***
Ушла под утро тихо, в забытьи,
прощением имен не поминая.
Теперь, быть может, на опушке рая
текут твои бесчисленные дни.
А в комнате так тихо и темно,
машинка больше не сбивает строчку.
Поставила ты вместо строчки точку,
и лишь часы забыла на трюмо.
***
Лечу в огонь, но не боюсь огня,
твоим теплом согрета или взглядом.
Зачем ты хочешь испытать меня?
Я зрелым с дерева срываюсь плодом.
Мне больно падать, ветви высоко.
Обратно нет пути. Темнеет рано.
И заморозков ледяной покой
рубцует раны.
***
Когда долго-долго бьют тебя по глазам,
по нежнейшим пальцам, натягивающим струну,
вспоминаешь, что где-то есть освещенный зал,
и резной паркет, и десятки миров-зеркал,
и вступаешь снова в нелепую эту войну.
Мчится глупое время, а мудрое — вдаль течет,
ты межуешь жизнь, и кажется: вот рубеж.
Но кружатся пары под ровный и мерный счет,
и ты левую руку кладешь ему на плечо,
и теперь только музыка в парке, и воздух свеж.
***
В квартире этой жили у черты
беды, но были с ней на «ты»,
накоротке — веревочке в сортире,
на двух ногах, что толком не ходили.
Здесь мыли пол и протирали пыль,
в трельяже старом прятали бутыль
со спиртом — ставить банки при простуде.
Гостей сзывали, накрывали стол,
и был уют отраден и тяжел.
В квартире их всегда бывали люди.
Одна блины и пироги пекла,
другая здесь сидела, у стола
и в пироги готовила начинку,
потом селедку резала, и вот
настал последний високосный год
и небо, как говорено, с овчинку.
Хотели елку ставить в декабре,
дыхание запнулось на заре
(уже на стол продукты закупили).
Скорбящая не дождалась тепла,
а жизнь рекою дальше потекла.
И люди ели, пили, ели, пили.
***
Намотает пряди на ладонь,
дернет с силой.
Схлынут с дождевой водой
слезы.
В спину
не ударю, не толкну с холма:
мирный ослик.
А скитаться по чужим домам,
кухням,
после…
После ливней, снега, пустоты,
зимней комы
мне твои покажутся черты
незнакомы.
Запах тлена, талого гнилья,
марта вопли.
Мне судьба покажется моя
где-то возле…
***
А она лежит, и нога у нее — бревно.
Говорит всегда: «Без ноги я уже давно,
как пошла в сберкассу, упала и вот — бедро».
А до этого было лето и огород,
сад из яблонь и слив, соления круглый год.
Земляника, смородина — просто просились в рот.
И семнадцать лет не входила я в этот сад,
там сухие бесплодные яблони тихо спят,
а воротиныржавые песню свою скрипят.
Там тюльпанов и лилий клубни стали землей,
королевский крыжовник покрылся коростой-тлей,
провода над сараем свисают немой петлей.
А сама говорю: «Не волнуйся, лежи, лежи»,
и мучительно вижу, как в ней засыпает жизнь,
и как будто уходит на верхние этажи.
А она вспоминает снова: «…был жив твой дед…»,
словно и не промчалось стремительно тридцать лет,
словно он и сегодня еще придет на обед.
И она мне рассказывать будет еще о войне,
о своем отце, попавшем в немецкий плен,
и о младших братьях, но более — о сестре.
Я стараюсь запомнить тонкую кисть руки,
и прозрачную кожу ее, седые виски,
и беззубый рот: «Доживаем мы, старики…»
Мне придется пройти тропинкой, что заросла,
подписать договор о продаже «сего числа»,
и продать свою память — место, где я росла.
Где, копаясь в земле, собирала я червяков,
где я плакала из-за капризов и пустяков,
и не думала, что не станет вдруг стариков.
***
Не проехать, не перейти: широка река,
ибо имя ей «долг», и вода ее глубока.
А в ветвях деревьев, что по брегам ее
откричало смердящее воронье:
«Вон отсюда, враже, не замути реки,
ибо воды ее чисты и волны легки,
ибо то, что чужое — ведомо, не твое,
ибо песня умрет во реке, на волнах ее.
Что ты хочешь – прихоть, а то, что ты любишь – ложь,
будет тяжким игом то, что так долго ждешь,
будет тяжкой долей выбор, пойдет отсчет»
А река играет, но мимо она течет…
***
Медной монеты мельканье меняет суть
Сутки еще, и ствол бытия — под срез.
Зерна отборны, но в жатву — все та же муть.
Бедному кажется снова — богат, как Крез.
Тени мелодий рассудок уводят в тень,
мечешься, маешься — солнца чужой зенит.
Солнечный длится безумный, полярный день.
и колокольчик в повозке звенит, звенит.
***
Прощаться на крыльце с последним солнцем в кронах
и осени встречать озябшие плоды.
А птицы средь ветвей, еще совсем зеленых,
стрекочут и трещат — поют на все лады.
И листья от меня уносит по дорожке,
ребенок и щенок бегут за ними вслед.
Мгновения того нет тише и дороже,
и ничего вообще дороже в мире нет.
***
Осень: зябко, сыро, в монастырь поеду,
за его стенами и покой и благость.
Сотню дам старухе и хромому деду.
Солнце бьется в купол, светит на погост.
Каменные плиты — старые могилы
мхом давно покрылись, имена скрывая.
Напишу записку за ушедших милых:
бабушка¸ Надюша, Толя, дядя Ваня.
Свечи догорают…С маленькой иконой
говорю тихонько, глаз не поднимая.
Царь или крестьянин, пеший или конный
каждый просит, чуда ждет от Николая.
Опубликовано в Образ №2, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!