* * *
Такое ощущенье, что на дне,
в каком-то обреченном батискафе,
с подлодкой затонувшей наравне,
и если не в отчаянье, то в страхе.
Такое ощущенье что давно
мы тоже все, шумеры и ацтеки,
прошли, исчезли, канули на дно,
остались где-то там – в двадцатом веке.
И замер рот, и амальгама врет,
и даже те, кто ласточки, кто дети –
растаяли, ушли в не свой черед,
как спирт в огне, исчезли на рассвете.
…Что европейской ночью на земле,
поэт услышал в гениальных бреднях,
то мы и ощущаем в феврале,
в Московии времен уже последних…
* * *
В предпоследнем целованьи
на больничной простыне
столько боли, то есть, – знанья
о тебе и обо мне.
И покуда губы – в губы,
и пока душа – в душе,
я молчу о том, как любы
дни, прошедшие уже…
Нет ни страсти, ни влеченья
в легкой старческой руке,
но уходит в ночь свеченье
и не гаснет вдалеке.
А о том, что там, за знаньем, –
за последним целованьем
на исходе немоты –
знаем только я и ты…
* * *
Считанные годочки
с жизнью наедине, –
ведь ни сынка, ни дочки
ты не оставил мне.
Это твоя докука,
или моя вина? –
только вокруг – ни звука,
мертвая тишина.
Старого ли режима
жаждет режим иной? –
только непостижимо
быть на земле – одной!
Думали ли, гадали, –
но не заговорив,
так и не увидали,
где впереди обрыв.
…Стукнет во тьме калитка,
звякнет звонок дверной, –
все о тебе молитва,
все обо мне, одной.
Что она напророчит,
знаю наперечет:
прошлое – обесточит,
будущее – зажжет.
Мертвые и живые
вместе в единый ряд,
встанут и, как впервые
в жизни, заговорят…
* * *
Похоронила всех, кого могла,
и замки все воздушные спалила.
Ну что, душа, ты дожила до тла,
до пыли, до невидимости тыла?
Теперь пойдем за тридевять морей –
в худую Иудейскую пустыню,
чтоб сжечь уже остатки кораблей –
в молитвах о бессмертии и сыне.
Чтоб все, что жило, мучало и жгло,
и в памяти безудержной толпилось –
одной слезой глаза заволокло,
другой слезинкой – в небе растворилось.
…А тот, кто машет издали рукой,
уже заметный, но еще нежданный –
другая жизнь и разговор другой,
не тяжелящий пальчик безымянный…
* * *
В синий отблеск фиолета
желтое – сквозимо.
Ожидаю бабье лето
и мужскую зиму.
Ожидаю, что откатят
прошлые разоры.
Что опять затянут в кратер
ласковые взоры.
И поселится большая
в сердце голубица.
И за это обещаю –
плакать и молиться.
ВЕТЕРОК
Памяти Вл.Соколова
Ветерок, навевающий жажду
то ли жизни, то ль просто мечты,
ты уже обманул нас однажды,
увлекая в огонь красоты.
Ты уже показал нам примеры
этих песен пустых соловья
и любви небывалой химеры,
и подлянку сего бытия.
Но шагнувши в квадратную бездну
распахнувшихся настежь ворот,
я скажу: «Ну, пускай я исчезну,
только пусть ветерок не умрет…»
* * *
Я хочу на прощание выпить вина
и не дать обещанья.
Я сюда не вернусь, я плохая жена,
я влюбилась в прощанья.
И покуда не скрылись глаза за горой,
и покуда гора не пришла к Магомету,
поцелуй меня в этой прохладе сырой
сине-красного лета.
Я навеки запомню и этот пейзаж,
и дрожанье, горенье,
и что наш поцелуй – это только мираж,
измененное зренье.
Опубликовано в Гостиная 2020
