Охотники по велению сердца
С первых дней войны в воинские присутствия по всей России стали приходить люди, которые вполне могли благополучно и спокойно отсидеться в тылу: никаких повесток они не получали и не могли получить. На фронт решили отправиться добровольно — по велению сердца.
Нет общей статистики добровольческого движения по России, известны лишь отрывочные сведения. Например, только в Москве за первые два месяца войны больше семи тысяч человек выразили желание добровольно идти на фронт. Сколько их было у нас, в Енисейской губернии,— неизвестно. Можно предположить — немало.
Основание для такого предположения — утверждение многих исследователей о том, что среди добровольцев особенно много было детей и родственников участников Русско-японской войны. Но известно, что мобилизация военнообязанных на эту войну в основном шла в Сибири, почти не затронув губерний Центральной России и её южных окраин.
Особенно много охотников (так ещё называли тогда добровольцев) было среди юношей, пылко мечтавших «о доблести, о подвигах, о славе». А сколько было мальчишек (и даже девочек!), рвавшихся на фронт! Одним из самых известных юных добровольцев Первой мировой войны стал сын кухарки из Одессы Родион Малиновский — будущий советский маршал. В шестнадцать лет он сбежал на фронт и, отличившись в бою, был награждён Георгиевским крестом 4-й степени.
Одним из самых юных добровольцев был десятилетний (!) Степан Кравченко — рядовой пулемётной команды 131-го Тираспольского полка. Он имел два ранения, а за спасение пулемёта его наградили Георгиевским крестом 4-й степени.
К сожалению, нам очень мало известно о добровольцах из Енисейской губернии. Имена лишь некоторых из них промелькнули в скупых сообщениях газет военного времени. Вот одно из них: «В своё время в „Откл. Сибири“ (газета „Отклики Сибири“, выходившая в Красноярске.— Авт.) сообщалось о том, что сын местного обывателя шестнадцатилетний Райхельсон сбежал на войну. На днях Райхельсон возвратился в Красноярск из действующей армии. Он участвовал в нескольких боях с германцами, находясь в команде пеших разведчиков одного из сибирских полков. Райхельсон ранен в ногу и, кроме того, контужен в левое плечо и голову. Юный доброволец привёз с собой несколько трофеев, как то: германские штык, ружьё и проч.» (1 января 1915 г.).
Ещё одна информация из «Откликов Сибири»: «Бывший воспитанник местной гимназии Конст. Константинов, отправившийся на войну в качестве добровольца, был ранен в бою около Л. и находился на излечении в полевом лазарете в Гатчино, откуда 27 декабря выехал обратно в действующую армию» (8 января 1915 г.).
Казалось бы, воспитанникам Красноярской духовной семинарии, будущим священникам, несвойственны мечты о ратных подвигах, о воинской доблести. Их подвиг — терпение и смирение. Но и юных семинаристов охватил патриотический порыв. В октябре 1914-го журнал «Енисейские епархиальные ведомости» извещает: «Десять человек из числа воспитанников записались в число добровольцев в действующую армию: Барашков Ст., Троепольский Ал., Щербаков Ив.— 5 кл.; Гобов П., Орловский Бор., Орфеев К.— 4 кл.; Решетников К., Чижев П.— 3-го кл.; Миронов В. и Рудаков В.— 2-го класса.
Кроме того, один — Корнилов Ст.— 3 кл.,— поступил в санитарный отряд и трое — Бокланов Ан., Зеленецкий Иак.— 4 кл., Пестеров Ал.— 5 кл.,— вышли, по прошению, из семинарии для поступления в военное училище».
Преосвященный Никон, Енисейско-Красноярский епископ, благословил юношей. 21 сентября в семинарском храме был отслужен напутственный молебен. Позднее ещё шестнадцать семинаристов попросят благословления и отправятся на фронт. Как сложилась судьба семинаристов, взявших в руки вместо кадила оружие? Большинство канули в небытие — мы даже фамилии не всех добровольцев знаем.
Известно о судьбе лишь некоторых из них.
С. Корнилов, поступивший в санитарный отряд, был ранен, после лечения вновь вернулся на фронт.
