ЧЕТЫРЕ ОВРАГА
Наш город не помнил ни герба, ни флага,
куранты на башнях прилежно хромали —
больница, тюрьма да четыре оврага,
которые мы называли холмами.
И были, наверно, по-своему правы,
и жили, наверно, недолго, но просто,
и экс-прихожане двенадцати храмов
собой удобряли двенадцать погостов.
Лихие прабабки справляли столетья,
все сказки счастливо кончались венцами,
от браков рождались здоровые дети,
которые нас называли отцами
не то привычке, не то по ошибке,
и вскоре ошибки своей устыдились…
Они дотемна собирали пожитки
и все как один досветла уходили.
Они волокли чемоданы и лица,
они занимали вагоны и трюмы,
а после — ложились в чужие больницы,
а после — садились в далёкие тюрьмы,
и были, наверно, по-своему правы,
и жили, наверно, своими умами,
украдкой молясь за четыре канавы,
которые мы называли холмами.
МОНГОЛЬСКОЕ ТАНГО
То ли моют полы, то ли пахнет полынь,
То ли входит, садится, сдвигает столы
Эскадрон, не дошедший до Ганга.
Зябко скрипнет костыль, тихо всхлипнет медаль,
И тапёр отпирает трофейный рояль,
И несётся «Монгольское танго»…
То ли хочется спеть, то ли чудится степь,
То ли время запуталось в конском хвосте,
Словно цепкий июльский репейник.
И, припомнив мотив, они курят всю ночь,
И глядят, и молчат, и хозяйская дочь
Подаёт им четвёртый кофейник.
И не весел никто, и никто не сердит,
Где кончается спирт, начинается флирт —
Приглашают хозяйку на танец.
Но за шторой давно рассвело, и уже
Время прятать обратно свой маршальский жезл
В комиссарский застиранный ранец…
То ли моют полы, то ли пахнет полынь,
То ли просто укол патефонной иглы,
То ли дождь, то ли снег, то ли ангел,
Теребя облака перебитым крылом,
Входит в серое небо под острым углом
С первым тактом «Монгольского танго»…
ВНАЧАЛЕ ВСЁ РАВНО ИГРАЕТ МУЗЫКА
как семечки, матрос улыбки лузгает,
весь третий класс в корзинках и с цветами,
вначале всё равно играет музыка,
и рвёт волну с иголочки «Титаник».
и галстуки не в тон, и туфли узкие,
ни пальцам, ни гостям не хватит места,
вначале всё равно играет музыка,
пока глотает каустик невеста.
вечерняя арена пахнет мускусом,
блондинки ждут живых бандерильеро,
вначале всё равно играет музыка,
глуша собой утробный рёв вольера.
по краешку пройти — не дёрнуть мускулом,
узнав себя в бродячем акробате,
вначале всё равно играет музыка,
и только после — комья на лопате.
НОЧЬ С ПОДОКОННИКА
ещё горит палатка «фрукты-овощи»,
и светятся в картонках померанцы,
но можно пробираться только ощупью,
поскольку больше нечем пробираться.
коснись рукой хоть яблока, хоть облака, —
весь мир покрыт от края и до края
мурашками застенчивого опыта,
незрячими пупырышками брайля.
щебечут светофоры снисходительно,
стоит Гомер в советском переводе,
и взрослые, как дети без родителей,
на красный свет дорогу переходят.
С ИТАКИ
здесь собираются по трое,
здесь и на майках — ордена,
и церковь Троицы, как Троя,
под склад сантехники сдана.
молчат архангельские трубы,
гниют мостки в густой траве
на берегу рябого пруда,
и телогрейку от кровей
отмоет баба в телогрейке,
к воде серёжки наклоня,
ворота заперты, и греки
вповалку спят внутри коня.
здесь врут народные приметы,
и как побудку не играй,
мы не конец увидим света,
а лишь его щербатый край.
Опубликовано в Лёд и пламень №2, 2014
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!