О СЧАСТЬЕ
Спроси у человека, что такое счастье,
и ты узнаешь, чего ему больше всего
не хватает.
Начало учебного года я встретила в лор-отделении городской больницы. Я почти не спала из-за отита – по ночам болели уши. Каждое утро начиналось для меня тоскливее, чем если бы мне надо было идти в школу.
В шесть включался свет, и в палату входила хмурая заспанная медсестра с градусниками в стакане. Потом в коридоре, пропитанном неистребимыми запахами хлорки и антибиотиков, у медицинского поста следовала раздача пузырьков с таблетками. Затем – унылая очередь в выстуженную ночным проветриванием и выжженную кварцеванием процедурку. После уколов и других медицинских экзекуций я снова ложилась в кровать, забираясь с головой под одеяло. Зажмурившись и стиснув зубы я ждала, когда пройдёт ещё неделя – вторая половина обещанного лечащим врачом срока до выписки.
Как только я согревалась и расслаблялась, сердце начинало биться спокойнее. На меня накатывала дрёма. Веки тяжелели и глаза закрывались сами собой. И тут, громыхая железной тележкой, на которой стояли большие эмалированные вёдра с дребезжащими на них крышками, в коридоре появлялась пожилая санитарка. Зычным голосом она созывала обитателей отделения на приём пресной и убогой больничной пищи: «Уши-уши, идите кушать!»
Двух моих соседок по палате звали тётя Маша и тётя Клава. Им обеим было под шестьдесят и судьбы их оказались во многом схожими: полуголодное детство в колхозе, чужие углы в городе, у обеих были мужья-алкоголики, только одна развелась, а у второй – умер. Их разговоры начинались и заканчивались подробным описанием всевозможных хворей, а в промежутках они вспоминали свою жизнь, полную тягот, невзгод и обид, выпавших на их долю.
У впечатлительного 13-летнего подростка, каким я тогда была, эти две горемыки отбирали всякие силы не только выздоравливать, но и жить вообще. Как два страшных призрака будущего, они своим примером олицетворяли безжалостность и неумолимость судьбы, ведущей через долгие страдания к трагической развязке.
Я доставала из тумбочки любимую книжку и пыталась погрузиться в неё, чтобы не дать засосать себя серому и тягучему инобытию. Но стоило мне начать читать, как буквы расплывались, и боль, как раскалённым обручем сдавливала голову.
Поглядев пару раз на мои отчаянные попытки, сердобольная тётя Клава не выдержала:
– Брось-ка ты все эти книжки, детка. Нам сейчас голову напрягать нельзя. Побереги себя, ты ж такая молоденькая, ещё жизни не видела, а уже больная вся. Садись сюда, – она провела ладонью по заправленной кровати рядом с собой, – мы лучше с тобой вот что посмотрим.
Она выдвинула верхний ящик обшарпанной тумбочки, стоящей возле кровати, и достала пакет, в котором находилось что-то прямоугольное и увесистое, похожее на кирпич. Это оказался старый бордовый плюшевый фотоальбом с затёртыми углами.
Я обречённо присела на краешек её кровати.
– Детских фоток у меня нет, растерялись, да и не много их было, зато вот! Смотри, свадебные. Мы в 61-м поженились, когда Гагарин в космос полетел. Мой это событие неделю с дружками праздновал, потом ко мне пришёл глаза в кучку, уши врастопырку и говорит: «Я хоть не космонавт, но тоже Юрка, выходи за меня!» А я на радостях и выскочила.
– По любви? – наивно, но почему-то с надеждой спрашиваю я.
– По дурости! – жёстко приземляет тётя Клава.
На мутной чёрно-белой фотокарточке был запечатлен стол, плотно заставленный бутылками и тарелками с едой, мужчины в тёмных мешковатых костюмах и узких галстуках, женщины в цветастых платьях и высоких шиньонах, и на заднем плане, на стене ковер с оленями. Рядом с улыбающейся невестой, у которой завитые волосы торчат из-под коротенькой пышной фаты, сидит пожилая измождённая женщина в скромном платочке, напоминающая тётю Клаву. По другую сторону – захмелевший жених в белой нейлоновой рубашке с мокрыми тёмными пятнами подмышками. В одной руке сигарета и рюмка в другой.
Тётя Клава водит по фото кривым от артрита пальцем, показывает на женщину в платке: «Это моя мамка. Здесь ей сорок лет».
