Максим Алпатов. БОЛЬ БЕЗ КАВЫЧЕК

Книга «Приговоры» Лиды Юсуповой, вышедшая в 2020 году, создаёт поэзию из самого непоэтического материала — языка судебного протокола. Prosodia попыталась разобраться в этом радикальном эксперименте.

9 ноября 2016 г. Нартикоев А. М. схватил жену за волосы, повалил на пол и начал бить кулаками по лицу.
7 февраля 2017 г. то, что он сделал, согласно Федеральному закону РФ №8, перестало быть уголовным преступлением, и мировой судья оправдал Нартикоева.
31 марта 2017 г. журнал Snob.ru опубликовал стихотворение Лиды Юсуб – повой «близким лицом близким лицом», в котором все слова взяты из приговоров российских судов (в том числе и по делу Нартикоева) 1 .
14 апреля 2017 г. в Некрасовской библиотеке состоялся поэтический вечер Юсуповой и прозвучало множество слов про «страх и безразличие», «настоящую боль», «опыт проживания травмы» 2 .
Одно событие идёт за другим, они выстраиваются в линию, и кажется, будто время идёт вперёд и что-то меняется. Но это лишь иллюзия: для Нартикоева время течёт в обратном направлении, и его поступки закон оправдывает задним числом, а для тех, кто на стороне жертвы, оно прочно стоит на месте. В 2020 году «Приговоры» Юсуповой выходят фактически в третий раз — в виде отдельного сборника, в котором тексты из предыдущей книги Dead dad 3 и цикла «близким лицом близким лицом» дополнены новыми, аналогичными по форме и приёмам. Реакция та же, что и три года назад:
«Здесь всё по-настоящему, и за каждой фразой скрываются человеческая боль, отчаяние, унижение и смерти» 4 . Описание пытки стало объектом эстетики, «книгой на выходные», эпизодом литературной хроники.

«Приговоры» и актуальная критика

«Приговоры» Юсуповой написаны коллажным методом — она собирает поэтический текст из фрагментов юридического. Критики называют этот монтаж «освободительным»: Нина Александрова рассказывает, как «за нагромождениями мертворождённых слов вдруг открывается живая трагедия, человеческая боль и страх», Галина Рымбу — как «Лида Юсупова превращает мёртвое в живое, приговор — в плач». Впрочем, сами они без мертворождённых слов обойтись не могут: «поэтическая реконтекстуализация» (Л. Оборин) 5 , «деконструируемые структуры» (Н. Александрова) 6 , «тексты, артикулирующие возможность радикального освобождения» (Г. Рымбу) 7 .
Рецензии привычно свелись к поиску формулы, описанию техпроцесса.
По мнению Ильи Кукулина, «в случае с “Приговорами” Лиды Юсуповой важно не только то, что она сама эти произведения объявила поэтическими, но и мнения литературных экспертов, которые классифицируют его как актуальную поэзию, видя, как автор создаёт из языка бюрократических судебных повторов новый поэтический язык» 8 . А именно это как раз и не важно. Бюрократический язык, которым сегодня «артикулируют», «контекстуализируют», «проблематизируют» поэзию, для анализа такой книги не подходит. «Приговоры» уместнее изучать не со стороны, с позиции эксперта, а изнутри судебного абсурда, с позиции неравнодушного свидетеля.

Вырождение языка как событие «Приговоров»

