Николай Андреев. БОЖЕНЯТА (продолжение 2)

Продолжение. Начало в №№ 3-4

Глава девятая
В поисках магического рубина. Начало

То ли Валентин Валерьянович в родном поселке не был никому известен, то ли он действительно солгал – вымышленный адрес назвал, но найти его в Пригородном Алексей Алексеевич с лешим не смогли – человека с таким именем- отчеством никто не знал, и, по словам большинства опрошенных, не желал знать.
— Обманул, – горестно сокрушался леший. – Как пить дать обманул, мрасище.
А ведь я ему, единственному человеку, поверил! Единственному, кому вот этими обожженными холодом руками рубин- камень помог для дочери его дочурки добыть, а он…
— А он, – перебил Алексей Алексеевич, – сидит сейчас где-нибудь в тихом местечке и радуется тому, как ловко нас вокруг пальца обвел.
— Что делается? Никому в городе нельзя верить, никому…
Как Алексею Алексеевичу неприятно эти слова слышать, а возразить было нечего, поскольку он и сам считал, что верить тем, кто в отношении с людьми неискренний, ненастоящий, действительно глупо. А раз так, то и спорить тут, стало быть, не о чем.
— Ладно, – проворчал он, – пошли в «Гражданпроект». Может, там повезет.
Леший в ответ рукой махнул, дескать, делай что хочешь, а меня боле не трожь – я в печали, вздохнул и неторопливо вслед за Алексеем Алексеевичем к автобусной остановке поплелся.
В институт «Гражданпроект» Алексей Алексеевич с лешим попали без труда. Старичок- охранник, едва они о строительстве нового дома речь завели, их пропустил да еще инструкцией снабдил – куда пойти, к кому обратиться, с кем дружбу завести.
— Поднимитесь на второй этаж, поверните налево, в дверь под номером двести шесть постучите. Там вам все подробно разъяснят… Проходите, господа!
Дверь под номером двести шесть была заперта. И под номером двести семь тоже. За двести восьмой дверью девушка у компьютера сидела, красоту наводила – лаком красным ногти красила да собой, ненаглядной, в зеркальце любовалась.
— Где люд? – оглядев пустую комнату, весело спросил леший.
Девушка на секунду взгляд от растопыренных пальцев оторвала, сказала, что люди на оперативке сидят, речи директорские слушают.
— А ты, красна девица, чего не слушаешь, одна тут сидишь, скучаешь?
— Пригласить забыли.
— Ишь ты! Обидели, значит?
— Почему обидели? Ничего не обидели… А вы, собственно, кто такие? – девушка опомнилась, ладонь с растопыренными пальцами под стол спрятала. – По какому вопросу?
— Мы бы хотели на один проект взглянуть, – вступил в разговор Алексей Алексеевич. – Нам очень надо.
— Да, – поддакнул леший. – Мы тут надумали хоромы новые срубить. Как у банкира Медяшкина. Видала, небось, на окраине стоит, большие такие с террариумом?
Девушка презрительно хмыкнула. Сказала, что сам особняк она не видела – не на что там, говорят, особо смотреть, а вот проект в руках держала не раз.
— Так себе проект. Эклектика по-новорусски – дорого и безвкусно.
Алексей Алексеевич осторожно поинтересовался: где, в каком месте, она его держала.
— Здесь, в институте?
— Где ж еще-то?
— И куда он потом делся, можно узнать?
Решив, что стеснятся тут особо некого, девушка руку из-под стола вытащила.
Глаз прищурила, тоненькой кисточкой мазок на ноготь левого мизинца нанесла.
— Заказчик, наверное, забрал… Или подрядчик. Мне не доложили.
— А копия осталась?
— Конечно.
— Можно на нее взглянуть? Где она?
Девушка мизинец докрасила, за безымянный палец принялась. Между делом сказала, что разрешение на просмотр проектов нужно не у нее – у главного инженера испрашивать.
— Копия, знаю, находится в архиве, главный инженер – у директора на оперативке… Ждите, если хотите. Только, пожалуйста, не здесь – в коридоре. Здесь от вас шерстью пахнет.
