михеево судёнышко они признали. Поняли, случилось что-то неладное, рассуждают:
— Не уснул же Михей, коль спозаранку на рыбалку отправился? Да и лодка заякорилась не на рыбном месте.
Когда моторка подплывала к казавшейся безлюдной лодке, стерлядь стала биться с такой силой, что часть уд вырвалась и из неё, и из рыболова. От боли Михей потерял сознание, но пальцы судорожно вцепились в борт и тетиву самолова. Безысходность и ужас последнего мгновения исчезающего сознания отразились во взгляде стерлядкиного компаньона, нанизанного на самоловные крючки.
— Вот так улов! — не сдержали удивления подплывшие односельчане.
— Как добычу делить будем? Кому стерлядку, кому Михея? — шутили рыбаки, когда еле живой незадачливый рыбак и добыча оказались в лодке.
— Половину стерлядки мне, а вы вторую половину делите,— распорядился пришедший в сознание Михей.
В бане по-чёрному
Знали толк в изяществе, умели ценить красоту предки тех прокопьевцев, с которыми мне довелось жить в детстве. Около трёх столетий минули с той давней поры, когда появилось село. Сносились отслужившие старые дома, строились новые, более просторные и добротные в сравнении с первыми, срубленными на скорую руку. Время шло, а место таёжного селения осталось неизменным.
| 68 От речки до горы за селом природой сделаны два уступа. Неширокая равнинная полоска в половодье скрывалась от глаз людских.
Когда большая вода уходила, Кова входила в своё русло, на низине оставались небольшие озёрца. Правильнее сказать — лужи, вода в которых прогревалась, а дно покрывала мягкая молодая трава. Вот раздолье-то было ребятне, готовой плескаться в тёплой водице мелководья даже без обеда! Дальше от реки — высоченный угор 3 . На нём-то и расположилось Прокопьево — деревня почти на всём протяжении в одну улицу с домами к реке.
На готовку пищи, для бани и стирки воду носили из Ковы. Тяжело подниматься на угор с полными вёдрами под коромыслом, да только красота стоила того. Сараи, амбары, стайки, бани и прочие строения — всё на задах огородов было построено, в улицу своей неприглядности не выказывало, красоту не нарушало. За огородами, почти вплотную к ним, растянулась озерина 4 — неширокая полоска воды, куда летом выпускали гусей и уток. Зимой на том водоёме лошади из проруби пили. Там же воду и для другой домашней скотины набирали.
Рыба в озерине не водилась — домашние пернатые мигом проглотили бы всякую живность, случись ей появиться из занесённых дикими птицами икринок. Да и откуда взяться икринкам? Даже во время перелёта не садились на ту воду ни утки, ни гуси и никакие другие дикие птицы. Наверное, в генетической памяти заложено у них пролетать мимо этого места, чтобы охотники не перестреляли.
Местные водоплавающие часто ныряли и доставали что-то съедобное.
Никто там не купался. Почему? А вы представьте, что плывёт кто-то из вас, а рядом пристраивается гусь и клювом долбит плывущего по темечку — другие-то части тела под водой. Тюк да тюк, и так раз за разом. Это вам смешно, а рискнул бы кто-нибудь там оказаться? Гуси ревностно оберегали свой водоём от посягательств любого бескрылого существа. Даже тогда, когда они отдыхали на берегу, при приближении детворы гусаки вытягивали шеи и с шипением преследовали убегающих, не желающих быть пощипанными сильными клювами.
Но рассказ мой про баню по-чёрному. Теперь такую и не отыщете: сквозь камни топки-каменки дым выходил в баню, а из неё через открытую дверь на улицу. Встречались баньки и с трубой. Дым в них сначала сквозь камни топки в помещение идёт, потом, когда прогреется, весь вытягивается в трубу.
Приехал тогда студент Артём Брюханов на каникулы. Пора покоса подступала, а отец, Михей Ильич, средь бела дня дома.
— Здравствуй, батя? Чего это ты праздникуешь?
— И впрямь не время праздники отмечать в будний-то день. Хвороба меня прихватила, поя ´сница распоясалась.
— Потерпи, батя. Вот отойду от болтанки в перелёте, истоплю баньку и попарю тебя от чистого сердца да от всей души.
Всё так и сделал. Баню Михей ещё не переделал, по-чёрному топилась, но с трубой. Пока протапливалась банька, успел Тёма свежий берёзовый веник наломать, а в придачу — крапивный. Благо, что за крапивой идти никуда не надо, в огороде вдоль забора наросла.
