Фрагменты интервью 21 сентября 1998 года [1]
Я родился в Москве. Но уже лет двадцать живу в Красноярском крае в Туруханском районе, так что не знаю, как о себе правильно сказать… Виктор Петрович [2] назвал меня «осибирячившимся москвичом». Да вообще-то говоря, сплошь и рядом люди, родившиеся в городе, уезжали за его пределы, и любой человек, который любит природу, может понять такой поворот событий. Потом обычно же это не так бывает, что взял — вскочил, куда-то помчался и там на всю жизнь осел. Дело это постепенное. Сначала приехал, посмотрел, понравилось… потом приехал — побыл подольше… потом, глядишь, и остался. Годы жизни уходят на это. Всё как-то естественным путём в таких случаях бывает. У нас среди охотников — у нас дружный такой коллектив, пятнадцать человек,есть ребята, которые тоже здесь не родились. Есть парень из Питера. Мужики из-под Красноярска.
Из-под Астрахани. Из Твери. Для них ничего удивительного нет в том, что кто-то, нацеливаясь ещё с юности стать охотоведом, связать свою судьбу с тайгой, в конце концов оказался здесь. Всё вполне закономерно. У меня примерно так же было. Я сначала занимался зоологией. Птицами. Работал здесь в Туруханском районе… такая была биостанция.
Я сначала там пять лет отработал. А потом уже в соседнюю деревню Бахту в охотники пошёл.
Судьба меня сюда затащила. Я ещё в школе здесь, под Кызылом, в противочумной экспедиции работал. Потом — в Иркутской области. Но дело в том, что здесь мои друзья многие в этой экспедиции работали. Так что я уже настроен был на Енисей.
А может, с подачи бабушки, которая Андрея Арсеньевича [3] отправила на Курейку в экспедицию после школы, чтобы отвадить его, как это называлось, от дурной компании. Он тоже лето здесь отработал, и она мне рассказывала в подробностях всю эту эпопею. О его приключениях. Может быть, это повлияло тоже. Да, Андрей Тарковский,— это мой дядя. Но я его помню как-то по детству, а когда уже подрос, повзрослел, когда могло возникнуть какое-то интересное общение… к тому времени уже дороги наши разошлись. Я его считанные разы видел. Ничего особенного я у него не спрашивал, потому что побаивался, стеснялся… просто смотрел на него, какие-то дурацкие вопросы задавал… ну, конечно, авторитета боялся, и какая-то общая неуверенность на фоне знаменитого человека имела место. С дедом больше повезло. Дед всё время был в моей жизни. Я приезжал к нему в Москву и даже стихи показывал. Хотя тоже… он уже был старенький и в каком-то полусонном старческом состоянии находился, видно было, что он очень устал от жизни, и ему не особенно нравится, что кто-то к нему пристаёт, ходит… лучше б его все в покое оставили. Но это только в последние годы у него такое было, когда я уже стал воспринимать его адекватно… мне уже было лет за двадцать, пожалуй… он как-то угасал, угасал, угасал… я как-то приехал: он сидит и вверх ногами книжку держит… До этого, когда я маленький был, он был на редкость живым, остроумным… всё время балагурил…
Я как уехал сюда, тишина такая наступила… тут, в общем-то, всё и началось. До этого как бы не слышал себя. Здесь другая совсем обстановка.
Во-первых, один долго… просто какое-то зрение прорезалось. Ясность на душе постоянная. От природы, от холода, от всего. Читать сразу стал много. Я стихи сначала писал. Несколько лет, а потом как-то всё это дело отгорело, и последние лет шесть я уже не пишу никаких стихов. С прозой больше дружу.
…У меня какая-то своя жизнь была в этом смысле.
Обидно, конечно, что невпопад, не вовремя, но я всё равно от своего не отступал. А почему перестал? Потому что ушло это состояние, когда стихи пишутся легко. Стало неинтересно, стало казаться, что они не дают ничего, что они дают какую-то одну тысячную того, что остаётся. Как будто я сижу в четырёх стенах — и маленькая форточка.
