***
Вдруг промелькнёт она
В неосторожном взгляде
И станет чуть видна,
Как дрожь на водной глади.
Войдёт её предмет,
И на тебе лица нет,
И через много лет
Она томит и ранит.
Её так трудно скрыть,
Подделать сложновато…
Она – полынь и сныть,
Разрыв-трава и мята.
***
Созревшей мысли ясный день
Среди земных потерь –
Пять синих томиков… Монтень
Был с Пушкиным теперь.
А Чаадаев мрачнолиц,
Но всё ещё при нём.
О, шорох нескольких страниц,
Начертанных огнём!
ЖЕНЩИНА
И шёлковое платье
С волной воздушных струй,
Брезгливое объятье
И страстный поцелуй.
И в кабаке веселье,
И сумасбродства хмель,
И горькое похмелье,
И смятая постель.
И море по колено,
И смех, и забытье…
И это не измена,
Лишь чёрный день её.
***
Угасло солнце над холмами,
Оглохшими от визга мин,
И кто-то в запустевшем храме
Свечу поставил на помин.
И, осенив холмы и долы,
Где битва временно прошла,
Явились Числа и Престолы,
Блеснули ангелов крыла.
ОГИНСКИй КАНАЛ
Полонез Огинского. Болота.
Стала фронтом Ясельда-река.
И могла пробраться лишь пехота,
Углубляясь в шорох тростника.
Гумилев, однако, был уланом.
Спешился, спасая пулемёт…
Под кружащимся аэропланом
Пуща полыхает и поёт.
Да, настали времена другие,
Чтобы со стихом слилась струя
Княжеской прощальной ностальгии,
Освятившей скудные края.
Позабылся путь по этим дамбам,
В ряске столько лет стоит вода.
Всё-таки всё стало русским ямбом,
Музыкой осталось навсегда.
***
Из польских маленьких местечек –
Туда, где кончится уют,
Где на ночь беглым хлеб и глечик
На подоконники кладут.
Привыкнуть к дебрям и морозам,
Принять и этот долгий путь!
А чем заняться? Да извозом –
Вожжами заново тряхнуть!
И сотню тысяч верст проехав,
Познать людей – ведь Бог един!
Вот – генерал, вот – лекарь Чехов,
Что следует на Сахалин.
Иль стать исправным лесорубом,
Держать топор за кушаком,
Под окриком артели грубым
Валить сосну… Войти в ревком…
А внуки будут в лётной школе,
Чтоб в «мессершмитты» целить зло,
Освоят лагерь поневоле
Иль тигролова ремесло.
ПЕТРИЩЕВО
Начальство ли в этом виновно?
Генштаб? Или глубже копнуть?
Но юная эта поповна
Пошла в этот гибельный путь.
Решилась и вышла из вьюги,
И, чиркая спичками, жгла,
И бросились к ней в перепуге,
И сдали крестьяне села.
Петрищево. Здесь автотрасса,
Прошедшая мимо, густа.
Машин беспрерывная масса
Такие минует места.
Овеян забытой грозою,
Торопится нынешний быт,
И в бронзовом ватнике Зоя
Над этим стремленьем стоит.
МАЗЕПА
Анафема звучит Мазепе…
Виденье я не догоню –
Всё мчится он по буйной степи,
Привязан к дикому коню.
По степи хуторов и маков,
Переходящих в горицвет,
По степи войн и гайдамаков
Ещё грядущих страшных лет.
По степи, тронутой пожаром,
По издыхающей в огне,
По крутосклону с Бабьим Яром,
Голодомору, целине.
Она раскинулась широко,
В её теряются дали
Мазепианское барокко,
Полтава, Глухов, боль земли.
И полон болью сумрак серый
От песен, сочинённых им,
И страстью старческой, и верой
В то, что разрыв неотвратим.
СЮЖЕТ БУНИНА
Истлели сплетни и ухмылки,
Но столь же горек, свеж и прян
Курортно-санаторный пылкий
И однодневный твой роман.
Наутро потускнели краски,
В садах осыпалась листва,
Поблек пейзаж полукавказский,
Но для стихов нашлись слова.
И может быть, не станешь старым,
Всё тот же видеть будешь сон,
Поскольку солнечным ударом
Неисцелимо поражён.
