Марина Беляева. ПОСЛЕДНЯЯ БАБУШКА

Раньше, в дни прежних стариков, солнце назы­вали «санце» — от древнего слова «сан», которое означало свет, тепло, весну, в некоторых деревнях плодородие и зеленый цвет (почему зеленый, когда солнце белое?). Сейчас такой говор остался лишь у самых далеких поселений, где люди сохранили привычку засаливать мертвецов и делать «плотову едчину» — хлеб с мясом, символизирующий мертвое тело уходящей зимы.
У них же готовят яглицу — запеченные в телячь­их почках яйца, похожие на пробивающиеся сквозь жидкую весеннюю землю ростки. Когда Альбара была маленькой, она никак не могла взять в толк, почему же в одним местах землю обозначает хлеб, а в дру­гих — мясные туши; она не нашла ответа на этот вопрос, даже повзрослев, — просто перестала его себе задавать.
Зато маленькая Вилеке неустанно расспрашива­ла бабушку, заставляя ее ломать голову.
«Почему Рожденица приходит весной?»
«Почему мы в этот день готовим яглицу?»
«Зачем идти всей семьей? Можно мне дома по­ сидеть?»
«А почему ты не стала Рожденицей?»
И так повторялось третий год подряд. То ли у Ви­леке была такая дырявая голова, как о ней думал отец, то ли просто проверяла бабушку — говорит ли она правду.
Последний вопрос неизменно сердил и расстраи­вал Альбару, и та давала Вилеке по голове и приказывала ей помогать с делами, а если помогать нечем, так не болтаться под ногами. В отличие от других стариков, Альбара не умела общаться с детьми и не радовалась их появлению; это и по­нятно, она же женщина. Есть все­таки некая муд­рость в том, что женщины не доживают до старости…
У них хотя бы тело не разваливается на части.
Говорят, в старости только и остается, что се­мья и воспоминания. Это Альбара живет неприкаян­ но, нашла себе угол в доме брата, и с каждым днем все сильнее и сильнее ощущает, как она тяготит его жену и детей. Лучше бы старуху попрекали хлебом или давали больше работы, чем остальным, — так было бы честней и правильней. Но никто Альбару за жизнь в чужом доме не ругал; просто не понимали, почему все сложилось именно так.
Да чтоб она знала.
Зато воспоминаний оставалось с избытком, даже больше, чем хотелось бы; чем старее ста­новилась Альбара, тем более настоящим и пред­метным становилось ее прошлое. Уже во сне она не понимала, где находится, и лишь задавалась вопросами: это что, старый дом? Откуда, он же погорел? Вот сестра, Вура, счастливая, окружен­ная детьми; Альбара ее спрашивала, как так по­ лучилось, а Вура ей отвечала «Нет­-нет­нет, я не Рожденица, что ты». Ну как же не Рожденица, если дети вокруг? «Да родила, и всё». Но как?! Вура начинала суетиться, дети мазались земляными красками, врывались мужчины, переодетые кто козлом, кто солнцем, кто дураком, и начинали шу­ меть: катать ребятишек по дому и по двору, гор­ланить неостановимые песни, чей мотив и слова менялись в зависимости от общего настроения или времени дня… И было что­то жуткое в этом возвращении мертвых, в их радостном и беззабот­ном настроении. С Альбарой провели изгнание ду­шецы, но сны возвращались, и уже все смирились с тем, что бабушку не исправить. Чего она еще хотела­то, старая?
Взгляд в прошлое ужасает; но, кроме него, в ста­рости ничего и нет. Семья… семья — это люди с постоянно меняющимися лицами, и лишь память может сохранить их облик в самый лучший — или худший — миг времени. Тогда как вне памяти семья даже не одни и те же люди, какими их помнишь.
Опять глаза чего­то щекочет.
Как и во сне, день Рожденицы проходил сумбур­ но и ярко. Этот праздник всегда запоминался неостановимой работой, бесконечными хлопотами, раздражением и криками — детей, людей, животных…
И песнями, да, — вот парни вместо того, чтобы по­могать мужикам, ходят по деревне, поют, орут и уже набрались, хотя шествие еще не началось.