Пётр Гобов, сын псаломщика из села Идринского (Минусинский уезд), за отличие в бою был награждён орденом Георгия I степени.
Вернулся с фронта и снова воевал. Теперь уже в армии Колчака. Был взят в плен красноармейцами. Начиная с 1920 года, несколько раз находился под арестом. В 1938 году его расстреляли в Красноярске.
Биография другого семинариста, Степана Барашкова, упомянутого в списке добровольцев, сложилась более благополучно. Родился он в селе Аскиз, в семье богатого и родовитого хакасского бая. На фронт ушёл с пятого класса семинарии. Воевал в составе 95-го Онежского стрелкового полка. Война проявила в недавнем семинаристе неожиданные качества — бесстрашие и способность не терять самообладание в непредвиденных ситуациях. Был награждён орденом Георгия I степени. В Гражданскую войну тоже служил в армии Колчака — командовал ротой. После разгрома колчаковцев не рискнул вернуться домой — в родной Аскиз, где его все знали как сына местного богатея.
Работал учителем в селе Большая Мурта. Но вскоре был арестован как член «Красноярской боевой группы», которой в действительности никогда не существовало. Бежал под обстрелом конвоя. Несколько лет спустя всё-таки объявился в родном Аскизе, где работал в местном клубе, потом преподавал физкультуру в школе.
Обращаю внимание ещё на несколько фамилий из приведённого списка. Там поименован Иван Щербаков — семинарист пятого класса. Он погиб на фронте в 1915 году. Возможно, это сын священника из села Каратуз Михаила Алексеевича Щербакова. В 1918 году отец Михаил был злодейски убит вместе с женой во время крестьянского восстания. Из документов, хранящихся в Минусинском архиве, известно, что два старших сына отца Михаила — Пётр и Борис — также участвовали в Первой мировой войне.
Иаков Зеленецкий, вышедший из семинарии для поступления в военное училище,— вероятно, сын Михаила Александровича Зеленецкого, священника из села Кавказского. А семинарист К. Орфеев мог быть сыном или внуком кого-то из многочисленного семейства священников Орфеевых, служивших в разных церквях Минусинского уезда. Ещё одно предположение: семинарист В. Рудаков — возможно, сын дьякона минусинского Спасского собора Ивана Ивановича Рудакова.
Гимназисты, семинаристы… Во все времена безусые юнцы рвались на войну. Но в Первую мировую, особенно в начале её, на фронт добровольно уходили не только романтичные юноши, понятия не имеющие о войне. По собственной воле записывались в действующую армию и вполне зрелые люди, немало повидавшие на своём веку.
Вот короткая заметка из той же газеты «Отклики Сибири»: «В Красноярск возвратился из действующей армии доброволец-артиллерист, бывший чиновник губернского управления А. В. Щипанов…»
Ещё один доброволец — житель Красноярска мещанин Константин Васильевич Кашпаров. В декабре 1914-го он добровольно записался в действующую армию. После учёбы в Иркутской школе прапорщиков отбыл на фронт. На войне за отличие в боях произведён в поручики, командовал ротой. В Гражданскую войну большевики арестовали его как бывшего царского офицера. Но, поскольку на стороне белогвардейцев Кашпаров не воевал, он был не только освобождён из-под ареста, но и допущен к весьма серьёзной работе — сначала учительствовал в Минусинске, затем заведовал одной из минусинских школ.
А вот совсем удивительный пример. Юристу Григорию Борисовичу Патушинскому, имевшему в Иркутске и Красноярске состоятельных клиентов, было уже за сорок, когда он настоял, чтобы его зачислили в ополчение. Потом добился «высочайшего дозволения» на перевод в отправляющийся на фронт стрелковый полк. Поступок этот вызвал недоумение у многих. Человек солидный, с именем, с репутацией квалифицированного профессионала… Впрочем, Патушинский никогда не жил с оглядкой на чужое мнение, даже если это мнение начальника. Когда работал следователем в Иркутском окружном суде, не раз выступал против смертной казни, за что и получил год ссылки под надзором полиции. Один из немногих адвокатов, Патушинский встал на защиту рабочих, участвовавших в волнениях на Ленских золотых приисках. На фронте он воевал в составе 19-го Сибирского стрелкового полка. За отличие в боях был награждён орденом Святого Владимира IV степени с мечами и бантом, имел и другие награды.
