Наталия Санникова. ПРОСТОЙ НЕМЕДВЕДЬ

ЯНВАРЬ. В ОТРЫВ

Прядет метельную кудель подруга дней моих сосновых –
зима, затеявшая снова предпраздничную канитель по заготовке хвойных веток. И мы под цитрусовым ветром с катушек сходим, как с петель связующего нас пространства,
но не распустимся до пьянства, смакуя новогодний хмель.
А время, обретая градус искрящегося винограда,
пойдет, петляя, кое-как, икотою секундных стрелок нас поминая, угорелых, и под счастливый бой тарелок заснет у ветра на руках.
Мы, нагло пользуясь моментом,
что пьяный стрелочник не бдит,
займем у вечности кредит под смехотворные проценты,
рванем в отрыв, где трын-трава, где нас не смогут оторвать от тишины и друг от друга. Вспорхнет танцовщицей по кругу пуховая метели нить, нас оплетая в нежный кокон.
Старушка, взбив седой свой локон (кокетка дряхлая моя), –
зима – ту нитку станет длить, из кружки пригубив с устатку,
и будет ласково и сладко оси земной веретено жужжать. И вязь календаря продолжится, не обрываясь…
Очнется стрелочник, зевая. Он хмуро поглядит в окно.
А там – январь вечнозеленый и нетрезвеющие клены,
и постпохмельные синдромы, рязановские типажи с иронией, да и без оной, аборигены местной зоны,
мы – среди них, и нет резона из общей выпадать канвы –
в нее мы ввязаны узором. Морозным солнечным дозором,
глядишь, и лыжи навострим. В оздоровительный мейнстрим нырнем, как в прорубь белоречья. И, смыв наш век с его наречьем –
постмодерническим увечьем, заговорим по-человечьи:
воистину чудесна жизнь!

ПИРОЖКИ

за окном нынче прелесть от слова «прелый»,
а коммунальные боги жилят тепло, блюдут нормативы дотошно.
сериал по мотивам. новый сезон. греюсь мыслью: за 240 км от Уфы мама печет пирожки с картошкой.

МАМЕ

Ты выходишь из дома, оставив кота на хозяйстве,
чуткий пес во дворе громыхает оборванной цепью.
В трех шагах от крыльца – небеса, отворенные настежь.
Просишь Бога простить, что давно не бывала в церкви.
Ежедневный твой путь неизменен, как слово молитвы, –
на большую дорогу, она полосой пограничной
отделила живое от снегом забитой калитки,
по ту сторону спит вся деревня, а больше различий
нет почти, разве что тишина – чуть иная,
и встает за спиной, стоит только остановиться.
Говоришь с ней, родными зовешь именами,
и она не ответить не может. Взлетает птицей.
Этот всплеск или вскрик принимают дословно радисты
канцелярий заоблачных и – незамедлительна помощь:
в опустевшую чашу дневную покой золотистый
льется маслом лампадным, и ты возвращаешься с полным
сердцем, делишь с питомцами ужин постный.
А наутро затеешь пирог без особой причины,
разморозишь три горсти июля для сладкой начинки,
для случайного гостя

* * *

Страшно в полночь в лесу густом
обернуться и разглядеть:
все медведи, а ты простой
немедведь.
И что «как бы чего» – в крови,
и футлярчик сидит влитой,
и срывается речь на визг –
думай, кто.
Впрочем, будь ты хоть лев (чем горд),
а по взглядам – медведь (на треть),
страшно, братцы, что так легко
озвереть

* * *

С годами хуже зрение и слух,
но я опять и снова жду весну,
в надежде, что, быть может, обострится
И сердце станет зорче и честней,
и образу подобен будет свет
во встречных лицах

МАРТ

Стоим на льдине в шаге друг от друга
В бескрайнем ледовитом океане
И не решаемся руки подать.
Как будто между нами расстоянье
В парсеках можно мерить и в округе
Живая твердь – не мертвая вода.
Стоим и улыбаемся беспечно,
Как будто впереди не миг, а вечность,
И вечный не крушим под нами лед.
А ледяная нежная изнанка
Покрыта сетью непонятных знаков,
по шву невидимому трещиной идет
и скоро лопнет. Мы на островках
отчалим в направленьях неизвестных
навстречу двум сливающимся безднам,
где вечной ночи первобытный страх
Кусает леденеющие пальцы.
Мы будем тщетно их согреть пытаться
В обманных несгорающих кострах.

* * *

Птицекружительное утро
встает лениво на крыло.
И будто переводчик-сурдо
слепым немых колоколов,
счищая будничную накипь
с хрустальной зрительной оси,
реальность подает нам знаки
присутствия всевышних сил.

неочевидное-вероятное

тянулась к невероятному – очевидное мстит за игнор.
аннушка чапмен пролила свет на тайну нашего ребуса:
оттого мы не чувствуем друг друга в упор,
что влипли, как мухи, по разные стороны ленты Мёбиуса.

ты очевидному веришь, глаза, говоришь, протри,
требуешь опровержений и лезешь в бутылку Клейна.
мы зависли с тобой: не снаружи и не внутри,
только ауры наши внахлест приклеены.

но даже пусть очевидно, что нет стороны другой,
есть старый фокус, когда в этом мире – одной ногой,
и – по кромке, по краю, по лезвию, по ребру…
и пока ты дышишь, выходит, я не умру

* * *

В сторонке от щебечущих берез –
дуб, одинок во весь дубовый рост,
на мир взирает мрачно, морща лоб,
на вид гордец, в душе – социофоб.

А если глубже – до корней – копать,
вполне возможно и социопат.
Под переменами ветров подзадубев,
похожее я чувствую в себе.

Не то чтоб застарелый мизантроп,
но не люблю любого толка толп,
где днем с огнем себя не отыскать –
по человеку мучает тоска.

По голосу негромкому его –
чуть слышен он сквозь века лай и вой.
Слова в подкорке бьются о мигрень.
Идет на встречу с дубом князь Андрей.

* * *

вилами по воде – наступивший день.
пальцами по лицу – преисподний мрак.
тени его густы как информ-плетень.
веки не поднимайте – оставьте так.

и сквозь века горгоний прищурен глаз –
в яблочко бьет, не целясь, навылет смерть.
дурочкой пуле прикинуться – плюнуть раз,
а на счет три надгробьем окаменеть.

хаос звенит под яблочной кожурой.
он раскален, как прежде, нетерпелив.
если ты не беспамятный и живой,
вспомни кроваво-красный его налив.

сыть ненасытных, голод голодных вновь.
в средневековых схронах достанет вил.
реки молочной крови из берегов
не выпускайте в ванны бессмертных vip.

не искушай да не искушаем будь.
вену яремную метит зубами тать.
в цинке тебя он видел: рабу в гробу
ядерным пеплом голову посыпать.

не откреститься, если сорвался в вой.
не отмолить всех павших на поле спать.
снова зовет чужая тебя на бой
бойня под номером пять или двадцать пять.

головы кругом. страха плывут круги
перед глазами – боли любой старей.
круг меловой, невинных убереги
от рвущих ребенка надвое матерей.

Опубликовано в Бельские просторы №1, 2018