– Мам, ну есть же водопровод! – крикнула Алина в глубину дома и перевела взгляд на экран. – Она опять с речушки воды натаскала. Смотри, два полных ведра, – развернула телефон так, чтобы стоящие в сенях вëдра было видно. – Ты бы поговорил с ней…
– Привычка, старикам сложно перестроиться. Потом, позже, мама оценит удобства, – экранный Дима поправил оранжевую каску и улыбнулся: глаза под тяжëлыми веками превратились в щëлки. – Как ты? Справляешься?
Алина опустилась на ступеньку (интернет стабильно работал только на крыльце, в доме связь прерывалась) и вздохнула. Грузить мужа-вахтовика жалобами не хотелось.
– Приходится… Слушай, тут поговаривают, золотодобычу откроют. И набирать персонал будут из местных…
– Папа! – зазвенело в недрах дома. Зашлëпали босые ноги по половицам, на Алину накатило детское, обнимательное. Ева повисла на спине Алины, тыкнула в улыбающееся лицо экранного папы альбомом. – Смотри! Я нарисовала!
Дима смешно округлил глаза, отпрянул в притворном испуге:
– Боюсь-боюсь! Какой страшный тигр!
– Пап, тигра не страшная! – Алинино замечание:
«Ева, не коверкай слова!» – потонуло в смехе. – Тигра красивая!
– А ты – самая смелая: не испугалась тигру рисовать! – Дима обернулся, отвлëкшись на кого-то по ту сторону экрана. – Всё, мне пора. Пока, любимые! Хорошего вам дня! Маму целуйте.
– И тигру! – выпалила Ева.
Экранный Дима исчез, Алина чмокнула дочь в нос, широкий, отцовский, и подтолкнула в дом:
– Собирайся, солнышко, в сад опоздаем!
Хорошо бы, открыли рудник. А то какая семья: Ева отца только в телефоне и видит.
– Алиночка, ты не ругайся, – в сени вышла свекровь.
Низенькая старуха, сухая и плосколицая. Алина глянула на цветастый, заношенный халат свекрови. Новый, хлопковый, так и лежал на маминой полке, даже бирочка на месте.
– В речушке-то вода живая. А эта ваша трубная, как знать откуда.
Уборка на кухне – первая работа в доме. А без главной помощницы, дочки, дело пойдëт споро. Почистить газовую плиту. Оттереть кухонный стол: наливая чай, мама неизменно проливала заварку. И никогда не вытирала. То ли не видела бурых разводов, то ли не хотела видеть.
Зато за привычной работой не нужно было думать.
Точнее, можно было думать о чëм угодно, кроме того, что делали руки. Сегодня мысли были тревожные.
Еве четыре. Еще год-два, и нужно переезжать в город. Алина-то хоть сейчас готова, да не по средствам им. И мама с обжитого места сниматься не хочет. Упрямится. А Дима еë одну не оставит.
Нет, здесь тоже жить можно. Хозяйства Алина не боится, даже любит. Но, сама когда-то уехавшая из деревни, она помнит, как трудно было эту деревню из себя вытравить. Как посмеивались в университете над еë говором городские, как тяжело было после универа зацепиться, остаться, а не вернуться в глушь. И что толку? В итоге она здесь: деревня другая – суть та же. Поехала за мужем.
Только обнять его раз в три-четыре месяца выходит.
– Конечно, милая, – послышалось со двора. – Дело благое. Ты мне только пальчиком ткни где, я и подпишу.
Алина встрепенулась, наскоро сполоснула руки и вышла во двор. Нахмурилась, завидев у калитки активистку-соседку:
– Здравствуй, Тома, – Алина упëрла кулаки в боки.
Высокая, в старомодном костюме, Тома напоминала героиню советских фильмов, этакую управдомшу: того и гляди выговаривать за что-то начнëт или деньги собирать. Тома держала планшет с бумагами. Мама щурилась, глядя в листы, но ручка в еë морщинистых пальцах уже нырнула в колпачок – значит, подписать успела. – Что у вас тут за благие дела?