А нужно, чтобы было от потолка до пола — стёкла одни. У меня, по крайней мере, чувство, что я как-то отрабатываю то, что должен. Нет ощущения того, что совсем маленькая часть… хотя всё равно, конечно, мало. Всегда кажется, что мало. Но тут, по крайней мере, какое-то удовлетворение даёт работа. То, что накапливается, успеваешь перерабатывать. И даже бывают минуты, когда кажется: пусть что-нибудь произойдёт, потому что вроде вычерпано. Хотя это тоже обман, конечно. Но что-то есть в этом… раньше-то всегда казалось, что столько всего в закромах, в амбарах памяти, что только разгребать, а в этом году случилось так, что вроде бы всё — выбрал… выскреб по сусекам.
А потом снова всё началось.
Тяжёлая жизнь. Это понятно. Но надо жить дальше.
Это раз. Трудно так быстро сказать, что главное.
Главное, что вроде бы и горько бывает — и утраты, и тяготы, и трудности… но всегда должен оставаться свет… пройдя через страдания, человек должен очиститься — банальная вроде бы вещь, но вот это очищение, осветление, свет так называемый в конце туннеля… как у Бунина в рассказах… вроде и смерть, но обязательно остаётся какой-то луч… любовь побеждает смерть… красота побеждает смерть… в двух словах невозможно это объяснить, это в произведении находится — в целом.
Человек прочитал — да, он это понял. Он закрыл книжку с ощущением какого-то горького света жизни. Горькие бывают книги, горькие бывают рассказы. Вот я тоже написал недавно… горькая история совершенно. Но в этой горечи есть что-то, может быть, объединяющее людей. Очень важный момент, мне кажется, это когда мы понимаем, что те беды, которые мы переживаем, уже тысячи раз были и у наших предков сто, двести лет назад. Они так же мучились, так же проходили через все муки жизни, и ощущение, что мы таким образом как бы протягиваем им руку, принимаем эстафету жизненного груза, чтобы передать её своим детям… эта связь времён — один из главных моментов.
Говорят, это самая большая радость. Я пишу всегда так, чтобы всё было понятно. Не для городского читателя, для которого сноски какие-то нужны… очень приятно в этом году было, что Гена Соловьёв, друг мой и товарищ, охотник, который типа такого старшого у нас, мужик прекрасный, плотник, охотник, в газете даже очерк был о нём, он прочитал и сказал, что здорово… понравилось, и он даже зачитывал товарищам нашим несколько строф. Очень было приятно. Самая большая награда, наверное. Хотя, с другой стороны, то, что про город, Гена говорит, что ерунда. Плохо.
Любую книжку открой — там то же самое. Как-то получается так, что увидели свою жизнь немножко со стороны. Может быть, как-то относились к ней недостаточно внимательно… а тут поняли, насколько всё драгоценно. И красота природы, и их труд, и обстановка, в которой это всё происходит.
Обстановка потная, снежная… на износ.
Место очень красивое. Поворот Енисея. И в одну сторону на двадцать вёрст видать… плёс тянется.
Три километра шириной. И в другую — километров на десять. И как раз в этом повороте впадает Бахта.
Пятьсот километров длиной эта речка, стекает она с гор… и посёлок стоит, основанный в начале 17 века, живёт там 350 человек. Есть люди, которые там родились, их большинство, часть — приезжие с разных уголков, живут люди, которые далеки совершенно от литературы, от всяких высоких материй. У них забота — выжить, прожить, рыбу поймать… чтоб зарплату платили вовремя… а насчёт обстановки — мне физиологически нравится, когда прохладно. В жару у меня мозги свариваются просто. Я ничего не могу. А когда холод, всё настоящее вокруг, печка… затопил, а на улице там… воет… всё прекрасно сразу делается. Сразу кристальная чёткость. На душе становится… видишь просто очень отчётливо всё. Всё воспринимаешь так, как оно должно быть. А в городе как будто через какую-то плёнку видишь — и жизнь, и прошлое своё, и книги, которые читаешь… я вот это объясняю просто какими-то своими физиологическими особенностями. Мне хорошо, когда холодно. Кому-то нравится, когда тепло.
