Николай Кузнецов. СТИХИ В АЛЬМАНАХЕ “ПАРОВОЗЪ” №7, 2018

СВЯЗИ КОРНЕВЫЕ

Да, мы рождаемся на белый свет,
когда ещё нас и в помине нет.
Нас нет, а мы весь мир в себя вбираем
и долго после смерти умираем.
И долго после смерти мы живём,
себя в грядущих временах находим,
к праправнукам из влаги дождевой
являемся и в играх верховодим.
Прапамять в нас живуча и прамир,
который в нас вселяется украдкой:
нам кажется, что безмятежно спим,
но океан бушует, гром гремит
и мир трещит по швам от беспорядка.
Озвучен мрак гуденьем жёлтых ос:
огонь, добытый пращуром впервые,
и гонит мысли в рост,
и распрямляет выи.
Мы втянуты в круговорот веществ,
в нас чувства возникают не впервые:
и наш привычный, всем знакомый жест,
быть может, был реакцией существ
на ощущенья, смутно болевые.
Когда б мы знали, что художник, Бог
(как хочешь назови творящее начало)
нас даже пожалеть в сердцах не смог:
порвал изображенье, смял в комок
телесный матерьял и начал всё сначала.
Поэтому и кажется порой,
что не впервой живём, что вроде жили
и знаем, где малейший поворот
дороги и судьбы, и что вот-вот
возникнем снова из телесной пыли.

* * *
Чистая, ключевая,
плещет в вёдра вода.
Ходит, как рыба живая,
бьётся о бёдра ведра.

Зубы от холода сводит,
скулы, но пьёшь и пьёшь.
Зной — вянет всё в огороде,
нас же бросает в дрожь.

О, вода ключевая,
бьёшь из подземных жил.
О, моя жизнь кочевая —
где только я ни жил?

Не утоляя жажды —
так бы всё пил и пил.
В детство вернуться жажду —
где бы всё жил и жил.

ПОРА ОБРЕТЕНИЯ

Август месяц. И схлынуло лето. Начало уборки.
И уже запорхали прохладные крылья ветров.
И теплом горьковатым, похожим на запах махорки,
потянуло от первых предосенних уютных костров.

Наступила пора подведенья природою первых итогов:
масляничная прелесть опят, коренастая крепость груздей.
И пшеничная выпечка свежего хлебного стога
нос щекочет и будит звериную память ноздрей.

И пора обрастания мясом костей костяники,
в тёмном небе растущей крупной ягоды звёзд,
нависающих так — только руку чуть-чуть протяните, —
и сорвёте созвездия сизую спелую гроздь.

Наступает пора, исполняется срок, приближается время:
скоро птице отлётной становить молодёжь на крыло,
и желанье растёт молодое — опять ногу в стремя —
и над степью парить на распластанной лошади влёт.

Да, пора обретенья надежды и веры, и смысла
жизни нашей, что раньше казалась пустой,
как скорлупка яйца, из которого с треском и писком —
будто лопнула почка — вылезает птенец золотой.

ВРЕМЯ ЗАБВЕНИЯ

Всесокрушительный мчится поток,
стены смывая и царства.
Что ему синенький скромный платок,
что ему тихое «здравствуй»?

Не успеваешь «здравствуй» сказать,
как уже нужно прощаться.
Вытри слезу и не мучь ты глаза,
разве не призрачно счастье?

Разве не призрачно всё, чем живём,
не преходяще ли это
чуть освежённое быстрым дождём
благоуханное лето?

Быстро проносится время любви,
радости, счастья, доверья.
Слышишь, как ветер зловеще завыл,
все оголяя деревья?

Так же проходит и время вражды,
где замки, склепы и сакли?
И не такие над миром дожди
шли, но, как видишь, иссякли.

Где у движенья начальный исток?
Нету у лет исчисленья.
Неиссякаемый мчится поток
времени и забвенья.

* * *
Настрой души неколебим и точен.
Гляди: вода сочится из проточин,
освобождаясь из подземных пут,
по капельке собрать себя стремится —
разрозненно-текучие частицы, —
скликая капли в полноводный путь.

Не так ли и вожак скликает стаю,
косяк дождей летит, сугробы тают,
«курлы» кричит притока птичий клин,
на крыльях волн летя через стихии,
не так ли и слова скликал в стихи я,
не так ли звуки в музыку текли?