Эксперименты с формальным языком не уникальны для феминистской поэзии. К примеру, в классическом стихотворении Хэрриет Маллен «Мы не несём ответственности» 9 гарантийные предупреждения из рекламы товара/услуги и стандартные полицейские фразы о правах (а по факту — бесправии) задержанного сплетались в единое высказывание, подчёркивая сходство между властью корпораций и властью государства. Ханна Уэйнер похожим образом искажала язык светского этикета в тексте «Все вышеупомянутые хотели бы поблагодарить» 10 . Из новейшей русской поэзии вспоминаются документальные поэмы Марии Малиновской, в первую очередь — «Причальный проезд», где голоса геров «замолкают перед обезличенной речью криминальной хроники» 11 .
«Приговоры» необычны скорее тем, из какого безжизненного материала пытается создать стихи Лида Юсупова. Язык судебного процесса в России — один из инструментов власти. Он принуждает реальность к порядку, искажает логику, время и пространство. Текст приговора — особый жанр мёртвой речи, антипоэтичный на всех уровнях — лексическом, синтаксическом, композиционном:
«Адвокат В-ва Е. в интересах осуждённой К-ук просит приговор отменить, дело направить на новое рассмотрение, ссылаясь на то, что следственные действия были проведены следователем С-ц, не принявшим дело к своему производству, в связи с чем собранные доказательства, по мнению адвоката, являются недопустимыми; составление обвини – тельного заключения следователем Б-ик, не являющейся руководителем следственной группы, не соответствует требованиям ст.163 УПК РФ; обвинение в отношении всех привлечённых к ответственности лиц является идентичным, хотя фактически роль каждого и действия каждого в совершении преступлений были различными; не доказан факт изнасилования и насильственных действий сексуального характера с потерпевшей; по мнению адвоката, К-ук не причастна к лишению жизни В-ик, так как ножевых ранений она не наносила» 12 .
Недавние исследования НИУ ВШЭ 13 и Института проблем правоприменения показывают — русский юридический язык вырождается. Тексты законов во много раз сложнее, чем философские труды, тексты судебных решений существенно сложнее, чем правовые акты, а сложнее всего тексты решений, где есть спор с государством — и если вам тяжело прочитать даже это наполненное повторами предложение (всего лишь одно), то представьте, какие у вас шансы пробиться к справедливости через все языковые барьеры.
Уголовный суд в России компенсирует низкое качество следствия, что видно и в статистике (знаменитые 0,3% оправдательных приговоров) 14 , и в стилистике процесса. На этапе следствия ещё возможны какие-то трактовки и противоречия. Дальше — только «совокупность обстоятельств». Все участники процесса теряют человеческий облик и становятся функциями:
«потерпевшая», «обвиняемый», «свидетель». ФИО1, ФИО2. Спонтанные, не до конца осознанные поступки превращаются в «преступный умысел».
В тексте приговора всегда есть насильно навязанный порядок — причина и следствие, начало и конец, «суд установил» и «суд постановил».
Публикация судебного приговора — в том числе и медиаресурс, способ транслировать ценности. Преступление против личности оценивается с позиции того, что это за личность, к какой «категории граждан» относится, достойна ли защиты. Суд сводит жертву к набору признаков — то есть проделывает работу, противоположную поэтической. Потерпевшие «ведут не совсем нормальный образ жизни», их поведение «аморально и противоправно», а сексуальная ориентация — «нетрадиционная». Тем временем подсудимые «охарактеризованы положительно», «имеют благодарственные письма», демонстрируют «усердие, инициативу, исполнительность и высокие морально-деловые качества» (стать убийцей всё это никак не мешает). В «Приговорах» Юсупова постоянно заостряет внимание читателя на лицемерии стандартных формулировок, заставляет задуматься над ними.
В уголовном процессе государство не воспринимается как мифический образ: сильный президент или жестокая, но любящая Родина-мать. Приговор всегда безличен, словно некое устройство металлическим голосом произносит «ИМЕНЕМ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ», и дальше может быть написан какой угодно бред — он всё равно становится неоспоримым фактом.
Приговор — твёрдая форма, статичный жанр со своим языком и системой понятий, которым владеет профессиональная среда, куда более влиятельная, чем сообщество поэтов, критиков, активистов и прочих любителей прекрасного. Решение суда отменяет нашу реальность и создаёт новую, а дальше — по Пригову: «и все их разные искусства / при нём не значат ничего». Может ли одна книга что-то изменить?