Скучаю ли я по городу? Ну, есть, может быть, по Москве — детство… а так, я бываю каждый год там.
Но это смешанное такое… нельзя одно от другого отделить. Но никаких иллюзий насчёт современной Москвы у меня нет. Действительно, трудно жить там… вот эта вуаль, которая на глаза падает тебе… как будто ты через какую-то пелену на всё это смотришь. Исчезает ощущение реальности происходящего. Ощущение жизни. Здесь — замёрз так замёрз. Согрелся так согрелся. Грубо говоря.
У тебя постоянно есть ощущение, что ты живой.
Фильмы Андрея Тарковского… давно не смотрел.
Но вообще смотрю. Смотрю не очень часто, чтобы перебора не было. У меня любимый фильм — «Андрей Рублёв». «Зеркало». Последние два как-то труднее воспринимать. «Жертвоприношение», например. Такое — от ума. Хотя тоже давно не пересматривал. У меня впечатление от него — 4-летней давности. Я эти фильмы смотрел много раз. Когда я был маленький, они как-то постепенно влились в мою жизнь… тогда-то всё понятно было, никаких загадок. Не надо там искать, чего нету, за каким-то образом. Просто смотреть и всё. Никаких загадок, ничего там не зашифровано. Нет, оно не умное и не заумное это кино. Какие-то другие слова здесь нужно подобрать. Но что не заумное — точно.
Умными его фильмы нельзя назвать, потому что они всё-таки какие-то… он с чувствами зрителей работает. А не с мозгами. Он давит на чувства, прежде всего, своей магией. Там не важно даже, с какой части смотреть. С конца, с середины. Просто он тебя приводит в такое состояние неопределённое. Во всех фильмах в одинаковое. Когда ты открываешься чему-то. Шкуру с тебя сдирает и в такое расклеенное состояние тебя приводит. Ну что там умного такого особенного? Поэзия кино.
Доводилось встречаться с Маргаритой Борисовной Тереховой и с Юрием Владимировичем Назаровым — вот с ними. Они замечательные люди совершенно. Настоящие. Подвижники своего дела.
Их работа с Андреем Арсеньевичем наложила неизгладимый отпечаток на них, и они как-то до сих пор под впечатлением, по-моему, находятся.
А Маргарита Борисовна всегда очень хорошо говорит, она умеет взять на себя удар всех вопросов — очень интересно, диво, с подвижнической такой ноткой рассказывает о работе над этими фильмами, о нём самом… с большим удовольствием слушаю. Недавно как раз какое-то выступление было.
Я когда стихи начал писать, я хотел даже взять псевдоним — бабушкину фамилию — Михаил Вишняков. А… в Иркутске есть такой поэт. Кстати.
И уже было хотел-хотел, а потом дядя умер как раз… и — не стал. По-моему, когда своё дело делаешь, уже неважно становится. Потом я на людях-то редко бываю. В Бахте этим никого не удивишь.
Кого там только не было. Тем не менее жизнь людей, которые там живут, совершенно не связана с политическими страстями. Люди живут своей жизнью. Тайга. Река. Кто-то даже говорил, что, мол, сам бы согласился, чтобы меня в такую ссылку сослали. То есть — кому ссылка, а кому — то, о чём мечтал… «Не бросай меня в терновый куст».
А Гена Соловьёв даже советует мне — напиши, говорит, роман про крестьянина, которого сослали в Сибирь, и он увидел всё это раздолье, засучил рукава и за работу взялся. И Бога благодарит за то, что так сложилась его судьба.
Я всё отдам за это вдовье
Лицо земли, где дождь, как штрих,
Где жизнь сплошное предисловье,
А смерть — загадка для живых.
Где всё, что есть, и грех, и слава —
Лишь голос предков в нас самих,
Где мы не заслужили права
И в мыслях быть счастливей их.
Примечания:
1. Материал любезно предоставлен кинорежиссёром В. Кузнецовым.
2. В. П. Астафьев.
3. Имеется в виду кинорежиссёр А. А. Тарковский
Опубликовано в День и ночь №5, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!