Извинились Алексей Алексеевич с лешим за доставленное беспокойство, вышли, дверь за собой вежливо прикрыли. Леший, правда, хотел было вернуться, одинокую девушку утешить, по коленке погладить, да Алексей Алексеевич воспротивился. За руку его схватил, вглубь длинного коридора поволок, стыдить начал:
— Лес, понимаешь, в опасности, а у вас одни девушки на уме. Давайте-ка лучше архив поищите. А ее, думаю, кто-нибудь и без нас с вами утешит.
Спорить леший не стал. Пообещав в двести восьмой кабинет чуть позже заглянуть, когда время появится, он по сторонам огляделся, к звукам, доносящимся со стороны лестничного пролёта, прислушался, принюхался, где чем пахнет, и решительно наверх направился. На третьем этаже у двери с надписью «Архив» остановился, плечом толкнул.
Дверь, даром что железом оббита, без стука и звука открылась. Леший с решительным видом порог переступил, сидящего за столом в ворохе бумаг Валентина Валерьяновича увидел, закричал от радости сам не свой:
— Ага! Вот ты где! Попался, пёс смердящий!
Словно отгоняя от себя наваждение, Валентин Валерьянович головой затряс, глаза кулаками протер, спросил, запинаясь на каждом слове: как они здесь, то есть тут, то есть в институте, очутились?
— А где мы, по-твоему, должны были очутиться! – взревел леший. – В узилище, куда меня стражи правопорядка чуть не заточили? Чтоб я, значит, самолично убедился в том, что стены там склизкие, полы холодные, оковы железные? Так, что ли! Чего молчишь, али сказать тебе, неблагодарному, нечего?
Пока леший орал, Валентин Валерьянович мысли в порядок приводил. А как мысли в порядок привел, гостей нежданных взором ясным обвел, плечами удивленно пожал, спросил вполголоса: по какому поводу, интересно знать, они тут шум-гам подняли?
— Или у вас, господа, что-то случилось, что-то произошло?
— А ты, домушник, будто не знаешь, что у нас случилось, что произошло?
— Простите, господа, я, кажется, не расслышал, что вы сказали. Домушник?
Кто это?
— Брось придуриваться!
Взор Валентина Валерьяновича стал еще более ясным, еще более бесхитростным.
— Честное слово, господа! Вы меня, видимо, с кем-то спутали. Я порядочный человек. Инженер! Проектировщик! У меня почетных грамот аж три штуки! Не далее как позавчера сам товарищ директор на институтском собрании отметил, что Валентин Валерьянович…
Леший фразу до конца не дослушал, одной рукой за грудки его схватил, другую для удара занес. Заорал в лицо:
— Где рубин- камень, что тебе Лексеич дал?! Отвечай немедля!
— Кому дал? Мне?! – удивился Валентин Валерьянович. – Это явно какое-то недоразумение, господин дрессировщик. Он мне ничего не давал, кроме обещания на дочке- дочурке моей жениться, то есть я хотел сказать – помочь выздороветь…
Клянусь вам!
— Как так не давал?
— Так вот. Да вы сами у него спросите, он господин с виду честный, он вам правду скажет, если, конечно, не соврет.
Леший занесшую для удара руку опустил. В сторону Алексея Алексеевича голову повернул, кивнул, давай, дескать, отвечай на навет.
— Да лжет он всё! – ответил Алексей Алексеевич. – Я ему лично из руки в руки рубин передал!
— Не передал! – стоял на своём Валентин Валерьянович. – Не было такого факта.
— Нет, был!
— А я говорю – нет!
— А я говорю – был!
— А я говорю – нет!
— А я говорю…
— А я говорю…
— А я говорю…
Голова у лешего кругом пошла. Он руками замахал, ногами затопал, велел всем заткнуться. Когда все смолкли, сказал, к Валентину Валерьяновичу обращаясь, что рубин- камень этот не простой – магический, от него дыхание в груди перехватывает и во всех членах с головы до пят слабость неимоверная наступает.
— Посему будь он, как ты сказываешь, у Лексеича в кармане али еще где, я б его мигом учуял. А раз не учуял, стало быть, он у тебя. Но и у тебя, чую, его тоже нет. Вопрос: где он? Скажешь, не трону. Смолчишь, в лес утащу, под выскорью прикарну. Выбирай.