Берёзовый веник распариваться положил, а крапивный — на полочку, чтобы от кипятка не размяк, как тряпка не стал.
Приковылял Михей в баню, дошло дело до пропаривания. Прошёлся сын по отцову телу берёзовым веником туда-сюда-обратно и взялся за крапивный. Плеснул на каменку ковш кипятка, обдал паром крапивный веник и продолжил парить больного отца уже крапивой. Попытался Михей вывернуться из-под веника, но понял бесполезность этого занятия при больной-то пояснице. Прижал Тёма хворого к полку ´, парит да приговаривает:
— Терпи — это, батя, из тебя хвороба так выходит. Банька с вениками радикулит твой как рукой снимут. Будь мужиком. Или ты и фельдшерицу Марию Васильевну упрашиваешь не ставить тебе уколы оттого, что болючие?
— Изверг, а не сын ты мне. Му ´ки-то какие! Сам, небось, не пробовал так лечиться. Терпежа нет, горит спина-то,— кряхтя от жгучей боли, ворчит отец.
— Ничего, обвыкнешься, зато здоровым будешь,— успокаивает сын, продолжая экзекуцию.— И по сидельнице твоей пройдёмся, разгоним кровь.
Парит сын, утешает больного, а Михею Ильичу вспомнилось, как шестилетнего Тёму раза три-четыре брючным ремнём стеганул. Тогда, с дружками под стать самому, курил его челядёнок 5 . И не где-нибудь, а сидя на завалинке начальной школы. А перед тем курением завалинки открыли для просушки стен. Детвора о пожаре не подумала, а сухим-то опилкам, что в завалинках, немного надо для возгорания — искры от самокрутки вполне хватило бы. «Не в отместку ли за то сын так безжалостно хлещет теперь?» — подумалось отцу.
— Тёма, сынок, не издевайся над отцом, пожалей хворого. Христом Богом прошу пощадить,— взмолился больной.
Через оконце в баню проникает не много света, не замечает Тёма, какая спина у отца. Сын твёрдо стоит на своём, усердно врачует, удерживая батю на полке ´. Пока веник гулял по наболевшим местам, с трудом, но терпел Михей Ильич. Когда же крапива прошлась по икрам ног, вырвался болезный. В чём был в огород выскочил, крутнулся там и, махнув на всё рукой, с воплями:
— Ошпарил, окаянный! Как есть ошпарил крапивою! — трусцой засеменил к озерине.
Гуси при виде бегущего с криками, переваливаясь, разбежались в разные стороны. Почти рядом с берегом, где вода чуть выше колен, с маху плюхнулся Михей в мутную жижу, сплошь покрытую гусиными и утиными перьями. Подбегающий Артём кричит, чтоб отец услышал, а сам хохот унять не может:
— Ох, уморил ты, батя, всю округу! Смотри, даже лес на всей горе чуть не попадал от смеха при виде стремительности твоего побега. Жалко, сабли при тебе не было. Это для полноты зрелищности отступления.
Отец из озерины вторит ему:
— По-чёрному ты меня в баньке отходил, ляд 6 проклятушший. Неужели для этого я тебя растил, изверг ты мой, издеватель хладнокровный да жестокий?! И как у тебя рука поднялась? Ошпарил отца крапивой-то.
Как кипятком обдал. Как я теперь жить, работать-то буду?
С этими словами вернулись к Ильичу ощущения. Чувствует купальщик, что не болит поясница. От контраста температур пара и воды в озерине, от крутого настоя птичьего помёта в месте «купания» или от крапивного веника, только прошёл Михеев радикулит. Надолго прошёл. А сплошной крапивный волдырь от шеи до икр за три дня исчез.
«Свой своему поневоле друг»,— гласит пословица. Лишь сошёл след ожога, тогда же Михеевы обиды на сына и забылись.
Бой без правил
Пять собак взяли след и рванули в погоню. Михей, которому тогда перевалило за сорок, скомандовал юному сыну:
— Пошли, Тёма. Зверь может ходом пойти. Тогда собаки не смогут задержать его. Чем больше просудачим да проваландаемся, тем дольше будет погоня. Снег небольшой. Наста, какой весной бывает, нет — ходко идёт лесной бродяга.
Широкая размеренная поступь сохатого отчётливо видна на снегу в цепочке следов, оставленных собаками. Вскоре неожиданно услышали собачье повизгивание. Оказалось, что две молодые самки вернулись, отказались от преследования.
— С чего бы это, батя? — поинтересовался Артём.