И так каждый раз. Чего ж им не веселиться-­то?
Вот чему девицы радуются в Рожденицу, Альбара никак не могла взять в голову. С чего им смеяться и хохотать? Молитву читать богам — это традиция, с ней все ясно. И Альбара ее читала в свое время.
Но — искренне ждать Рожденицу и надеяться, что ты станешь следующей?
Вот мужики закончили все и говорят:
— Ну че, пошли?
— Как так рано? — засуетилась Дита, старшая дочь Вуры. — Бабуль, ты закончила яглицу?
— За ней последить бы…
— Руман остается, пошли! Без тебя нельзя.
Руман — толковый парень, и Альбара не против.
Конечно, надо бы оставить женщину, но без женщин шествие не совершается, и Альбара опять должна плестись вместе со всеми в самую пущу леса, хотя всем ясно, что Рожденицей ей уже не быть. По ее поводу даже спорили, нужно ли или не нужно ста­ рой идти с остальными бабами; в итоге нашелся один ученый человек, который все обычаи собирал и записывал, и там у него было сказано, что идти должны все женщины. Значит, и старые в том числе.
Ну и что, что раньше не было старых?
А все же что дома нельзя остаться, жаль. Могла б за яглицей приглядеть.
Девки все разукрашенные, у кого лица красные, у кого желтые, а кто-­то просто дрыцой намазался и теперь сияет темно-­рыжими щеками. Мужики не красятся, но зато принарядились кто во что горазд: один в рубашке задом наперед, другой в шапке, хотя пятый солнечный день, третий овчину накинул и рога из палок установил… Весело им; хорошо, что весело. Праздник на то и праздник, чтобы развле­каться и гужевать.
Самые легкие дети взобрались кто на руки, кто на спины взрослым; те, кто постарше, шли сами — прыгали по кочкам, кряхтя, перелезали бревна, спотыкались, убегали вперед — резвились, как козлята. Высокие затяжные песни сменились мар­ширующим речитативом. Тут могла присоединить­ся и сама Альбара: голос у нее, конечно, не самый звонкий или красивый (особенно сейчас), но зато громкий. Даже если шатуны уже проснулись, то пе­ние их точно напугает, и нет нужды опасаться, что к людям выйдут дикие звери.
Зря они оставили Рожденицу так далеко от де­ ревни.
Летом был долгий спор, где стоит проводить грядущий праздник. Стура говорил, что чем ближе к дому, тем лучше, — духу Рожденицы не придется преодолевать целый лес, и он всегда будет рядом с родными. Но в итоге Рибо настоял на дальнем за­хоронении; мысль была такая — чем меньше людей, тем спокойнее для Рожденицы. И еще ей не придется толкаться с другими духами, хорошо же?
Но теперь уже все жалели о принятом решении.
Обычно Рожденицу проводили в поле; оно и ра­зумнее — на поле больше растений, больше солнца и легче путь. Но семья Альбары уже пять поколений устраивала праздник в лесу — как раз из той мысли, что там поменьше людей. Альбара помнила, как один раз шествие ее семьи пересеклось с шествием дома старика Баласея — неудобно оказалось всем. С Ро­жденицей хочется остаться наедине, а не слышать бормотание других людей. К тому же детишки на­чали играть, расшалились и здорово всем мешали…
Уже к середине пути все знатно устали. После коротких переговоров ненадолго остановились — передохнуть, поесть, попить, успокоить детей.
Предусмотрительно взяли с собой хлеб, овощи и не­ сколько кусков твердой, как камень, вяленой говядины. Вилеке снова пристала к Альбаре и по пятому кругу задавала одни и те же вопросы.
«Почему Рожденица проходит весной?»
«Почему мужчины не становятся Рожденицей?»
«А ты почему нет?»
«А можно вместо яглицы приготовить матруху?»
«А что если…»
— Хватит! — Это уже не Альбара, уставшая от девоч­ки, крикнула, это расхристанная сердитая Дита заткнула племянницу. Спасибо ей, от чистого сердца.