Понял Валентин Валерьянович, что обмануть лешего не удалось. Но не растерялся – в лицо ему рассмеялся.
— Вот только не надо меня на понт брать! Пока камешек не найден, ты меня, голубок мой мохнатый, губить не станешь. Ты меня, наоборот, беречь станешь так, как собственную печень никогда не берег.
Замахнулся леший, хотел за голубка мохнатого обидчику по сусалам дать, да Алексей Алексеевич поперек встрял – Валентина Валерьяновича телом заслонил. Сказал, что кулаками делу не поможешь, тут, дескать, головой надо работать.
— Да что ты говоришь! – ехидно улыбнулся леший. – А по моему разумению, ежели иного человека как следует по башке разок- другой треснуть, так и свою лишний раз ломать не придется.
— Да нет же, вы не правы!
— А не хочешь, проверим?
Не успел Алексей Алексеевич возразить, как леший глаза к потолку воздел, громким голосом спросил:
— Барабашка! Ты здесь? Отзовись!
Прошло немного времени, как откуда-то из верхнего угла комнаты детский голосок раздался:
— Здесь я.
— Привет тебе, барабашка!
— И тебе, леший, привет.
— Как дела?
— Хорошо. Только скучно.
— Скука, это, брат, дело поправимое… Хочешь повеселиться?
— Кто же этого не хочет? А как?
— А так. Слушай внимательно.
Леший на секунду задумался. Макушку под картузом почесал, сказал, что знает одну забавную игру под названием «Кто кого осилит».
— Правила в ней простые, запоминай. Играют трое. Первый должен у себя какую- нибудь одному ему известную тайну схоронить, например, где, в каком месте, украденный у банкира Медяшкина рубин- камень лежит… Второй игрок – им ныне ты, барабашка, станешь – должен заставить его поделиться этой тайной с кем-то другим, ну, скажем, со мной… В общем, кто кого осилит, тот того и победит.
— И вправду просто… Я согласен! С кем будем играть?
Леший в Валентина Валерьяновича пальцем ткнул, сказал: с ним.
— Ему, я вижу, тоже повеселиться невтерпеж.
— Ну что ж, я готов. Можно начинать?
— Начинай… Ты только, гляди, дом не спали, да мужика до смерти не замучь!
А то они, городские, хлипкие – чуть что, сразу за сердце хватаются да в обморок падают.
— Ладно, – нехотя пообещал барабашка. – Так и быть, поосторожничаю.
— Ну, давай. Удачи тебе.
С этим пожеланием леший из архива вышел и Алексея Алексеевича с собой забрал. Дверь плотно прикрыл, ухо к щели приложил – принялся слушать, что там внутри творится.
А в архиве с первых секунд творилось нечто невообразимое. Сперва оттуда перезвон бьющейся посуды с грохотом падающих предметов доносился. Потом чей-то слабый стон – то ли, как показалось Алексею Алексеевичу, попавшего в барабашкин плен обезумевшего от страха человека, то ли, как показалось лешему, барабашки, лишившегося остатков ума после общения с плененным им человеком.
Но самое страшное было впереди. Не успели отзвучать перезвон и грохот, как из-под двери потянуло горьким дымком пожара.
— Что он творит! – схватился за голову леший. – Он же мне весь дом спалит вместе с рубином- камнем. Как мы тогда от гридни спасемся, чем откупимся?
Он Леху в сторону оттолкнул, дверь что есть силы ножищей пнул – в архив ринулся.
— А вот и леший! – встретил его радостным возгласом барабашка. – Вовремя ты, однако. Валентин как раз решил открыть одному ему известную тайну.
Я победил!
То, что барабашка победил, было видно и по лицу Валентина Валерьяновича.
С выпученными глазами он у стены стоял, перекошенным ртом воздух глотал, молитву шептал, глядя на то, как по комнате чертежи, папки, карандаши, линейки летали да со стуком на пол падали.
Леший парящие в воздухе хлопья черного пепла от себя отогнал, Валентину Валерьяновичу стоявшие дыбом волосы примял, спросил вежливо: где он такойсякой рубин- камень прячет.
— Я его не прячу, – с трудом подбирая слова, ответил тот. – Я его еще вчера вечером заказчику отдал.