Поэзия против вселенной протокола

Если смотреть на поэзию как на технологию, то, разумеется, да. Раз приговор — текст, значит, его можно перекодировать по-своему. Децентрализовать структуру, как называет это филологическая критика. Вот и Лида Юсупова ищет в монолите приговора трещины, благодаря которым можно разрушить ореол непогрешимости, иллюзию внутренней логики:

суд учитывает аморальность

суд учитывает аморальность поведения потерпевшей

суд учитывает аморальность и противоправность поведения потерпевшей
суд учитывает что подсудимый положительно характеризуется по месту
жительства
а также аморальность и противоправность поведения потерпевшей
суд учитывает что подсудимый положительно характеризуется по месту
жительства
имеет на иждивении малолетнего ребёнка
а также аморальность и противоправность поведения потерпевшей
что признаёт обстоятельствами смягчающими наказание

а также рыжеволосая девушка по имени Ирина 15

В стихотворении «а также рыжеволосая девушка по имени Ирина» Юсупова сталкивает две точки зрения: первая бесстрастно «учитывает аморальный образ жизни потерпевшей», вторая, исполненная сочувствия, цепляется за мимолётные детали. С позиции поэта назвать жертву по имени, вспомнить цвет её волос важнее, чем разложить по полочкам обстоятельства дела. Последнее слово — в пределах стихотворения — остаётся за ней.
Монтаж у Юсуповой провоцирует конфликт между реальностью и её судебной трактовкой. В цикле «близким лицом близким лицом» реаль – ность расщепляется — обрывки фраз из описаний побоев сталкиваются с вердиктом: никакого «криминального деяния» не было. Преступление одновременно существует и не существует. Домашнее насилие оправдано задним числом, что внутри стихотворения смотрится как вычурный приём, поворот времени вспять — хотя за пределами текста это действительность, с которой приходится считаться. В «Приговорах» привычный, псевдонормальный ужас заново назван абсурдом:

ПРИГОВОР
ИМЕНЕМ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
влагалище — не является жизненно важным органом.

Нелинейный монтаж обрывков фраз чередуется у Юсуповой с другим приёмом — циклическими повторами и перечислениями. Текст приговора создаёт искусственную линейную вселенную, где у всех следствий есть причины, у всех поступков — мотивы, всё определено, все факты собраны, все выводы сделаны. Но в поэтическом тексте Юсуповой участники процесса оказываются в бесконечно повторяющемся эпизоде, словно в капсуле травмы:

Он спрашивал жителей деревни о мальчике,
но никто А. больше не видел.
ушёл ребёнок и пропал
С. звонила в передачу «Жди меня»,
ей ответили,
что если он найдётся,
ей об этом сообщат.
Больше мать своего сына не искала.
ушёл ребёнок и пропал
ушёл ребёнок и пропал
ушёл ребёнок и пропал
Ребёнка так и не нашли.
Так и жили.
<…>
Между тем, сама С. инициативу не проявляла.
Написала один раз заявление
и в течение пяти лет
твердила одну и ту же версию,
как по заученному —
«ушёл ребёнок и пропал».

Другое свойство рефренов в «Приговорах» — создание ритма, которого не могло быть в исходном тексте. Монотонный поток мёртвой речи разбивается на композиционные фрагменты, перестаёт быть цельным и неуязвимым. Нередко слышна интонация — не то заклинания, не то поминального плача:

Она простила
множественные ссадины на задней поверхности туловища,
Она простила
на левой боковой поверхности туловища,
Она простила
в области правого плечевого сустава,
Она простила
в области левого плечевого сустава
Она простила
и на тыльной поверхности кистей,
Она простила
кровоподтёки в области лица и волосистой части головы,
Она простила
закрытая черепно-мозговая травма, сопровождавшаяся
сотрясением головного мозга.

Технически в «Приговорах» всё продумано: выбор материала, приёмы, внятная, по-человечески понятная позиция автора, который не говорит от лица жертвы и не выносит никаких вердиктов, но задаёт вопросы — прежде всего, системе, штампующей приговоры. В теории сборник мог стать событием далеко за пределами русской феминистской поэзии — если бы жизнь была совокупностью обстоятельств, а поэзия — совокупностью методов. Но тексты — не конструкторы, из которых можно собрать что угодно.