— Значит, есть причина. Пойдём узнаем, что заставило их вернуться.
Собаки поплелись следом. Через сотню метров Тёма, идущий впереди отца, с недоумением сообщил:
— На след сохатого вышли чужие собаки. Откуда им тут взяться?
Неужели кто-то решил поохотиться на наших угодьях?
— Решили и нас не спросили. Они здесь хозяева. Их-то и опасаются наши питомцы. На след сохатого вышли волки. Смотри, как на собаках шерсть вздыбилась. Порвут зверя наши конкуренты. Их пятеро.
Собак по следу только трое пошло, надо поспевать, пока и собачек не загрызли,— поторопил Михей сына.
Спасовавшие ранее самки, видя, что хозяева пошли вперёд, полные решимости, тоже помчались по образовавшейся тропе. Оказавшись на взгорке, охотники услышали злобный лай дерущихся с волками собак. К ним добавился более звонкий — подоспевших на помощь самок. Михей не отставал от сына, легко скользящего по недавно притоптанному снегу.
— Держи ухо востро, а ружьё наготове. Подходим к месту побоища,— предупредил сына отец.
Вышли на небольшую поляну на берегу замёрзшего и припорошённого снегом таёжного ручья. Там волки напали на могучего сохатого.
На не сброшенных ещё разлапистых рогах алела кровь. Стало понятно, что одного из нападавших лесной великан тяжело ранил рогами, а потом нещадно затоптал, превратив в месиво. Другого клыкастого постигла иная судьба…
Когда подбежали первые собаки, три волка оставили жертву, но не бросились врассыпную, а пошли в наступление на недружелюбных незваных гостей. Волк, оставшийся в живых после удара копытом, был им не помощник. Не пустились они наутёк и тогда, когда к собачьей стае примкнули ещё две обладательницы безжалостных пастей. Всё кружилось и кувыркалось, как в невообразимом аттракционе. В этой непрекращающейся круговерти стрелять прицельно не представлялось возможным.
Взбудораженный азартом погони, поражённый невиданным ранее зрелищем, Тёма всё-таки выстрелил. Один из волков осел, стал отползать от места схватки, огрызаясь и отбиваясь от неотступно следующего пса. Самый проворный, хоть и не самый рослый, пёс сподобился сцепить клыки на загривке другого дикого зверя. Они оба покатились по утоптанному пятачку. Одна из самок успевала вонзать зубы то в ноги, то в бока барахтающегося вечного врага всех собак. Клыки другой пары питомцев злобно вырывали клочья шерсти, расправляясь с третьим противником. Волк, «обласканный» копытом, пытался отползти от места схватки. Собакам было не до него.
Михей добил его первым, потом — Тёминого подранка, и в упор застрелил задыхающегося зверя, которому пёс успел перенести хватку с загривка на глотку.
— Не стреляй, с последним они сами расправятся. Пусть почувствуют свою победу. В другой раз смелее будут,— посоветовал отец.
Бока истекающего кровью сохатого вздымались, словно ему не хватало воздуха. Успели дикие преследователи добраться до гортани лесного великана. Голова его подвёрнута так, будто затуманенным взглядом он следил, как собаки расправляются с его губителями. Ах, лучше бы подростку никогда не видеть тех глаз. Мольба о помощи, немой укор и ещё что-то бросали пространству эти блёкнущие глаза.
Тёма даже съёжился, его сковало, ноги, словно налитые свинцом, отяжелели, не слушались. Как загипнотизированный, смотрел паренёк на картину уходящей жизни.
— В таких боях без правил не всегда побеждает сильнейший — в них свои неписаные законы,— поведал сыну Михей прописную истину, поглаживая питомцев, изрядно потрёпанных в схватке с побеждёнными волками.
Эти слова доносились до Тёмы как-то приглушённо, лишённые оттенков речи. Казалось, что отец разговаривает не с ним, а с кем-то — из погреба или из глубины пещеры.
Детский детектив
Встревоженная Марья Колпакова пришла к председателю сельсовета Каминскому ещё до открытия. Увидев её, полный неподдельного внимания Кирьян Николаевич спросил:
— В чём проблема, Марья? Не стряслось ли чего?
— То-то и оно, что стряслось. Насилу утра дождалась. Ночью не пошла будить вас. Достаточно, что Марию Васильевну из постели подняла.
Изверг проклятушший в деревне объявился — Михей Ильич, забубённая его голова. Вчера вечером в Никишку мово из ружья шмальнул.