Леший с победоносным видом на Алексея Алексеевича посмотрел, вот, мол, гляди, как пес смердящий у меня заговорил.
— Кому-кому?
— Шоферу черной «Волги»… ГАЗ тридцать один с государственными номерами.
— Какому шоферу? Как звать- величать? Где его найти? Не молчи у меня!
Валентин Валерьянович комок в горле проглотил, сказал, что ни адреса, ни имя заказчика не знает, потому как подобными вопросами в их среде интересоваться не принято – за это можно и по шапке получить.
— А вот номер, да… запомнил – семьсот семьдесят семь.
Алексей Алексеевич попросил объяснить: зачем он передал рубин шоферу.
— С какой целью?
Валентин Валерьянович в ответ удивленно плечами пожал, сказал, что его для того и наняли, чтоб он рубин выкрал да тому, кто нанял, за деньги передал.
В этот момент лист ватмана под ногами Валентина Валерьяновича вспыхнул – со всех краев ровным жарким пламенем загорелся.
Валентин Валерьянович еще сильнее лопатками в стену вжался, еще сильнее затрясся, еще сильнее застонал:
— Я вам все сказал. Отпустите меня. Я горю!
Леший смилостивился. Огонь затушил, ладони отряхнул, велел подтвердить, что рубин- камень у шофера черной «Волги» находится, которому он, Валентин-домушник, – за деньги вчера вечером отдал.
— Да, так и есть – подтвердил Валентин Валерьянович. – Отдал.
— А ты, часом, паря, ничего не напутал?
— Нет.
— Поклянись!
— Век воли не видать.
— Да? Ну, гляди у меня. А не то, коли соврал, барабашка по моей воле может с тобой еще чуток повеселиться.
Попросил Валентин Валерьянович обойтись без барабашки, но было поздно.
Кронциркуль на металлические ножки с пола поднялся, перед его лицом в воздухе угрожающе выгнулся, прогнулся, принялся в узел сам себя скручивать.
— Я вам правду говорю! – закричал Валентин Валерьянович. – Так всё и было!
— Ой ли?
— Я выполнял задание! У меня работа такая, подневольная!
Леший рукой устало махнул: ладно, дескать, на первый раз, так и быть, поверю.
Кронциркуль узел не докрутил, на пол упал.
— Скажите, – спросил Алексей Алексеевич. – Зачем шоферу Волги рубин Максимилиана понадобился? Ему что, других камней мало? Или они сегодня в дефиците?
Валентин Валерьянович всхлипнул. Сказал, что рубинов хоть крупных поштучно, хоть мелких россыпью, найти не проблема, были бы деньги.
— Ему же, как я понял, необходим был именно этот камешек.
— Для чего?
Валентин Валерьянович плечами пожал. Сказал, что такой же точно вопрос он по глупости заказчику задал, да только внятного ответа, понятное дело, от него не получил.
— Согласитесь, господа, нельзя же, в самом деле, считать за ответ слова о том, что магический рубин Максимилиана для того нужен, чтобы какие-то там лесозаготовители им в лесу злых духов отгоняли?
— Что вы сказали?! – ахнул Алексей Алексеевич. – Лесозаготовители?
— Смешно, да? Вот я и говорю: подобные вопросы бессмысленно задавать – никто на них отвечать не станет, а по шапке очень даже запросто можно схлопотать.
Пока Алексей Алексеевич с Валентином Валерьяновичем разговаривал, леший каждое слово ловил, на ус мотал да на людей недобро поглядывал. Потом не выдержал, спросил, о чем это они, православные, речь ведут.
— О каких таких злых духах, я не понял?
Алексей Алексеевич ладонь его с плеча скинул, сказал, что после объяснит.
— Когда?
— После, я сказал.
— Нет, ты мне сейчас ответь… я знать хочу.
В этот момент в коридоре громкий топот ног раздался. Дверь распахнулась, и в комнату толпа сотрудников института ввалилась.
— Что здесь происходит? Пожар! – грозно сдвинув брови, воскликнул идущий первым полный человек в черном костюме. – Кто посмел разжигать в служебном помещении огонь, я спрашиваю?