– Алина, и ты подпишись. Слышала же: старый рудник хотят запускать, прииски. Только о золоте и думают! Это же скажется… на тайге, на экологии. У нас тут краснокнижные тигры, – веско сказала Тома и протянула Алине планшет.
– Нельзя тигров прогонять, тигры – душа леса. Они тут раньше нас живут, человека не трогают, знают, что за человека поплатятся, – свекровь закивала, глядя на ворох бумаг.
– Нет, вы с ума сошли все со своими тиграми: заботитесь о них больше, чем о людях. Дикие кошки и подвинуться могут. Уйдут глубже в лес, не страшно. А мы? Мама, а Дима? Прииск, рудник – что там будет – это рабочие места, развитие региона. Может, школу отремонтируют наконец, люди бежать из поселка перестанут. И Дима здесь устроится, не будет пропадать на вахтах. А вы…
Воздух закончился. Слова тоже. Да и о чём говорить? С кем? У Томы на лице вежливое недоумение, пустое и гулкое. Мама смотрит странно, грустно и жалостно.
Будто хочет прижать к себе, успокоить, погладить по больной головушке глупую девочку Алину.
Да ну их! К чёрту! Дочистить кухню, забрать Еву из садика… А там и день этот дурацкий почти кончится.
На стене два ряда детских рисунков: домики, палка-палка-огуречные семьи, портреты не то мам, не то принцесс, динозавр и фиолетовая птица в жëлтом небе. Евину работу, крайнюю в верхнем ряду, Алина находит легко.
Чëрно-оранжевая кошка с огромными зелëными глазами.
– Алин, сейчас твоя прибежит. О, ты рисунки смотришь! – Катерина, совсем ещë молодая воспитательница, всегда светилась улыбкой. Наверное, потому они почти сразу перешли на ты, хоть и не дружили. – Ева у тебя молодец: и нарисовала, и целую историю рассказала про охотника и тигриную принцессу. Похоже, сказка местная.
Читаешь ей много?
Алина поморщилась недовольно. Увлечение дочери тиграми превращалось в манию:
– Это не я, это бабушка.
– Ну конечно, она же у вас коренная. Кстати, не ходите на речушку: там следы видели. Всех предупреждаю.
– У нас же водопровод, – Алина пожала плечами, ещë раз посмотрела на семьи палко-палко-огуречков и спросила:
– Твой же тоже вахтовик, да? Давно в отъезде?
Алина перебрала светлые волосики дочери, пахнущие травяным шампунем, и подтолкнула её к комнате:
– Иди, включай мультики!
После разговора с Катериной было смутно: Алина пыталась посчитать, сколько их, вахтовых жëн, в поселке.
Сбивалась. Побыть бы одной. На кухне возилась свекровь.
Алина заглянула, скривила губы: полная кастрюля начищенной картошки, только червоточинки мама не вырезает.
Теперь всё заново перебирать.
– Мам, идите отдыхать, я закончу тут, – голос подвëл, выдал раздражение Арины. Свекровь может и хотела возразить, но только голову опустила и вышла. – На речушку не ходите больше!
Острый кончик ножа с треском входил в картофельную плоть. Алина вырезала червоточинки, а казалось – свои проблемы. Мать как дитя малое, упирается, не принимает помощи. И хозяйство у неë не убогое, справляется, да все какими-то странными методами. А Алина следи да переделывай.
Плюхнув последний ломтик в воду, Алина громыхнула кастрюлю на плиту, чиркнула спичкой и повернула вентиль. Голубой ореол лизнул дно кастрюли.
Ладно, сегодня она переборщила всë же. Маму расстроила. Но раздражение не пускало искать примирения.
Зато тревожила идея.
Алина заглянула в зал и чуть было не выругалась.
Опять тигр, словно мир сговорился против неë! Замерла, глядя в недовольную, злую морду на экране.
– Закон джунглей гласит, – мурчит с ленцой и самодовольством чëрная кошка.
– Каждый сам за себя – вот закон джунглей! – перебивает тигриный прихвостень.