Вилеке шмыгнула носом и прибилась к остальным детям, нашедшим чем заняться во время переры­ва: они взбирались на шатающееся, полуразвален­ное дерево и качались на нем вверх­вниз. Хлипкий ствол обвалился, и ребятишки кубарем полетели на землю, но ничего, кроме расшибленных носов, щек и коленок, их веселье не принесло. После этого, правда, взрослые встали и продолжили путь, пока дети кого­нибудь не убили. Или не убились сами.
Дальнее захоронение было еще тем неудобно, что никто не мог точно припомнить, где именно была спрятана Рожденица. Когда оно поближе к дому, все же понятнее: больше знакомых мест, лучше запоминается, кто куда шел… Но вот сейчас все шествие кружило по небольшой площади, густо заросшей непроходимым бурьяном, а мужчины спорили сквозь нестройную пес­ ню, куда им следует двигаться и кто сейчас круглый дурак. Дураков не было, однако места, где могла бы находиться Рожденица, тоже. Снова остановились.
Песен уже не пели; точнее, дурашливый Авек запевал, но никто его не поддерживал — устали и разозлились.
Уже дети начали хныкать, женщины и мужчины разбре­лись по сторонам, как нестройное стадо коров.
Рожденицу нашла Ллия; громким голосом она по­ звала остальных, а потом долго хвасталась, что лучше всех запомнила дорогу. Рибо ворчал, что она могла бы и раньше выскочить, забыв о том, что сам же перебивал дочь и уверенно вел процессию не туда. Но он все равно был очень благодарен Ллие, Альбара такие вещи хорошо чувствовала. Какая раз­ница, кто и как ругается, раз все удачно обошлось?
А вот и то самое место.
Уютная полянка, отгороженная от всего осталь­ного мира оврагом и сгруппировавшимися вокруг кустистыми кедровниками; в ней и светло и тем­ но одновременно. Солнце, падающее на ветки ку­старника, создавало на земле пятнисто­полосатый рисунок из кружочков и многоугольных вытянутых фигур. Пробивающийся сквозь замерзшую землю сте­бель приобрел непонятный цвет — серый под ярким солнцем и зеленый в тени.
У него были большие и мощные бутоны. Как у под­ солнечника, только крупнее.
Семья оживленно зашумела: Лалара была худо­ сочной девушкой, и никто не ожидал от нее такого крупного приплода. Альбара посчитала количество бутонов: четыре. Кто бы мог подумать.
Теперь — самое интересное.
Женщины выстроились в линию; и Альбара тоже — уже по привычке, никто не ждал, что у нее что­либо получится, но зачем­то ее же взяли? Авек затянул песню Рожденицы; обычно это делала какая­нибудь женщина, но у Авека был такой красивый нежный го­лосок, что издалека и не разберешь, что это поет мужчина. Танец никогда не получался стройным: бабы все же слишком привыкли работать, а не пля­сать. Кому­то даже удавалось плавно так опустить руку от плеча вниз, а вот Альбара, кривая и пере­ кошенная, никогда не поспевала за остальными.
Ну и начхать, не отвечать перед кнезем. Как хо­чет, так и делает.
Это ей и раньше никак не удавалось: Альбара не была плясуньей, она не певица и не хохотушка.
Она дичилась веселых сборищ и полностью отдава­ла себя работе по дому, стараясь ускользнуть от общения с другими, особенно с молодыми. Вура ей сказала, что она уже родилась старушечкой, — воля ее, это похоже на правду. Еще и успокаивала: такие раз на раз не приходятся.
Да вот только что в этом хорошего?
Вот какая интересная штука: Альбара постоянно себе говорит: «Я не одно, не другое, не третье, не четвертое»; так кто же она?
Старуха, кто ж еще.
Это слово, обидное и оскорбительное, воспри­нималось Альбарой простым и естественным объяснением ее неестественного состояния. Рожденицы умирают и рождают; женщины готовятся стать Рожденицами и помогают из всех своих многочис­ленных сил; девочки растут, девушки ищут мужей…
А кто же такие старухи? Кто же те, кого называют бабушками? Что они могут сделать для дома, семьи, деревни?