Все ждали ответа от Валентина Валерьяновича, а ответил леший. Набычившись, он полному человеку в черном костюме навстречу тяжелой поступью вышел, размахнувшись, кулаком себя в грудь ударил, сказал с надрывом в голосе про то, что пожар не в помещенье служебном – в душе жилой опасен.
— Воспламенится душа – ее тогда водой из ведра не зальешь. Всё сгорит: чем дорожил сызмальства, что любил искренне и лелеял всячески.
Полный человек в черном костюме испуганно попятился.
— Вы это чего? Вы мне это, пожалуйста, бросьте… Здесь вам серьезное учреждение.
— Но всего хуже, – продолжал наседать леший, – когда в душу плюют. Ты, сил не жалея, бережешь то, что доверено беречь, а тебя за труды твои тяжкие на весь свет обесславливают, злым духом величают… Это как, по-вашему? По-людски?
Никто, за исключением Алексея Алексеевича, не понял, о чем шла речь. Люди лесовика внимательно слушали и, не стесняясь, прямо в лицо ухмылялись.
— Чего молчите? – повысил голос леший. – Может, сказать мне – дремучему – нечего?
Может, и вправду нечего было ему сказать, может, и было что, да некому. Главный начальник – полный человек в черном костюме – думал, как бы скорей непрошеных гостей выпроводить, как бы в себя прийти. Остальным было наплевать, кто и какою мукою на их глазах мучился. Подобно зыбучему песку они расступались, стоило лешему приблизиться к ним, и тут же смыкались у него за спиной.
Словно удивившись тому, как он в эту толпу затесался, леший себе за спину посмотрел, вперед рассеянно глянул и разбитой походкой проигравшего вой ну ветерана к выходу направился.
Понимал Алексей Алексеевич, чем леший расстроен, да только утешить его долго не мог. На все пространные слова о том, что относиться с недоверием к чужаку пристало не только человеку, но и лесовику, леший никак не отреагировал.
Тогда он его на скамейку усадил, сам рядом сел и сказал, что им – кровь из носа – надо того, кто эту кашу заварил, как можно скорее найти. А для этого следует все то, что им сегодня удалось узнать, систематизировать.
— Что значит систематизировать? – спросил леший.
— Это значит, все по полочкам разложить – что, кто, зачем.
— Зачем?
— Затем, чтобы полную картину прошедших событий произвести.
— Это как?
Алексей Алексеевич объяснил: по тому, кто как в прошлом поступил, можно выяснить, от кого чего в будущем ждать.
— Вот, скажем, шофер черной Волги… Что нам о нем известно?
— Ничего.
— Неправда. Мы как минимум знаем номер его автомобиля.
— Семьсот семьдесят семь.
— Да. И то, что он вора-домушника Валентина Валерьяновича нанял, который с нашей помощью у банкира Медяшкина рубин Максимилиана известный своими магическими свойствами украл… Что из этого следует?
— Что?
Алексей Алексеевич затылок почесал. Голову задрал, на водрузившуюся над городом ярко-желтую луну посмотрел, сказал, что шофер этот чиновника возит и по какой-то непонятной причине денег на то, чтоб лесорубы свою черную работу выполнили, не жалеет.
— А чего ты, Лексеич, взял, что шофер именно чиновника возит?
— Со слов Валентина Валерьяновича. Помните, Валентин Валерьянович сказал, что у «Волги» государственные номера? А государственные номера в нашем государстве положены только государственным чиновникам, и никому больше…
Ну, или почти никому.
Леший горько усмехнулся.
— Вот то-то и оно, что почти… Зачем шофер свои кровные денежки на вора-домушника тратит?
Алексей Алексеевич честно признал, что ответа на этот вопрос у него пока нет.
— Вот найдем его, тогда, может, и выясним что к чему.
— А мы его найдем? В миллионном-то городе? Что-то я, паря, сомневаюсь.
— А вы не сомневайтесь! Мы его обязательно отыщем. Обещаю вам.
Леший нехотя кивнул.
— Ну ладно, коли так… Откуда искать начнем? Адреса-то мы его не знаем.
Алексей Алексеевич в ответ беспечно рукой махнул, дескать, не беда, разберемся.
— Город хоть и миллионный, но государственных учреждений в нем не так уж и много. Поэтому имеет смысл поиск с центральной площади начать. Это любимое место всех чиновников и бюрократов.