Задержи его да первым самолётом в Кежму отправь. В каталажке его место. Угробить ведь мог мальца.
— Погодь, Марья. И задержать, и сопроводить, и в тюрьму посадить завсегда успеется. Где это случилось? Вдруг случайным был выстрел?
— Сторожил молоканку да колхозный двор он. С ружьём сторожил.
Дети недалече играли, а он в мово Никишку, как снайпер какой, дробью саданул.
— Чего-то я ничего в толк не возьму. Сторожил? Ружьё? Дробью саданул? Не суетись. Тут надо во всём основательно разбираться.
Аннушке, часто исполняющей роль посыльной-рассыльной, наказал:
— Давай-ка мне сюда председателя колхоза да этого «ворошиловского стрелка», Михея Ильича. Не забыла, небось, что Верхотурова Алексеем Семёновичем зовут?
Алексея Семёновича Аннушка разыскала первым. Он и пришёл раньше. Кирьян Николаевич попросил Марью идти домой, но согласился, что та подождёт на улице.
— Как же так случилось, что здоровый мужик у тебя молоканку сторожит? Там же вроде Шалапутины дед с бабкой трудодни зарабатывают? — поинтересовался Каминский.
— Они самые и работают. Только тётка Стюра приболела, а дед Данила уже не так крепок, чтобы на вторые сутки пойти. Он в выходной сутки отсторожил. Да и за больной женой дома уход нужон. А кто у нас безотказный, сам знаешь,— Михей Ильич. Вот и попросил я его подменить стариков. Он и сегодня, после сторожения, на покос уехал бы. Да оставил я его из-за ночной стрельбы. Без него зарод смечут. Знаю, без разборок не обойдётся. Хотя он утверждает, что в пестуна 7 стрелял. Я и сам не пойму, откуда в деревне пестуну взяться.
Все собаки охотничьи, за версту бы медведя учуяли.
— Вот и от тебя ясности не добавилось. Послушаем ещё, что нам сам Ильич растолкует. А то и впрямь придётся в Кежму везти, в милицию сдавать. Лёгок на помине, Михей Ильич. Аннушка, побудь пока с Марьей. Рассказывай, откуда было взяться пестуну? Спросонья, что ли, шмальнул? — поинтересовался Каминский.
— Не было никакого сна. Да и время, хоть и темно, непо ´зднее было.
Эвон, молодяшки ещё шалили вовсю. После обхода сижу я в молоканке, лампу не зажигаю, задумался чего-то, вдруг треск слышу. Будто доски кто-то ломает. В оконце выглянул — никого не вижу. Вышел, а тут из-за угла рыканье медвежье. Не поверил, а оттуда и впрямь пестун появился. Меня увидел — да как рявкнет, будто и не пестун вовсе, а взрослый медведь. Кричать на него бесполезно. «Дай-ка я тебе шумну»,— думаю. Вернулся по-быстрому, выскакиваю, а пестун ружьё увидел и от меня опять за угол хотел убежать. Убегает, я и решил «шумнуть» в него солью. Вот, председатель сам сказал мне, что патроны с солёной начинкой, когда просил посторожить.
— Да, Кирьян Николаевич, всегда так и было. Ума не приложу, откуда взялись дробовые заряды. Я же сразу на выстрел прибежал. И патронташ с ружьём забрал. А там, кроме солевых, ещё два дробовых заряда оказалось. У Михея, знаю точно, одно ружьё двенадцатого, другое — шестнадцатого калибра. А у сторожа — «пухолка», тридцать второй калибр. И все патроны в патронташе родные. Не думаю, что Михей из дома принёс да перезарядил.
— Не было ни нужды, ни желания нести патроны из дома, да ещё и перезаряжать их,— возмутился Михей Ильич.— Только перебили вы меня. Сразу-то я не сообразил, что как-то неуклюже шёл пестун, а потом убегал. Только слышу, из-за угла кричат мне: «Не стреляй, дядя Михей. Это не медведь!» Бросил я ружьишко у двери — и бегом туда.
А оттуда девчонки убегают, будто воробьи слетают со скирды необмолоченных снопов. А следом за ними парни пестуна того волокут, как пьяного мужика из горящего дома. Ясно, что не медведя прут с такой лёгкостью, а в толк взять, что к чему, не могу. Не побежал я за молодяшками, сторожить остался. А вскоре и Верхотуров вот тут как тут появился. Про патронташ он уже сказал.
