Снежная стена
Нас отделяет снежная стена
от лучших дней, лишенных окончанья.
Как долго здесь безмолвствует зима,
как мы под стать храним своё молчанье.
Здесь ветер злится от избытка сил,
в нём жизни нет, ему и равных нету…
он низвергал нас, юных, возносил,
забавы ради раскидал по свету.
И не собрать, и не слепить в одно,
и не найтись, ведь немоте не вторят.
И каждый сам как снятое пальто,
что на крючке повисло в коридоре.
Всё неизменно – даты, имена,
работа, деньги, становленье старше…
Как долго здесь главенствует зима
и волочит существованье наше.
***
Реальность грустна: ты жив, а потом отпет,
и солнцем душа садится за горизонт.
Не важно где жил и сколько десятков лет,
каких и когда стремился достичь высот;
что ел на обед, как часто ходил смотреть
в туманную даль, которой за всё прощён.
Но музыка дней твоих не воскреснет
впредь
на клавишах тех, что могут звучать ещё.
Я знаю, ты жил неспешно и не спеша
успеть – опоздать, найти – потерять,
обресть
бесценную мысль, в которой так хороша
минута, что здесь пройдя, остаётся здесь.
Я знаю, ты жил, в душе небеса храня,
как белый цветок, камыш, полевой
вьюнок…
И грезил взлететь бескрыло, когда земля
начнёт уходить стремительно из-под ног.
***
Не нарушай царящего молчанья,
где боль ясна. Я кажется готов
когда-нибудь, молчанье источая,
уйти по кромке белоречных льдов.
Со счета сбросить все ориентиры.
В чистовиках слова, в черновиках
слова, стирая клеточки-квартиры,
уйдут со мной. Останутся в веках
тела деревьев, исполины-зданья.
Ты не клянись ничем, но обещай
запомнить, что любое «до свиданья»
таит в себе зеркальное «прощай».
***
Лёд тронулся. Но всё ещё зима
телам и душам не даёт оттаять.
Смотай в клубок распутанную память,
сходя с подножки.
Только не с ума.
Давно сорвало время-палантин
и унесло. Но жили, не стихали
гудки страны, сигналы. Ты один
вернулся к ней в придачу со стихами.
Всю боль разлуки вынесла душа –
и сберегая и превозмогая.
Теперь иди нисколько не спеша,
минуй депо под грохоты трамвая.
Пусть бродит взгляд среди знакомых
мест,
где обновилось что-то, постарело.
Пятиэтажный дом, второй подъезд,
второй этаж и поворот налево.
***
Реминисценции созвал, навлёк
день проходящий. С музыкой и без
лежали мы кровати поперёк,
забыв о том, что времени в обрез.
Делились словом и по существу
и нет. Гуляли вдоль дорог, аллей.
И прежде чем на пёструю листву
упасть, висели в воздухе над ней.
И пряный запах листьев унося
в ладонях, шли, нисколько не стыдясь
того, что жизнь оставшаяся. Вся.
Прямую нашу одобряет связь.
Эмбрион
1.
Мы наконец воспряли ото сна,
успокоенья в нём не обнаружив.
Любовник-ветер, ждавший допоздна,
шевелит ночи пеньюар из кружев.
Его устами истину глаголь
напропалую, если не чужда я.
И пусть пронзает ноющая боль,
наличность душ собою подтверждая.
Мир оградил себя цепями скал,
осуществив распоряженье чьё-то.
Быть может это то, что ты искал,
не отдавая в том себе отчета.
2.
Ночь коротка и рвётся, как капрон,
об первый луч, направленный извне.
Твоей любви запретной эмбрион
растет во мне, шевелится во мне.
И целый мир к нему благоволит
земной и тот, что существует под,
где «лечит» души страждущих Аид
и отпускает в чёрный небосвод.
Тьма ускользает из-под пальцев, но
я остаюсь вне времени опять,
своей незримой жизни полотно
делить с тобой. И олицетворять.
3.
Волокна света заменили ту
привычную для зренья темноту.
И стражи снов покинули постели.
С небес горящих шепчут облака
лишь об одном: смерть – фикция, пока
два сердца бьются в неделимом теле.
Но неизбежной всё же быть беде.
Мы выйдем за пределы комнат, где
начнет вращенье мира центрифуга
в очередной, но не в последний раз.
Она бесстрастно перемолет нас,
успевших за ночь прорасти друг в друга.
И вдруг вернутся на круги своя:
блудница-ночь, обнявшая меня,
её минут подробности, детали;
слова, в которых боль и колдовство,
для душ, годами ищущих родство…
Как будто мы ещё не умирали.
***
Суфлёры словно – сквозняки в метро,
напрасно шепчут откровенья про
реальность ада, иллюзорность рая –
я прорасту у смерти на виду
и к терпеливо ждущим побреду,
из мёрзлой почвы стопы вырывая.
Свет рассекает однородный фон,
и вечной спешке преданный вагон
снижает темп, предчувствуя Нирвану.
Я – пассажир, я буду им пока
так мучит жажда одного глотка
свободы той, что мне не по карману.
С уходом медлит юности сезон,
но день его, как нехороший сон,
сошёл на нет, собою озаботив.
Пока горят четыре цифры ноль,
наполни шприц и сердце обезболь,
мой верный врач, садящийся напротив.
Опубликовано в Кольчугинская осень 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!