— У них что, любимые места есть? Как у болотника с боровиком?
Узнав о том, что любимые места есть не только у болотника с боровиком, но и у всех самоорганизующихся существ, в том числе государственных чиновников, спросил:
— Что это за места? Каким маслом они намазаны?
— Каким маслом они намазаны, не знаю, – Алексей Алексеевич со скамейки встал, потянулся, – но место на площади действительно удобное – всё рядом: управления, департаменты, комитеты разные. И даже губернатор под боком – далеко бегать не надо.
Подул ветерок. Туча, что весь день на западе от города провисела, сдвинулась, на восток поплыла. Ярко-желтую луну со звездами на своем пути поглотила, переполненным чревом пошевелила да у городского парка застыла, точно у причала на прикол встала.
Глянул Алексей Алексеевич на часы, присвистнул. Сказал, что ему пора домой идти.
Леший рукой махнул: дескать, иди, никто тебя насильно не держит. После чего удобней на скамейку сел, ноги вытянул и, пригорюнившись, события минувшего дня принялся вспоминать.
— Это ж надо было додуматься, меня злым духом обозвать… За что?
Не зная, что и думать, козырек картуза небрежно приподнял, сапоги устюжские нехотя подтянул, встал да туда, где разудалая музыка зазвучала, стопы свои направил.

Глава десятая
Меч-трава

Проснулся Борька от холода. Злату курточкой накрыл, чтоб ей теплей было, встал, по сторонам огляделся. Впереди поросшее высокой осокой заболоченное озерцо лежало, сзади узкая просека пролегала, между озерцом и просекой – скрипучие сосны свечками голыми торчали, облака в небе красном, как сметану в пустом борще стволами длинными помешивали.
Тут и Злата проснулась. Платьице на себе мятое поправила, волосы растрепанные пригладила, пожелала Борьке доброго утра.
— Ой! Смотри! – пальцем ему за спину ткнула. – Ручей!
Поглядел Борька туда, куда девушка указывала, – и точно: по дну неглубокого лога ручеёк шириной в локоток неторопливо пробегал.
Поближе к нему подошел, горсть воды зачерпнул, умылся.
Пока он себя и чувства свои в порядок приводил, Злата венок из одуванчиков принялась плести да приговаривать, на Борьку хитро поглядывать:
— Плетись мой венок, никто не будет одинок. Пущу по ручейку, кто тебя поймает, пусть не обманет, моим суженым станет.
Хотел Борька над её наивной хитростью посмеяться, да не посмел – сделал вид, будто не догадался, о ком она речь ведёт. Пониже, к тому месту, где ручеёк в озерцо впадал, спустился, на корточки присел, приготовился судьбу свою голоручьем ловить.
Злата венок доплела и тоже к ручейку подошла. Нагнулась, произнесла скороговоркой:
— Встану я, красна девица, с зорькой красной, в день светлый и ясный умоюсь росою, утрусь мягкой фатою, оденусь мягким покрывалом, белым опахалом. Выйду из ворот, сделаю к лугу поворот, нарву одуванчиков, дуну на пушок – пусть летит туда, где живет мой милый Боря-дружок. Пусть расскажет ему, как дорог сердцу моему. Пусть после этих слов тайных полюбит меня явно, горячо и крепко, как люблю я его, дружка моего смелого, румяного, белого.
Посмотрела в сторону Борьки – готов ли он ловить? – и со словами: «Пусть его сердце растает перед моей любовью, как перед жаром лед, а речи его будут сладки, как мед», – пустила венок на воду.
А Борька – надо ж такому случиться! – мгновеньем ранее палец осокой порезал, когда русло ручейка для венка расчищал. Сперва удивился – как, мол, так, растение, а не хуже бритвы режет – потом внимательней к нему пригляделся, призадумался, принялся припоминать, что птица Гамаюн о меч-траве говорила:
«В лесу дремучем, бору трескучем, где нога человека век не ступала, русским духом сто лет не пахло, у болотца маленького, на бережку пологом меч-трава зеленая растёт. Давно ее люди не видывали, давно про нее не слыхивали, давно об ней песен не складывали, былиц не рассказывали. Высока она, зелена она, всем, кто тронет ее, не сестра она, а обидчица… Найдете ее – ваше счастье. Не найдете – горе горькое само крутешенько сыщет вас».