— Не хочешь ли сказать, что Никитка был под медвежьей шкурой, если дробовой заряд его нашёл? — поинтересовался Кирьян Николаевич.
— Выходит, что так оно и было. Хотя удивляюсь, что, при всей неуклюжести медвежьей походки, для человека в шкуре шёл и бежал он очень ловко и проворно.
Чуть поразмыслив, председатель сельсовета возмутился:
— Я кто тебе, мальчик, что ли? Что ты мне детский детектив рассказываешь? Иди и до прилёта самолёта сухари суши. Да не вздумай в лес в бега податься. Так, глядишь, разберутся, дадут год или два, а с побегом мало не покажется,— строго предупредил Михея Каминский.
Ушёл Михей, а Марья напирает:
— Зачем отпустили злодея? Хотите, чтобы он челядёнка совсем порешил жизни, если сразу не получилось?
— Остынь, Марья. Не всё тут так просто, как тебе кажется. Поразбираемся до прилёта самолёта. И не вздумай на рацию бежать, милицию будоражить. Надо будет, сам вызову. Я предупрежу, чтобы тебя к рации близко не подпускали. Не обижайся ни на меня, ни на радиста. Не тридцать девятый год, чтобы по навету человека в тюрьму садить. Разберусь,— пообещал представитель власти и страж законности в одном лице.
Понурая ушла Марья, только и она заподозрила, что не всё ей Никишка рассказал. Заневестившаяся Нюрка, которая в тот вечер была с парнями у молоканки, не утерпела и утром всё рассказала матери. Оказывается, студент Толька Бабашкин на летние каникулы приехал из Новосибирска с магнитофоном — штуковиной невиданной по тем временам в таёжной глухомани. Перед поездкой домой побывал в зоопарке, где записал сначала рыки медведя, а потом — рёв.
Ему было интересно, как отреагируют на магнитофонного медведя деревенские собаки. Но ещё больше не терпелось парню похвастать дорогой вещицей перед «дремучими» земляками. Это он и сделал в первую очередь. Кому-то пришла в голову мысль: «А давайте бабу Стерву разыграем?»
Бабушка Стюра, полное имя Анастасия, и впрямь была не безобидным созданием. От неё и сплетни, и небылицы про односельчан шли постоянно. Придёт в магазин, посудачит с женщинами, а потом про кого-то из отсутствующих такое выдаст, что трудно не поверить.
Молодёжи вечером парочкой на глаза бабке вовсе нельзя попадаться.
Назавтра так нафантазирует, что хоть на улицу потом не выходи.
Оттого-то и звали её взрослые — тётей Стервой, а молодёжь — в соответствии возрасту.
Для полноты картины пригодилось турсуновское чучело пестуна, о котором за два года успели подзабыть. Тимофей Турсунов в ту зиму медведицу с пестуном из берлоги взял. Обезжирил шкуры, продубил — выделал так, что хоть дублёнку шей. Только тяжёлая бы получилась дублёнка, хоть и мягкая. Из шкур Тимофей тогда два чучела сделал, пополнил свою коллекцию. У него уже были пара волков, рысь, глухари, барсук. На «святое» дело розыгрыша зловредной бабки уговаривать Ваську, сына Тимофея, долго не пришлось.
Подростки, предупредив о секретности, предложили нескольким мальчишкам побывать в медвежьей шкуре. Ходить в ней так же споро, как девятилетнему Никитке, не удалось никому. Все дружно сошлись, что быть в розыгрыше медвежонком именно Никите. Одно не знала молодёжь — что в бабкину смену на молоканке Михей окажется.
Неудобно смотреть через глазные отверстия, но вовремя заметил парнишка одним глазом, что не бабка вышла, а дядька Михей, да ещё и с ружьём. Сообразил мальчуган в шкуре, что плохи его дела, развернулся и хотел спрятаться за угол. Тут-то и достал его дробовой заряд.
Историю про розыгрыш Кирьяну Николаевичу рассказала Нюркина мать. Можно ли скрывать правду, когда мужику тюрьмой пахнет?
Председателю сельсовета оставалось выяснить, как сильно пострадал мальчишка. Мария Васильевна рассказывала:
— Кто бы видел тогда Никитку. Слезами в голос ревел мой оперируемый. Сделала я ему местное обезболивание в обе «ягодки». Подействовали уколы, а всё одно ведь для мальчонки-то… не в чужом теле пинцет орудовал. Я тогда удивлялась, почему дробь у поверхности застряла. В птицу, хоть там и перья, дробь глубоко заходит. Теперь знаю: медвежья шкура спасла. Бо ´льшая часть не пробила маскарадный костюм, но в общей сложности девять дробин я из любителя розыгрышей извлекла.