При Временном правительстве Григорий Борисович был назначен красноярским окружным прокурором. Когда к власти пришли большевики и начались массовые аресты, Патушинский вновь проявил свой независимый характер. Вот что он написал в исполком Совета рабочих и солдатских депутатов: «Как гражданин и прокурор, считаю долгом протестовать против посягательств на личную неприкосновенность и свободу граждан, откуда бы такие посягательства ни исходили». Како – во?! И это в то время, когда людей сотнями расстреливали без всякой вины… Конечно, уволили. Судили. Но расстрелять не решились…
Словом, добровольцев было немало. И чтобы как-то упорядочить эту стихийную волну добровольчества, были приняты специальные «Правила о приёме в военное время охотников на службу в сухопутные войска». В них устанавливались возрастные рамки для добровольцев: не моложе восемнадцати и не старше сорока трёх лет. Это должны были быть люди, не состоявшие под уголовным судом или следствием, не признанные по суду виновными в краже или мошенничестве и не лишённые всех прав состояния. Кроме того, добровольцам, не имевшим военную специальность, следовало сначала нанести визит в воинские присутствия, чиновники которых должны были направить их на обучение.
Какие правила?! Какие чиновники?! Разве юношей, мечтавших попасть на фронт, это могло остановить? Они любыми путями добирались до линии фронта, прибивались к какому-нибудь полку и… воевали, поражая отвагой даже бывалых солдат.
Дезертиры наоборот
О казаках Иркутской и Енисейской губерний особый разговор… Когда началась война, поддержание порядка на огромной территории Иркутского военного округа (куда входила и Енисейская губерния) можно было возлагать только на казаков — войска-то на фронт отправлены. В губернии проживало немало ссыльных, в том числе — политических. А с началом войны в Сибирь переселили около семидесяти тысяч неблагонадёжных, прежде всего — с западных территорий Российской империи. И ещё ожидалось беспокойное пополнение — пленные. Да ещё беженцы…
Время наступило тревожное. Как без казаков? Словом, велено было местных казаков на фронт «не пущать». Даже указ насчёт них особый вышел: Иркутский и Красноярский казачьи дивизионы (они были сформированы в августе 1914 года) были переданы в распоряжение Министерства внутренних дел. Все казаки как казаки — подчиняются армейскому командованию. А иркутские и енисейские — у полицейских на посылах. Их боевая задача — конвоировать, охранять, арестовывать.
Да не тут-то было! Начали казаки осаждать воинские присутствия, писать прошения в разные инстанции, требуя отправки на фронт.
В Российском государственном военно-историческом архиве сохранился очень любопытный документ — прошение казака станицы Саянской (Минусинский уезд) Степана Исаевича Симонова на имя императора Николая Второго. Казак Симонов, участник Русско-японской войны, писал, что, несмотря на возраст (ему было сорок три года), он крепок здоровьем и просится на фронт. Казак сокрушался:
«…невозможность принести посильную помощь Отечеству вызывает во мне глубокую печаль». Симонов получил категорический отказ, как и десятки других авторов подобных прошений. Казаки поняли: надо действовать на свой страх и риск. И, как зелёные юнцы, стали самовольно удирать на фронт.
В октябре 1915 года в 1-й Аргунский казачий полк прибыло пополнение, которое сопровождали одиннадцать енисейских казаков.
Командиру полка полковнику И. Ф. Шильникову казаки доложили, что все они «бежали на войну». Командир Красноярского казачьего дивизиона А. А. Могилёв требовал вернуть этих казаков как дезертиров, оставивших службу. Но какой же командир откажется от такого пополнения?! Напористому полковнику Шильникову при единодушной поддержке командования в напряжённой канцелярской схватке удалось сломить сопротивление Могилёва. Беглецам разрешили остаться в полку. Вот их фамилии: Константин Лалетин, Иннокентий Скобеев, Афанасий Ермолаев, Пётр Мазицкий, Даниил Каргополов, Иннокентий Спиридонов, братья Козьмины — Марк, Федот и Корпий, братья Песеговы — Иван и Ермолай. Чуть позже таким же манером попали на фронт ещё три брата Песеговых — Александр, Максим и Ананий. Но эти — уже в 1-й Нерчинский полк Забайкальского казачьего войска. Да и в других полках подобных «дезертиров наоборот» готовы были принять с распростёртыми объятьями.