Борька на озерцо заболоченное еще раз посмотрел, сосновый бор обозрел, стебель, о который порезался, пальцем с опаской потрогал. Подумал: если какую траву и можно к мечу приравнять, то, пожалуй, единственно эту.
Тем временем венок до озерца доплыл. У берега за кочку зацепился, на месте покрутился, покружился и в зеленых леторослях исчез.
Злата, как его из вида потеряла, руками горестно всплеснула.
— Ну что же ты, Боря! – воскликнула она. – Как же так?!
Борька взгляд задумчивый на нее перевел, прошептал, что, кажется, ту самую пресловущую меч-траву нашел. Ткнул порезанным пальцем в сторону осоки, сказал: вот, дескать, смотри какая она высокая и острая.
И всё у них как в первый раз повторилось. Злата едва кровь увидала, вновь заволновалась, засуетилась. Подбежала, язычком её слизнула, ранку губками закупорила. А как губки от ранки оторвала, на палец кивнула: полюбуйся, мол, ни следа, ни пятнышка нет.
Посмотрел Борька на то место, где ранка была, – и впрямь: всё как есть заросло, кожицей тонкой затянулось – один только малюсенький порез остался, да и того почти не видать. Одно плохо: голова отчего-то снова кружиться стала, да пить сильно захотелось.
Зачерпнул он воды из ручья – напился. Прилёг на бережок – Злату к себе притянул.
Слух о том, что внук деда Егора-бобыля меч-траву отыскал, в один миг окрестности озерца облетел. Подхватил его ветер, покрутил- повертел в воздухе и по лесу разнёс.
Задрожал лес густыми кронами, заворочал могучими стволами, зашелестел тонкими ветками. Прокатилась волна радости от одного деревца к другому, от другого к третьему, ударилась на опушке в вековые дубы и с шумом обратно хлынула.
«Борька меч-траву нашел! Борька меч-траву нашел! Борька меч-траву нашел!»
– доносилось из-за каждого куста.
Лесные жители зашевелились. Белки, дурачась, по веткам запрыгали, мышки, не таясь, из нор высунулись, таракашки- букашки, осмелев, на свет вылезли – всем хотелось друг с дружкой радостью великою поделиться.
— А я что говорил? – потряс кулачком старичок- боровичок. – Мы еще посопротивляемся! Мы еще глянем, кто кого!
Злата голову подняла, прислушалась к тому, что в лесу творится.
— Слушай, Боря, – тихо произнесла она. – Мне кажется, что-то случилось.
— Что?
— Не знаю… Но что-то очень хорошее… доброе.
Борька за голые плечи её обнял, сказал, что самое хорошее с ними случилось, когда они в лесу друг дружку нашли.
— Нет-нет! – Злата отстранилась он него. – Что-то другое, куда более важное.
— А разве есть что-то более важное для нас?
— Есть. Жизнь, например… Мир… Боря, мне кажется, нам пора возвращаться.
Не хотелось Борьке возвращаться – хотелось этим мигом век наслаждаться.
Да только наслаждаться мигом, он знал, нельзя: моргнул, и нет его – одно воспоминание осталось.
— Ты права. Пока лесорубы опять не нагрянули, врасплох не застали, надо боженятам- лесовикам место с меч-травой скорей показать.
Они встали, оделись, к потухшему костру направились. Мусор, какой остался, землей присыпали, вещички, какие были, в котомку побросали, за руки взялись да назад на солновсход направились.
Хотели Борька и Злата лесовиков порадовать, место показать, где меч-трава уродилась, да только те об этом уж и сами знали. А вот чего они не знали, не ведали, сказать не могли – что с этим знанием дальше делать.
Пришёл старичок- боровичок к Бабе Яге. Спросил, что она, старая, по этому поводу думает. Баба Яга ничего не думала, посоветовала к боли-башке обратиться – у того, дескать, голова большая, а в ней, по слухам, даже мозги есть. И болибашка ничего путного старичку- боровичку не сказал – к оплетаю послал, тот, мол, как проголодается, часто с умными людьми из лесолюбов общается перед тем, как кровь из них высосать, – может, он чего знает. Оплетай тоже ничего не знал – к пущевику идти велел. Пущевик в свой черёд к боровику отправил, боровик к ендарю, ендарь к моховику, моховик к болотнику, болотник к листину…
Старичок- боровичок ни к листину, ни к лисавкам не пошел – прямиком к Борьке направился. Встретил его за просекой, за штанину схватил, велел рассказать: кому какой прок оттого, что меч-трава найдена.