В дождливый день, когда на сенокосе делать нечего, собрал Каминский всех участников розыгрыша вместе с родителями в сельском клубе. Предупредил:
— Окажись тогда на работе бабушка Стюра, мог розыгрыш намного плачевнее закончиться. Ей и без того по сей день Мария Васильевна ходит уколы ширяет. А каково было бы с её-то больным сердцем, окажись она там? Групповая была бы обеспечена всем участникам розыгрыша. И вины Михея Ильича в случившемся нет. Не мог он знать, что дед Данила несколько патронов перезарядил, чтобы соболька добыть да отдать для турсуновской коллекции. Выходного-то отдавать было бы жаль — шкурка денег стоит. А от летнего зверька только и толк, что на чучело. Соболь под молоканкой крыс промышлять повадился.
Вот такой детский детектив с недетскими последствиями получился.
Жаль, что никто тогда о последствиях розыгрыша не додумался, не предостерёг зачинщиков. Радуйтесь, родители, что сыновья в армию, а не в тюрьму пойдут. Они-то — не Никитка — все до статьи доросли,— подытожил Кирьян Николаевич.
Змейка
Нелёгкая была крестьянская доля той поры. Днём — работа в колхозе, а вечерами — на своём подворье выкладывались. Молодые выдерживали, а тех, кто постарше, выматывало не на шутку. Михей Ильич не был исключением. В тот день на пойменном берегу Чикилеи, левого притока Ковы, две колхозных скирды сена метали. Большие зароды, не то что для своих бурёнок теперь ставят,— центнеров под сто в каждом.
Скрутило тогда Ильича так, что дышать стало трудно. А надо навильники высоко на скирду набрасывать. Пожелтел-позеленел бедолага. Бригадир распорядился без Михея справляться. Сам в тень под кусты больного отвёл и снова за работу принялся. Отвозить и переправлять через Кову в деревню некому — все работой заняты.
Прилёг болезный на правый бок. Так боль меньше беспокоила.
Заснул, уставший, незаметно для себя. Михеева жена, Алёна, когда узнала про хворого мужа, грабли к кусту приставила и с соседней поляны бегом к суженому. Прибежала да как завопит, запричитает по-бабьи, только почему-то еле слышно. Всполошился народ. Думали, что Михей на тот свет отошёл. Сбежались. Видят, что жив работяга, только спит крепко. Приглушённый плач жены не стал сну помехой.
Алёна слова молвить не может, рот себе руками прикрывает. Не успели допытаться, а из приоткрытого рта спящего Михея змейка выползла. Вся в слизи жёлто-зелёной. Вылезла и принялась извиваться в траве. Кто-то за вилами побежал, чтобы убить гадину. Не успел. Змейка, в женский мизинец толщиной, прилюдно снова во рту скрылась. Спящий Михей только шевельнулся, словно поперхнулся чем-то. Минуты три не появлялась ползучая тварь. Возможно, прошло меньше, а время от ожидания тянулось. Снова появилась змейка в слизи, обтёрлась об траву и, извиваясь, в сторону ручья поползла.
Кто-то в ней не гадюку, а ужа признал. Решили не убивать. Со змеи на Михея взгляд перевели, а он уже на спине лежит и улыбается во сне.
Разбудили, спрашивают:
— Что приснилось?
— Холодную воду пил. Четыре раза принимался, не мог напиться и от жжения внутри избавиться. Жадно пил, один раз даже поперхнулся,— рассказывал Михей, вставая.
Поведали ему, что не воду он пил, а уж в него дважды заползал.
— Горе-то какое! Теперь Алёна меня всю оставшуюся жизнь целовать не будет,— с улыбкой сокрушался Михей.
Чтобы рассеять мужнины сомнения, Алёна поцеловала его так, как только в молодости бывало да вдали от посторонних глаз.
— Ну чего собрались? Идёмте работать! — с тоном недовольства, но с улыбкой сказала счастливая жена и направилась к оставленным граблям.
1. Уды — самоловные крючки.
2. Чилькать — доить (диал.).
3. Угор — высокий крутой подъём на берегу реки (диал.).
4. Озерина — озерцо (диал.).
5. Челядёнок — ребёнок (диал.).
6. Ляд — нехороший человек, иногда — нечистая сила (диал.).
7. Пестун — годовалый медвежонок.
Опубликовано в Енисей №1, 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!