Таких было немало. И это несмотря на то, что официально казаки, удравшие на войну, в МВД, куда они были причислены, считались дезертирами. Им не полагалось денежного довольствия, в случае увечья не гарантировалась пенсия. А родные «дезертиров наоборот» лишены были пособия, какие полагались семьям всех фронтовиков.
И всё-таки казаки убегали на фронт…
В 1916 году, когда на передовой создалось очень тяжёлое положение, разрешено было отправить на фронт иркутских и енисейских казаков.
Но… только добровольцев. И таких нашлось немало. От Красноярского дивизиона вызвались ехать сто десять казаков. Долгожданная отправка на фронт осчастливила казаков. Они даже отправили благодарственную телеграмму царю «по случаю столь великого праздника».
К сожалению, известны фамилии лишь немногих из этих добровольцев. Несколько названы в записках енисейского казака Георгия Ульяновича Юшкова: взводные урядники Иннокентий Макридин, Афанасий Шереметьев, Иван Широков, Ф. Чанчиков, вахмистр Иннокентий Никитич Воротников (уроженец станицы Монокской Минусинского уезда). Среди добровольцев был и уроженец села Таштып Валериан Серебренников — об этом известно из исследования его потомка Владимира Паршукова.
Судьба многих добровольцев сложилась трагично. Одни погибли на фронте, другие — на Гражданской войне, третьи — в годы репрессий. Как известно из семейной хроники большого рода казаков Лалетиных, доброволец, георгиевский кавалер Семён Матвеевич Лалетин (уроженец станицы Таштыпской Минусинского уезда) был расстрелян в 1937 году в Минусинске.
Шлихтер — это наш
В газете «Южная Сибирь» от 19 июля 1916 года я случайно наткнулась на небольшую заметку «К гибели Шлихтера и ранению Мартьянова». Перелистав несколько номеров, нашла вот эту заметку: «Нам сообщают о том, что хорошо известный минусинец Н. Н. Мартьянов, вступивший около двух месяцев назад в команду пеших разведчиков добровольцем, серьёзно ранен в грудь. Н. Н. Мартьянов эвакуирован в Минск и лежит в английском госпитале».
Понятно, что в заметке речь шла о младшем сыне основателя минусинского музея Николая Михайловича Мартьянова. Было интересно узнать подробней об этом. Оба героя — и Шлихтер, и Мартьянов — были студентами Московского университета. В начале войны отправились на фронт в составе 1-го Сибирского врачебно-питательного отряда Всероссийского союза городов в качестве санитаров.
В сентябре 1915-го после одного из боёв на ничейной полосе осталось лежать много раненых, которых необходимо было вынести. Сергей Шлихтер и двое его товарищей вышли с белым флагом. Удалось договориться с немцами о выносе раненых с ничейной полосы. За это Шлихтер был награждён Георгиевской медалью. Во время другого сражения Шлихтер сумел восстановить нарушенную связь между ротами и, будучи сам ранен, вынес с линии огня раненого офицера.
Второй наградой рядового санитара стал Георгиевский крест 4-й степени. Это был единственный случай награждения рядового санитара столь высокой наградой.
В мае 1916 года Шлихтер поступил на службу в 266-й Пореченский пехотный полк в команду пеших разведчиков. Вместе с ним в этой команде служил и Николай Мартьянов.
20 июня в бою под Барановичами, когда все офицеры были убиты, Сергей Шлихтер повёл роту в атаку. Был ранен в шею навылет.
Скончался 25 июня по дороге в госпиталь. Тело героя перевезли в Москву и погребли на Всероссийском военном кладбище, которое было открыто 28 февраля 1915 года в Москве. Похоронили его рядом с другими воинами и сёстрами милосердия. В их числе — Ольга Иннокентьевна Шишмарева, получившая в начале марта 1915 года тяжелое осколочное ранение. Умерла она в госпитале Варшавы.