Альбара по себе точно знала: ничего. Ничего они не могут сделать.
Наконец танец завершился: женщины стали во­ круг гигантского, раскинувшегося во все стороны стебля и поднесли ему свои руки.
Эти стебли бывали самыми разными, у каждой женщины не одинаковыми. У Вуры было больше бутонов, тринадцать — нет, четырнадцать, один завял, — но и растение получилось маленькое­маленькое, и малыши из бутонов вылезали меньше котят — да какие там котята, с жуков размером! Потом была та еще забота, чтобы их откормить; треть поумирала, но осталось жить семь или восемь — очень много.
Много больше, чем дала ее дочь, одна из народив­шихся в том приплоде, Макфена: у нее всего было двое. Зато, правда, выжили оба, хотя и тоже бутоны выросли незначительные. А тут четыре — и такие большие! Богатыри, не иначе.
И вот песни прозвучала, и вот женщины заверши­ ли пляс; но бутоны все никак не распускались.
Все замешкались, растерялись; Альбара в осо­бенности. Что такое произошло? Как?..
— Да дуры, — крикнул старый, сын Вуры, — в другую сторону надо!
— В ту… — ответила Дита.
Но повторили еще раз. Танец, песня, хоровод.
Один из бутонов будто бы зашевелился, но тут же застыл — а шевелился ли он вообще?
Стали думать, что пошло не так. Тут­то и при­ годился опыт Альбары… но нет — раньше такого она не припомнит. Всегда были танец, песня, хоровод; может, Авек не дотянул? Но он и в прошлый раз пел…
Старческая мудрость предполагает знания ответов на вопросы, но то­то было и оно, что Альбара не по­ нимала, что происходит, и никак не могла это объ­яснить. Может, Рожденица разгневалась? С чего бы?
— Ой, смотрите, смотрите! — закричал мелкий гла­застый Росим. — Смотрите, там лезут, лезут!
Все сразу обернулись к бутонам, но не сразу увидели, как крепко стянутые чашечки дернулись и все одновременно, как девушки в танце, раскрыли венчики. Среди мясистых розовых лепестков, де­ лающих растение Рожденицы похожим на шиповник, виднелись коричнево­красные пяточки, зажмурен­ ные круглые личики и складки плоти, составляющие тело младенца почти все первые четыре года жизни.
Малыши одновременно раскрыли глаза и завопи­ ли в один противный визгливый голос.
Женщины бросились к малышам; Альбара держала одного, привычным жестом отделяла его от пророс­ шего в пуповину рыльца и думала над тем, как же все­таки странно устроена природа. Как она по­ нимает, что все дети Рожденицы должны проснуть­ ся в один миг? Как так получается, что они разом начинают кричать? Ну, правда, такое, на памяти Альбары, происходит не всегда: иногда растение появляется в тени, и тогда детей приходится за­ бирать не на пятый солнечный день, а на восьмой­ десятый. А иногда какие­то бутоны распускаются, а какие­то нет. Но все равно: сама песня Рождени­ цы была написана так, чтобы финальными голоса­ ми, звучащими в ней, становились детские крики.
Если удавалось так провести обряд, то это дарило невероятное зрелище; и даже у Альбары возника­ ло радостное ощущение праздника, умиление перед новой, зародившейся жизнью…
А сейчас что? Сейчас — это просто новые пробле­ мы: три дополнительных рта в семью. Опять Альба­ ре не спать, опять с утра до вечера нянчить чужих детей (раз уж ее зачем­то держат), опять думать о собственной бесполезности и горькой судьбине…
Ну ведь могло же, могло быть все иначе. Ан нет.
— Не хочу­у­у! — донеслось до ушей Альбары. Она сосредоточенно отделила малыша от растения и начала кутать его в платки. — Не хочу быть Рожденицей! Не хочу­у­у!
Вилеке легла на землю и орала; слезы на смор­ щенном раскрасневшемся лице перемешались со снегом и грязью, и теперь девочка выглядела чума­ зее темнички. Мимо нее равнодушно ходили взрос­ лые, занятые спасением и согревом новорожденных малышей; над Вилеке только стояла Ллия, боязливо смотрящая на остальных.
