Она долго стояла возле прилавка, выбирая капусту. Хозяин палатки, мужик лет пятидесяти пяти, в телогрейке, шапке и перчатках, что продают в отделах «все по двадцать рублей», смотрел на нее мутным взглядом человека, который, выпив с вечера, утром похмелился и еще не понял – где он и зачем, и поминутно спрашивал: «Ну, этот пойдет?» Она продолжала переводить взгляд с кочана на кочан, все они были подгнившие, с темными пятнами на верхних листьях близ кочерыжки. Тогда мужик, устав от ее придирчивости, которая была ему совсем некстати, ободрал с кочана верхние листья и снова спросил: «Теперь пойдет?» Она молча открыла старомодный кошелек, где в большом отделении лежали четыре сотенных бумажки. Она перебрала их морщинистыми пальцами и отдала одну продавцу. Он протянул сотню двум мужикам в таких же телогрейках, стоявшим чуть поодаль за его спиной возле машины, и сказал тому, что повыше: «Сань, дай сдачу».
Елизавета Андреевна положила десятки в кошелек и двинулась дальше вдоль торговых рядов. Это было воскресное утро, а к обеду она ждала сына, поэтому, встав пораньше, отправилась на рынок – хотела сделать голубцы, которые её Гриша так любил в детстве. «Так, еще нужен лук и сметана, – подумала женщина. – Фарш– то я еще вчера прокрутила. И рис в доме есть, и томат». Гриша должен был приехать часам к четырем, у нее еще было время найти лук покрупнее и свежую сметану. Жаль, торговаться она никогда не умела.
* * *
Придя домой, Елизавета Андреевна стала аккуратно разделять капустные листы, ошпарив их кипятком. Затем взялась за лук, хотелось порезать помельче, но старческие руки дрожали и – раз, полоснула по пальцу.
Чтобы кровь не попала в еду, она прополоскала лук в дуршлаге, а потом нашла пластырь и заклеила порез.
Голубцы уже тушились в кастрюле, а она сидела и вспоминала Гришино детство: как они жили всей семьей в этой квартире, ставшей теперь для нее музеем. Муж умер, хотя он всегда жил для себя. Гриша вырос, живет отдельно, но так и не женился. «Видно, не придется внуков понянчить, годыто уже какие. Столько и жить неприлично».
Она вспомнила один случай из детства сына. Тогда он в первый раз в своей недолгой жизни столкнулся со смертью. Грише было четыре, когда умер дед. Мальчик не видел похорон, но память уже подсказывала, что был дедушка, а теперь почему-то его нет. Конечно, стал расспрашивать ее, и ей пришлось открыть страшную правду: «Да, малыш, все люди когда-нибудь умирают».
– Почему?
– Сначала растут, потом старятся, болеют и умирают.
– И ты умрешь? – глазенки испуганные.
– Да, малыш, но это будет нескоро. Сначала ты вырастешь, а я состарюсь.
А он ей опять: «И папа умрет?»
– Да, и папа.
Тогда он маму за ноги обнял и говорит: «Когда вы будете старенькие, я вас кормить буду… с ложечки».
Елизавета Андреевна вздохнула и потянулась к плите проверить огонь.
* * *
Григорий Петрович был мужчиной невысокого роста, с животиком, одышкой и небольшой лысиной. Лет ему было к пятидесяти, работал начальником небольшого отдела небольшой компании. Жил один в бабушкиной однушке в центре города. Выходные проводил в основном на диване или в ближайшем баре за кружкой пива. Окружающим старался показать себя дельным человеком, но ничего дельного в жизни не сделал, даже настоящих друзей не имел. В день описываемых событий он собирался навестить свою мать, у которой, порой, не бывал месяцами, отговариваясь срочными делами на работе. Пару недель назад у старушки был день рождения, и он планировал поехать к ней на обед, прихватив у метро кулек тюльпанов. В одиннадцать часов он лениво встал с дивана, чтобы принять душ. Из-за шума воды не услышал звонка телефона. Когда он вышел из душа – звонок повторился снова. В трубке захлебывался радостный голос Бориса – старого дружка по институту.
– Гришка, живой, я тебе звоню-звоню, а ты с дивана никак встать не можешь? – он заливисто рассмеялся. – Вставай живее, а то все проспишь. Через час за тобой заеду. Кольку помнишь – Ковальского? Он сегодня новоселье празднует, мы с тобой приглашены.
Григорию оставалось лишь мычать в трубку, отказов Борис не принимал.
– Я это…к матери собирался поехать. Пообедать. Навестить.
– Ну, в другой раз съездишь, на неделе вечерком. Колькина жена подруг назвала – выпьем, повеселимся. Сто лет не виделись же.
– Ну, как…она ждет.
– Позвони, скажи, что дела срочные, что работа появилась.
– Не знаю.
– Ну, решайся. Через час буду.
Григорий дважды нажал кнопку и стал набирать номер матери.
* * *
– Гриша, сынок, ну ты что, выезжаешь? У меня уже голубцы почти готовы. Что? На работу вызвали? А отказаться нельзя? Ну раз надо… В среду заедешь? – Елизавета Андреевна опустила трубку на колени и еще некоторое время продолжала сидеть в той же позе: плечи сгорблены, голова опущена.
Из оцепенения ее вывел звонок в дверь. Она посеменила к двери, но на площадке никого не оказалось, кроме большого рыжего кота, которого кто-то по ошибке принял за жильца ее квартиры.
– Ну, входи, раз пришел, – Елизавета Андреевна впустила кота внутрь.
– Красивый ты какой, пушистый. Домашний, наверное. Ну, погостишь, да дом свой искать пойдешь, да? Кушать-то хочешь? Кот терся о её ногу и тихонько мурлыкал.
За окнами было совсем темно, а Елизавета Андреевна так и сидела на кухне, а рядом, на полу сидел кот и среди тушеных капустных листов искал мясо.
Опубликовано в Дрон №1, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!