ЛЕДОХОД

И сталкивающихся глыб
скрежещущие пережёвы.
Борис Пастернак

Слоны сугробов хоботом ручьёв
трубят и гулом наполняют реки.
И вот алмазным боком, как плечом,
теснят друг друга льды, что человеки.

Теснят друг друга льдины, как враги,
почуяв, что пришла пора истаять,
пускают в ход бока, что кулаки,
чтоб выжить им самим во что б ни стало.

Не ведая, что их губящий свет
не смерть несёт, а качество иное
существованью их, что смерти нет —
есть только жизнь единою волною.

КАК МАМА ОБНИМАЛА

И наступал рассвет.
И таял робко лёд.
В меня вселялся свет,
а в небо самолёт.

Я был, как утро, чист,
и шёл, как на пружинах,
прохладен и ручьист
струился свет по жилам.

А мостовой плита,
как льдина, уплывала
туда, где пенье птах
с журчанием сливалось.

Родник чирикал: — Чьи,
чьи вы? — А птахи малые
журчали, как ручьи.
Земля дымилась талая.

И думал я, как много
мне надо от неё:
день, дерево, дорогу,
хлеб, женщину, жильё.

И думал я, как мало
мне надо от земли:
Как мама обнимала,
меня ты обними.

* * *
На даче краешком коснусь
природы изначальной.
Поэтому, когда проснусь,
хожу всегда печальный.

Во сне-то я могу пройти
по лесу и по лугу.
Могу в густых кустах найти
любимую пичугу.

Могу по лужам побежать
я молодым и босым.
Могу, откинувшись, лежать,
устав после покоса.

Я всё могу, но лишь во сне,
и все мои родные
во сне являются ко мне
весёлые, живые.

Себя сквозь сон я к ним влеку,
узрев родни орду, и
то с братом тушу волоку,
а то с ним стог скирдую.

Зато, когда от сна очнусь
и возвращусь из дали,
то на душе не просто грусть,
а задохнусь в печали.

ЭЛЕГИЯ

Я возвратился. Встал истуканом:
люди, коровы, лошади, где ж вы?
Дежавю — Грива Медвежья.
Мир деревенский как в воду канул.

Малая родина — Медвежья Грива,
где затонула, как Атлантида?
Машет ветвями куст сиротливый
там, где жила девочка Лида.

Мощным репьём заросло, лопухами
место, где шли боевые сраженья.
А где когда-то жил Женька,
поле под пашню уже распахали.

А во дворе моём — редколесье,
и на месте избы — осина.
Посетил я родимые веси.
Встретили веси блудного сына.

Двери не скрипнут, не стукнет ставень:
от изб остались рожки да ножки.
Позарастали стёжки-дорожки.
Стёжки-дорожки позарастали.

* * *
Я лучше не знаю ночлега,
чем (брошен хомут под навес)
ночёвка на сене в телеге,
в одёжке, какой ни на есть.

Прохлада предутренней неги —
отрадно прохладой дышать.
Вверх вздыблено дышло телеги —
зовут ещё ручкой ковша.

Покоятся рядом повозки —
не слышно скрипения спиц.
Земная с небесною — тёзки?
В небесной повозке кто спит?

И мнится — с небесных покосов
вернувшись, у Млечной реки
распрягши коней, спрятав косы,
в повозке храпят мужики.

Сверкают небесные росы
в молочном тумане река.
И снятся земные покосы
и запахи трав мужикам.

Опубликовано в Паровозъ №7, 2018

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Кузнецов Николай

Родился в 1939 году в деревне Медвежья Грива Нижнеомского района Омской области. Окончил филологический факультет Омского педагогического института. Публиковался в «Литературной газете», журналах «Сибирские огни», «Литературный Омск», альманахе «Складчина», антологиях «Сегодня и вчера», «Годовые кольца», «На солнечной гриве», «Поэзия», «Современная русская лирика». Автор поэтических сборников «В полях воспоминаний» (1989), «Сладость бытия» (1991), «Горькая лирика» (1999), «На склоне яснеющих дней» (2002), «Жизни короткий урок» (2004), «Поздняя память» (2007), «Прощальная пора» (2008), «Спасти ветвь дерева и рода» (2010), «Старожил захолустья» (2012), «Брошеный чернозём» (2014), «Исповедальный, как молитва, стих» (2015) и др. Лауреат премии имени Леонида Мартынова (2010). Член Союза российских писателей. Живёт в Омске.

Регистрация
Сбросить пароль