Пытка эстетикой и эстетика пытки

В первую очередь, сопротивление материала слишком велико. Приговор не превратился в поэзию, хоть и стал внешне её напоминать. Даже в фрагментированном виде он сохранил способность подавлять волю читающего, глушить сочувствие, навязывать беспомощность. Читать книгу Юсуповой тяжело физически, но не менее тяжело — и по тем же причинам — читать оригинальные тексты приговоров. Рефрены в «Приговорах» зачастую избыточны, и бесконечное повторение действует как наркоз:

влагалище — не является жизненно важным органом
что, безусловно, улучшает положение осуждённого
в качестве смягчающего обстоятельства
повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего
взял деревянную палку и с силой засунул ей эту палку во влагалище
затем он вытащил данную палку на ней остались кишки Г.
в качестве смягчающего обстоятельства
влагалище — не является жизненно важным органом
влагалище — не является жизненно важным органом
влагалище — не является жизненно важным органом
смерть потерпевшей наступила лишь спустя 102 дня
В связи с наличием смягчающих наказание обстоятельств
затем он вытащил данную палку на ней остались кишки Г.
взял деревянную палку и с силой засунул ей эту палку во влагалище
затем он вытащил данную палку на ней остались кишки Г..

Стремление расшевелить читателя понятно, но есть риск, что палка с кишками запомнится лучше, чем само стихотворение. Отдельные эпизоды — вроде описания пыток длиной в 20 страниц в стихотворении «не совсем нормальный образ жизни» — граничат с torture porn, и поневоле задаёшься вопросом, допустимы ли насильственные методы убеждения в поэзии. Когда в первый раз читаешь, как жертву режут ножом и разбивают ей банку об голову — вздрагиваешь. Но с каждым повтором дистанция между текстом и читателем растёт. Для книги, которая вроде бы борется с безразличием, такой эффект губителен.
Кроме того, в силу коллажного метода тексты Юсуповой воспринимаются отрывочно, как неоднородные скопления, связанные воедино лишь сюжетом преступления. В них нет точки, на которой можно сфокусиро – ваться. Обрывки свидетельских показаний воспринимаются отдельно от протокольной речи, даже когда автор их искусственно сопрягает, потому что только в них виднеется какая-то жизнь:

Говорить отец мог бесконечно
как он работал,
как подчинённые его уважали,
что он был очень значимым человеком,
как его посылали в заграничные командировки.
о том, что утром он проснулся,
зашёл к Бостанжан Т.Г. в комнату
и обнаружил, что её нет,
в связи с чем испугался,
что она от него уехала.
<…>
При этом между ними продолжалась словесная перепалка,
она стала эмоционально высказывать в его адрес
«всё, что у неё накопилось»
Помнит, что её удивило,
что она говорит что-то,
а ответ отца не слышит.

По мнению Льва Оборина, «книга Юсуповой показывает, среди прочего, что у этой стратегии [ документального письма ] есть границы, за которыми она превращается в штамп». Но ведь в предыдущем сборнике Юсуповой Dead Dad есть тексты, где те же самые приёмы работают совершенно инае – че, и документальная оптика становится точкой входа в текст. Например, в стихотворении «матеюк» (как и в «близким лицом близким лицом») тоже расщепляется реальность, но процесс не наблюдается со стороны — он прочувствован изнутри:

я сказала пойдём гулять до утра
он сказал у меня тут есть одна знакомая малолетка можно пойти к ней
так мы оказались в квартире на первом этаже хрущёвки
на окне не было решётки я могла убежать когда
Матеюк сказал раздевайся
он оставил меня одну и ушёл в туалет я могла убежать
на окне не было решётки но я побоялась выпрыгивать в окно
когда мы пришли малолетки не оказалось дома
дверь открыл её отец опухший алкоголик с фигурой мальчика
ничего не говоря он забрался обратно в кровать и уснул
он стонал во сне и всё время ворочался и всё время громко пердел
его кровать была застелена снежно чистым бельём
а на стене над кроватью висел багровый ковёр
если бы малолетка была дома Матеюк бы меня не изнасиловал
мне не повезло.