Николай Мартьянов также проявил себя геройски при наступательных боях под Барановичами. Он тоже повёл в атаку солдат, был ранен. Награждён Георгиевским крестом 4-й степени. Судьба этого человека делала невероятные зигзаги. Вернувшись с фронта, Мартьянов «участвовал в борьбе с большевиками и в заговоре против Ленина» (готовилось покушение на вождя). Заговор был раскрыт.
После ареста Мартьянову удалось бежать на юг России. Там он вступил в Белую армию. Был в эмиграции в Чехословакии, где окончил Пражский университет. Был сотрудником эмиграционной газеты «Воля России». Затем эмигрировал в США, где основал семейное издательство, выпускающее большими тиражами отрывные и перекидные календари, популярные среди русских эмигрантов. Издание существует и сегодня.
Студенты из Москвы… По поводу Мартьянова вопросов нет. Он родился в Минусинске, здесь у него была семья. Понятно, почему о подвиге, ранении и награждении этого студента сообщали местные газеты. А вот почему они о Шлихтере писали? Какое он имел отношение к Енисейской губернии?
Решила внимательней изучить подшивку газеты «Южная Сибирь».
Нашла некролог «Памяти Шлихтера». Прочла, и сразу всё встало на свои места. Привожу некролог с небольшими сокращениями.
«На Барановичевском направлении во время одной из разведок смертельно ранен доброволец С. А. Шлихтер, скончавшийся через несколько дней в Минском евангелическом госпитале.
Сын старого политического борца, шесть лет назад пришедшего в Сибирь изгнанником, Серёжа Шлихтер во многом разошёлся с той средой, где он вырос, где сформировалось и определилось его мировоззрение. Но, разойдясь во взглядах на современное положение вещей, Серёжа Шлихтер полностью воспринял лучшие традиции семьи и той среды, где он вращался до войны.
При первых же звуках военной грозы Серёжа Шлихтер отправляется на театр военных действий санитаром. Его геройская деятельность на этом поприще получила ряд авторитетных признаний. Летучка, где работали Шлихтер, Мартьянов и покойная Шишмарева, не раз попадала в опасное положение, и не раз состав летучки пренебрегал всякой опасностью, оставался на посту. Больше года Шлихтер работал санитаром, затем на короткое время перешёл в тыловую службу Земгора. Но специфические условия тыловой службы, цепь отвратительных злоупотреблений, заставили его бросить тыловую работу и вернуться на фронт — на этот раз уже добровольцем-разведчиком.
И здесь в памятные дни июньского наступления благородная душа юноши Шлихтера нашла себе вечное спокойствие».
Сначала объясню ситуацию с Земгором, «отвратительные злоупотребления» которого так возмутили Шлихтера, что он снова, несмотря на ранение, вернулся на фронт. Земгор — это комитет, созданный Земским союзом и Союзом городов. Толчком к созданию комитета Земгор стал «снарядный голод» на фронте. В Англии тоже был «снарядный голод», но там он привёл к национализации оружейной промышленности. А в России — всё наоборот: благодаря деятельности лидеров оппозиции к действующему правительству, контроль над снабжением армии через спешно созданный комитет Земгор стал переходить в частные руки. Это привело к казнокрадству в чудовищных масштабах. Чиновники Земгора торопились нажиться на преднамеренно завышенных ценах, спуская потом бешеные деньги в роскошных ресторанах и ювелирных магазинах. Вот почему Сергей Шлихтер, как порядочный человек, поспешил уйти из Земгора.
А теперь — о главном. В некрологе сказано, что Сергей Шлихтер — сын «старого политического борца, шесть лет назад пришедшего в Сибирь изгнанником». Значит, его отец был политическим ссыльным. Да, действительно, в Енисейской губернии находился на поселении политический ссыльный Александр Григорьевич Шлихтер.
Он был сослан в Сибирь «с лишением всех прав состояния» за революционную деятельность в Киеве. Сначала Шлихтер с семьёй жил в Енисейске. Под разными псевдонимами публиковался в различных периодических изданиях, в том числе — большевистских. В Красноярске вышла его книга «Кустарные промыслы Енисейской губернии».
Шлихтер добился разрешения переселиться в Красноярск.