Обиделся Борька, совсем не такие слова он от не лесовиков услышать надеялся. Сказал, что птица Гамаюн дело сделать наказывала, а не размышлять про то: кому какой от этого прок выйдет. И добавил, что ответ на этот вопрос, возможно, не сейчас – в свой час откроется, когда всё тайное явным станет.
Не понял старичок- боровичок, шутил Борька или правду говорил, но всё ж таки призадумался. Затылок почесал, сказал, что тоже хочет ему кое-что умного присоветовать.
— Ты, Борька, о чем тебя не спроси, всё знаешь. А того-то ты не знаешь, что покуда тебя по лесу носило, в деревне на деда твоего злыдни вдругорь покусились.
— Что вы говорите?! – ахнул Борька. – Все двенадцать?
— Нет, только половина – шесть. Остальные, сказывают, остались в городе лютовать.
Расстроился Борька, когда узнал, что за несчастие на дедушку свалилось. Злата, желая его успокоить, щекой щеки его ласково коснулась, сказала: не горюй, дроля- дружок мой милый, авось обойдется.
— Да как же не горевать, когда у дедушки моего родного всё-то теперь из рук вон валится, всё-то рушится, всё прахом идет.
Покачал Борька удрученно головой, старичка- боровичка за то, что тот о злыднях предупредил, поблагодарил и дальше пошел.
О том, каким путём возвращаться, ни Борьке, ни Злате в этот раз даже думать не пришлось – лес, в благодарность за помощь, сам куда надо вёл. Тропинку в нужном направленье расстилал, кокоры из-под ног убирал, западины выравнивал.
А стоило им отвлечься, не в ту сторону свернуть, пташек на подмогу присылал.
Пташки прилетали, тревожно щебетали – показывали: куда можно шагать, куда нельзя.
До деревни деда они в тот же день без суеты и приключений добрались. Борька такому проворству сперва немало удивился – как, мол, так, туда двое суток шагал, обратно одного поприща хватило – потом понял, в чем дело, и Злате не поленился – объяснил.
— Дело в том, что туда я за солнцем по дуге шел, обратно – по прямой.
За время Борькиного отсутствия, деревня, казалось, стала другой, на себя не похожей. Зелёные лужайки выглядели жухлыми, деревья мёрклыми, избы с наглухо заколоченными ставнями более одинокими. И даже дед Егор был непривычно сух и хмур. А как Злату увидал, совсем лицом потемнел.
Окинул ее неприязненным взором, спросил: кто это.
Борька начал было объяснять, кто она такая и где повстречались, да дед долго слушать не стал – потребовал главное сказать: нашел ли он меч-траву, по которую в лес ходил.
— Нашел, – ответил Борька.
— Где?
Борька объяснил: у заброшенного тракта, там, где вкруг заболоченного озерца трескучие сосны до неба достают.
— Знаю это место, – сказал, подумавши, дед. – Молодец, что нашел… молодец.
Притомился, небось?
— Да так.
— Вижу, что притомился, – вона как осунулся, побледнел.
Борька к зеркальцу подошел, на свое отражение глянул.
Выглядел он и впрямь неважно – круги под глазами, впалые щеки, густая щетина, красная точка под подбородком – такая же, как на локте с пальцем. В общем, не молодой человек из приличной семьи, а прямо-таки настоящий лесной бродяга.
— Ну ладно! – Дед Егор ладонью по столешнице хлопнул, с лавки встал. – Каша в печи. Вечеряйте, отдыхайте. А я пойду, мне еще литовку поправить надобно.
С этими словами он оселок с полки взял, во двор вышел, стал на крыльце косу отбивать, тишину вечернюю молотком простукивать.
Посмотрел на него Борька из окна, головой горестно покачал, вот, дескать, в какого хмыря злыдни жизнерадостного человека превратили, и предложил Злате садиться ужинать.