Ева смотрит, как заворожённая, тянет руку к экрану.
Алина улыбается: смотри, моë солнышко, тут тигр правильный. Такой, какой должен быть.
Прав Табаки: каждый сам за себя. Так почему бы не попробовать переиграть всех тигров и их защитников разом?
– Помнишь, я тебе про золотодобычу рассказывала? – завязавшаяся инициатива жжëтся, словно только снятый со сковороды блин: откусить бы, да горячо. Успехом хочется делиться, и потому Алина набирает Диму в неурочный час. Присаживается на ступеньку и тут же вскакивает.
— Я прошлась по вахтовым жëнам, поговорила. Будем писать обращение, такой ведь шанс для посëлка! А наши, представляешь? Тома всех стариков обошла: защитим тигров! Тигров, понимаешь?
– Подожди, Алин, подожди, – Дима чешет нахмуренную бровь. – Ведь рудник навредит экологии. У нас же охотхозяйство под боком, люди едут со всего света на дикую природу смотреть, фотографий тигров, оленей, медведей сколько. Это же… такая огромная часть региона! Жизни!
– И ты туда же! Да для людей надо делать, для людей! Охотхозяйство? Ничего мы с него не видим. Там ведь штат – несколько человек. Работы нет в поселке. Сам знаешь!
Экранный Дима молчит, смотрит жалостно так – в его лице проступают черты матери. Алина смаргивает, говорить трудно:
– Я просто хочу, чтобы муж был рядом. Чтобы Ева росла с отцом. Рядом. Понимаешь?
И нажимает отбой.
Котëнок. Тянется к воде. На лапах стоит твëрдо, но движения ещë неловкие.
Не учуяла сразу. Теперь – любопытно.
Заросли густые, скрывают хорошо.
Пахнет не-леснó. Чужим буйнотравьем, дымом, как все недозвери, и – мягким, нежным.
Крадусь.
– Мам, – Алина старательно прячет покрасневшие глаза. – Где Ева? Во дворе не видать…
Свекровь аккуратно втыкает иголку в ткань. Вышивка едва начата, светло-оранжевый краешек, но Алине кажется, что сюжет будет тот же – тигры.
– Она на речушку пошла играть.
– Ева!
Не рык. Не рев. Жалкое. Добычное.
На берег с той стороны потока выскакивает недозвéрица. Самка. И котëнок у воды – еë.
Спина наливается силой. Мне ленно. Мне сыто. Но нелепый котëнок так близко…
Недозвéрица видит котëнка, спешит к нему неловко, оступается — напрягаю лапы. Она замечает.
Не бежит. Не бросается к котëнку. Смотрит.
Тúгрится.
И я смотрю.
Нелепая недозвéрица. Ни сильных лап. Ни когтей.
Ни клыков. И всë же – тигрится.
Чую в еë запахе, в еë взгляде:
– Мы с тобой…
Янтарные глаза, снизу подведенные чëрным. В лопатках играют мышцы. Подрагивает хвост.
Тигрица.
У воды – тигрице хватит и прыжка – Ева. Притихла.
Только не кричи, родная. Не дëргайся.
Алина находит янтарные глаза.
Уходи… Ты же тоже, наверное, мать… Или будешь.
Уходи. Не смей даже. Брошусь. Ногтями, зубами, чем угодно.
А с губ срывается неожиданное, едва слышное:
– Мы с тобой… одной крови.
Тигрица моргает. Напряжение в еë спине ослабевает. Она делает шаг назад. В зарослях мелькает полосатый бок. И тигрица прыгает в чащу, выгибаясь в дугу.
Алина смотрит в лес. Ждëт. Секунду, две, может, три – ушла, она ушла – и кидается к дочери.
– Ева?
Руки, ноги, плечи – цела. Алина целует дочь в макушку, прижимает к себе, отпустить страшно. Жива.
– Мама! Я тигру видела, там. А ты? – Алина всхлипывает. – Мама, ты плачешь? Это потому, что тигра красивая?
– Конечно, родная. Тигра очень красивая.
Опубликовано в Образ №4, 2022