Это и есть отец Сергея Шлихтера, погибшего на фронте. Вот почему в местных газетах подробно сообщали о гибели Сергея, поместили подробные некрологи.
Далеко не сразу Александру Григорьевичу довелось попасть на могилу сына. Такая возможность у него появилась лишь после Февральской революции. В мае 1917 года Шлихтер уезжает из Сибири.
Сначала его назначают в Москве комиссаром по продовольствию.
Возможно, именно тогда он заказал скульптору памятник на могилу сыну. Но это могло быть и позднее, когда он занимал весьма важные посты в советском правительстве. Сначала его по настоянию Ленина назначили наркомом продовольствия, потом он занимал пост наркома земледелия и другие значительные должности.
Прошли годы… Там, где были захоронены воины и сёстры милосердия, погибшие в годы Первой мировой войны, решили разбить парк. Памятники, обелиски, надгробия, мешавшие этому замыслу, были безжалостно уничтожены. Каким-то чудом уцелел памятник Сергею Шлихтеру. Возможно, потому, что он очень тяжёлый — выполнен из массивной глыбы. Сейчас этот памятник реставрирован, взят под охрану государства. Можно без труда прочесть надпись на нём.
На передней грани написано: «Студент Московского университета Сергей Александрович Шлихтер. Родился 31 декабря 1894 г. Ранен в бою под Барановичами 20 июня 1916 г. Скончался 25 июня 1916 г.».
Сёстры милосердия… и не только
В газетах военного времени (в том числе и красноярских) часто встречаются статьи известного в то время публициста Аделаиды Владимировны Тырковой. В них она обращалась к женщинам России, горячо призывая их ехать на фронт сёстрами милосердия.
«Одним из способов очистить военную санитарию от распущенности и анархии является замена солдат-санитаров женщинами»,— убеждала она.
Никто не мог обязать женщину ехать на фронт — это дело строго добровольное. Может быть, многие из женщин, поехавших на фронт, близко к сердцу восприняли призыв Тырковой. Немало их из Енисейской и Иркутской губерний отправились на фронт в составе 1-го Сибирского передового врачебно-питательного отряда. Он был сформирован Сибирским обществом подачи помощи больным и раненым воинам, в основном на добровольческие пожертвования.
В составе отряда были старший врач и трое младших, шестнадцать сестёр и братьев милосердия, пятьдесят санитаров. За отрядом были закреплены десять автомобилей и двадцать лошадей. В ноябре 1914 года отряд отправился на Варшавский фронт.
Помимо этого, сибирячки работали в лазаретах, санитарных поездах, доставлявших раненых с фронта в тыловые госпитали. Например, в санитарном поезде №187, сформированном на средства Всероссийского земского союза помощи больным и раненым, работала врач из Красноярска Мария Александровна Саввиных.
Но женщины были на фронте не только в качестве сестёр милосердия, но и как ратники, воины.
Считается, что движение по вступлению женщин в ряды российской армии началось с Марии Леонтьевны Бочкарёвой — малограмотной крестьянки из семьи Фроловых, переселившейся в Сибирь из Новгородской губернии. Это могли бы оспорить другие женщины, получившие личное разрешение Николая II на право встать в боевой строй практически одновременно с Бочкарёвой. Женские батальоны формировались в Москве, Саратове, Мариуполе, Екатеринбурге, Киеве и других городах. Поэтому правильно будет сказать, что Бочкарёву более широко власть использовала для пропаганды этого движения, что нисколько не умаляет её боевых заслуг: она четырежды была ранена, контужена, имела Георгиевские кресты всех четырёх степеней.
Когда началась война, ей было двадцать пять лет. Как, почему она решила, что ей надо попасть на фронт, и не сестрой милосердия, а непременно солдатом? Кто же это знает? Но своего она всё-таки добилась… Сначала воевала с беспримерной отвагой. Потом женские батальоны смерти организовывала.
Какое отношение имеет Бочкарёва к нашему повествованию?
Именно в Красноярске прошли последние дни этой женщины-воина.
Большевики арестовали её в начале января 1920 года. Весной Бочкарёву расстреляли…
Опубликовано в Енисей №2, 2019