Нелинейный монтаж и повторы здесь не фрагментируют текст, а делают его многоуровневым. Он интонационно и сюжетно раздваивается: вот иллюзорный мир, где якобы можно было всего этого избежать, повести себя «правильно» (о чём жертвы насилия постоянно слышат); а вот необратимость, в которой теперь надо как-то жить. Травма деформирует восприятие, и повествование от первого лица погружает читателя в циклические переживания, не даёт остаться равнодушным:

напротив Кинематографа он поцеловал меня в темя
было раннее утро люди стояли на остановке ждали трамвая
лицо одной женщины на фотографии памяти
женщина морщится смотрит вдаль и я для неё не существую
на этой фотографии она случайно
он меня только что изнасиловал
утро утро свежесть.

Подход вроде тот же — так в чём же разница? Коллажные циклы вроде «близким лицом близким лицом» от текстов вроде «матеюк» отличает сам взгляд на то, как писать о насилии. В «Приговорах» Юсуповой предела своих возможностей достигает не документальное письмо, а безличная, бессубъектная поэзия. «”Я”, проступающее в монтаже», о котором говорит Галина Рымбу в предисловии к сборнику, слишком зыбко, оно иллюстрирует трагедию, не преображая. Безусловно, к письму от имени жертвы возникают этические вопросы. Но отстранённая оптика точно так же уязвима для них.
Убедительность художественной правды, если удаётся её достичь, снимает все претензии. Риск «присвоить себе чужой голос» — это и есть цена за возможность создать страшную и честную поэзию, передать настоящую боль — без кавычек. Цена «радикального освобождения». Показать и отойти в сторону — недостаточно. Поэт становится на сторону жертвы, когда принимает удар на себя. В противном случае он — безликий судебный пристав, демонстрирующий доказательства — а значит, такой же пассивный соучастник, как и мы все.

1 https://snob.ru/selected/entry/122517/
2 Dead Dad, и опять, и опять. О поэтическом вечере Лидии Юсуповой в Некрасовской библиотеке. DOXA от 18 апреля 2017 г. + URL: https://doxajournal.ru/texts/deaddad
3 Лида Юсупова. Dead dad .«Kolonna Publocations», 2016.
4 По ту сторону текста. «Приговоры» Лиды Юсуповой: книга на выходные от Екатерины Писаревой. «Новая газета» от 4 сентября 2020 г. + URL: https://novayagazeta.ru/articles/2020/09/04/86962-po-tu-storonu-teksta
5 Далёкие льды в заострённом глазу. Поэтические книги сентября. «Горький» от 29 сентября 2020 г. + URL: https://gorky.media/reviews/dalekie-ldy-v-zaostrennom-glazu/
6 Три книги от Нины Александровой. «Артикуляция» №5, 2019. + URL: http://articulationproject.net/2326
7 См. предисловие к: Юсупова Л. Приговоры. М.,НЛО, 2020.
8 Поэтика феминизма. «Такие дела» от 22 июля 2020 г. + URL: https://fem.takiedela.ru/12/
9 Harryette Mullen, «We Are Not Responsible» from Sleeping With The Dictionary (University of California Press, 2002). + URL: https://www.poetryfoundation.org/poems/145281/we-are-not-responsible
10 Hannah Weiner, «Persons Indicated Present Their Compliments to» from Code Poems (Open Book — A Division of Station Hill Press, 1982). + URL: http://eclipsearchive.org/projects/CODE/CodePoems.pdf
11 Пленница Причального проезда. Мария Малиновская о сексуальном насилии, психологии жертв и документальной поэзии. «Артикуляция» №6, 2019. + URL: http://articulationproject.net/2787
12 Из определения Верховного Суда РФ N 56-О05–73 от 15 ноября 2005 г. + URL: http://sudrf.kodeks.ru/rospravo/document/901970232
13 Нельзя понять: российские законы сложнее произведений Льва Толстого и Иммануила Канта. «Журнал НИУ ВШЭ» от 18 марта 2020 г. + URL: https://www.hse.ru/news/expertise/350398575.html
14 https://zona.media/news/2020/05/15/prisyznye
15 Здесь и далее цит. по: Юсупова Л. Приговоры. М., НЛО, 2020.