В ЛЕСУ
А. А.
«Я нахожу полезным проводить боль-
шую часть времени в одиночестве».
Генри Торо
Одни зовут и гонят прочь другие –
К дальнейшей жизни, а уже родных
Истаяли черты предорогие,
И треск далёких выстрелов утих.
Ночлеги в чащах, изобилье ягод
И дождевые черви… Ты – живой!
Хоть столько злоключений будет за год.
Участлив был вечерний волчий вой.
Добыть случалось рыбу или птицу.
Ты ликовал, устав от желудей,
И подбирал залётную страницу…
Зло исходило только от людей.
Тут, над листовкой наклонившись
хмуро,
Перевернёшь и впишешь пару строк.
Так началась твоя литература,
Ты и сегодня столь же одинок.
***
Серебряного века дети,
Вошли вы в сумерки Европы
На несколько десятилетий,
И тщетны прошлого раскопы.
Являлись только перелески
В галлюцинации таксиста
И даже в нобелевском блеске,
Всё шелестя так многолисто.
И пробираясь через войны,
Пройдя сквозь тёмные аллеи,
Вы видели, как белоствольны
Берёзовые Пропилеи.
ИГРА
И.Ш.
«Ты ведёшь большую игру…»
Р. Киплинг, «Ким»
Снова день стихотворческий начат,
А советчик из жизни изъят,
И его в казино не оплачут,
Но долги, вероятно, простят.
Тот игрок, соблазнитель всегдашний,
Чья игра оказалась долга,
Обязал меня жить бесшабашней
И воспеть тараканьи бега.
Всё проносятся страстные лица,
Чьи-то жизни горят на лету.
Разве есть у безумства граница!
Перейдёшь незаметно черту.
Ведь подходит и лирика близко
К той черте, различимой едва,
И прожить невозможно без риска,
По наитью поставив слова.
В ИТАЛИИ
Вдруг Аппиева чудится дорога
И вдоль неё с распятыми кресты
Адептами страдающего бога…
Куда ж идёшь, к чему стремишься ты?
Ты долго шел. Была подобьем ада
Вся молодость, столь алчная, как Рим,
И старость, эта старость и награда,
Чистилищем становится твоим.
Что если рай, которого не минем, –
Лишь ветер с моря, и чабрец, и тмин,
Лишь чёткость пиний в отдаленье синем
И в млечной дымке взгорья Апеннин?
***
Не ликовавшим в сорок пятом,
Расписываясь на стене,
Но тем, от них далековатым,
Войной застигнутым солдатам,
В её сгорающим огне.
Горит разорванная дрёма,
Начальства нет, кругом враги,
Но есть ещё среди разгрома
Сопротивленья очаги.
Пришла, проходит с чёрной свитой,
Моторный рёв над головой…
Я сам – в поэзии разбитой
Старослужилый рядовой.
БАЛЬМОНТ
Ни вкуса, ни ума.
Но песнь звонкоголоса.
Высокомерный пыл.
Но звука благодать.
Лишь страны и моря,
лишь крылья альбатроса,
Мешавшие ходить,
привыкшие летать.
Потешный нарциссизм.
Но благосклонность Музы.
И скудость словаря,
скитанья в царстве снов.
И лишь Еlan vital,
Как говорят французы, –
Тот жизненный порыв,
что выше наших слов.
***
Провожатый строгий
На просёлке смолк.
Рябчик на дороге,
В перелеске волк.
На озёрном лоне
Рябь лесных теней.
Дальше всё студёней,
Северней, родней.
Всё пьяней и глуше
Травяной настой,
И ушедших души
В пустоте густой.
ВЕРСЕНЬ
О, месяц версень,
Златая осень
И старых песен
Тоска и просинь!
Еще живые
Их отголоски
И мостовые,
Седые доски.
Там, за Онегой,
Они далече
С извечной негой
Славянской речи.
Пелусозёры * ,
Лазурный Пелус,
Потом поморы…
Но всё отпелось.
И враг исконный
Народа книги –
Народ иконы,
Ржаной ковриги.
* Обитатели поселения на берегах Пелус-озера
Опубликовано в Новая Немига литературная №2, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!