— Ну Вилеке, ну ты еще маленькая, ну куда тебе, — бормотала Ллия, унаследовавшая, вероятно, не­способность успокаивать детей от общего род­ ственника с Альбарой.
— Не хочу­у­у! — голосила девочка на одной ноте. — Не хочу­у­у!
Липкий страх подкрался к горлу Альбары, и она теснее прижала к себе младенца — маленького тем­ новолосого мальчика.
Она, конечно, все прекрасно помнила. Она ведь тоже должна была стать Рожденицей; даже нашли парня, готового просто стать отцом, без того, что­ бы жениться и забирать детей в свою семью. Но в са­ мый последний день Альбара испытала дикий, почти неконтролируемый ужас — как раз тогда, когда на­ девала гривну на шее.
Она подумала о том, что ей страшно. Она поду­ мала о том, что не хочет умирать — ни этим ле­ том, ни когда­либо еще. Она подумала о том, как мучительно больно ей будет с мужчиной; Рожденицы до заклания неизменно рассказывали любопытным девушкам об игралицах — и о том, что это нестер­ пимо больно. Ну нет, если ты расслабишься, в позу правильную ляжешь…
Но больше всего Альбару испугала мысль о де­ тях, прорастающих сквозь ее захороненное тело.
Один раз они с Вурой раскопали тело одной из Рождениц, сестры их покойной матери. Они копали и копали, пока не поняли, что вместе с грязью они отделили голову от тела тетки и бросили ее куда­то в сторону. Нашли, перенесли, пытались приставить обратно — не получилось; зато Альбара увидела, как из развернутого мясом и кишками наружу живота пророс зеленый росток — как деревья, цветы весной.
Под зимним ветром он немного колебался и выгля­ дел беззащитным; а еще охватывал своими тоненьки­ми­тоненькими корешками все внутренности тетки.
Альбара тогда заорала. А взрослая Альбара, дро­ жа и потея от детских воспоминаний, сломя голову бросилась прочь, и бежала, бежала, бежала…
Вернулась она через два года, когда поняла, что побираться в других местах хуже, чем терпеть уни­жение в родном доме. Ее встретили молча; не про­ гоняли. Только отец спросил:
— Ну че, не будешь?
Альбара хотела пересилить себя, согласиться, принять неизбывную женскую долю…
— Ну и шут с тобой, — ответил отец, когда она, су­ против воли, покачала головой.
Она не кричала, как Вилеке, не скандалила, не сучила ногами; ее бунт был даже не бунтом, а трус­ливой жалкой потугой сохранить свою самостоя­тельность, которая, как показали дальнейшие годы, не особо­то кому и нужна.
Поэтому она страшно рассердилась; в четыре шага преодолела путь к орущей Вилеке, трахнула ее по спине со всей дури и грозно спросила:
— Ну, че орешь? Хочешь, как я, быть?
Вилеке завсхлипывала, но громче не верещала.
Она смотрела, смотрела на бабушку Альбару под за­тихший хор голосов и молчала.
Молчание старуха расценила как собственную победу.
— Вот, — сказала она решительно. — Вот теперь и прекращай сопли.
Альбара оставила девочку. Ту подняла Ллия, пока Вилеке продолжала всхлипывать. Глаза ее сочились слезами и ошарашенностью, удивлением, заставляющим девочку выглядеть еще младше, чем она была.
Никто ей не кинулся на помощь.
Но и Альбару никто не поддержал.
Процессия двинулась назад, как обычно; дети, закутанные каждый в семь платков, по дороге пере­ стали реветь, успокоенные покачиваниями и убаю­ кивающими женскими напевами. Вечером будут выби­рать новую Рожденицу; почти наверняка это будет Дита, но надо обсудить и других будущих мамочек.
А Альбара… что Альбара. Ляжет спать в свой уго­лок и проснется, когда малыши вдруг решат поесть.
Все с нею просто.

Опубликовано в Юность №2, 2021