Я недоуменно поднимаю брови, и тетя Клава поясняет: «Она с двадцатого года, всё застала: и голод, и войну, да оно и после добра не было…» – и безрадостно машет рукой.
Тут в разговор вступает подсевшая к нам тётя Маша:
– А ты думаешь какая она жисть в колхозе? Не жисть, а каторга, в трудах да нищете, вот так и изработалась-то к сорока годочкам…
Пока я своим пионерским прямолинейным умишком пытаюсь соединить высокое и почётное понятие «труд» с нелогичным для него следствием
– «нищета», тётя Клава перелистывает страницы и продолжает что-то говорить.
Альбомные фотографии расположены в хронологическом порядке, и вот уже начинают появляться цветные снимки. Так и не найдя объяснений своим мировоззренческим нестыковкам, я возвращаюсь к просмотру.
На сером картонном развороте, в фигурные прорези вставлены три фотографии, и, вглядевшись, я чувствую, что внутри у меня всё сжимается и холодеет.
У открытого гроба, стоящего возле подъезда на двух табуретках, сидит плачущая тётя Клава в чёрном платке, внизу прислонены венки с траурными лентами. Возле усопшего полукругом собралась небольшая группа людей с печальными и сосредоточенными лицами, а чуть поодаль стоят музыканты с духовыми инструментами и большим барабаном.
На второй, как будто фотограф сделал несколько шагов вперёд и перешагнул невидимую границу, крупным планом восковое лицо покойника с бумажным венчиком на лбу. По углам гроба в изголовье стоят зажженные свечи, воткнутые в куски хлеба. На белом кружевном покрывале алым веером брошены гвоздики, и на их фоне мертвец выглядит особенно одиноким и страшным.
Я пытаюсь отвернуться, но взгляд как примагниченный переползает на третью фотографию. На ней уже поминки, люди в тёмных одеждах сидят за столом в свободных позах, разливают по стаканам и стопкам водку, разговаривают, и у некоторых даже на лицах весёлые улыбки.
Я не знаю, что больше меня шокировало: то, что свадебная тема так резко сменилась на похоронную, или сам непонятный ритуал фотографирования смерти, да ещё так близко и подробно, или быстрота смены настроения людей, которые изображали скорбь.
– Тётя Клава, а зачем вы похороны фотографировали?!
– Да раньше как-то принято так было, на память, – не очень уверенно отвечает она, – даже у нас в деревне фотографа нанимали те, кто побогаче жили.
– Так ведь помнить человека надо живым, а не мертвым…
– А живым он мне всю душу вынул своими запоями да дебошами. Глазищи с утра водкой зальёт и начинает куролесить. Последние годы, его трезвым и не видела.
– Я своему за то ж пенделя под зад и дала! – подхватывает тётя Маша.
– Жаль того, что полжизни мне испоганил, всё об ём помирала, надеялась, что заживём, как люди… Бабкам да вытрезвителям, все деньги повытаскала. Всю жисть в одном платьишке ситцевом штопанном проходила. Не приведи тебе Бог нашего горя мыкать, ягодка моя, – жалостливо заканчивает она и заглядывает мне в лицо, – Твой-то папка не пьёт?
– Не знаю, когда я родилась, мама с ним разошлась.
Тут она заполошно всплескивает руками и начинает причитать:
– Клаава! Да что ж ты его вместе с живыми-то повставляла? – разве не знаешь, что их нельзя смешивать?! Люди старые рассказывали, что не упокоится мертвецкая душа, пока не заберёт с собой…
– Я ему заберу! Может, хоть в космосе своём проспится.
– А что с этими фото делать надо, тёть Маш?
– В черный конверт и отдельно покласть, в дальний ящик или коробку с обуви. И выкидать нельзя…
Интересно, как только мужа отнесли и зарыли на кладбище, тётя Клава могла говорить, есть, пить, улыбаться? Или только тогда и смогла? Я смотрю в её выцветшие глаза, и мне хочется прямо в халатике выскочить на улицу и бежать без оглядки, сколько хватит сил от неё, от их долгих вечерних «задушевных» разговоров, от этого места, где всё пропитано стонами, вздохами, ночными криками, во сне.
Столетнее краснокирпичное здание городской больницы стало ветшать и разрушаться не только от времени, но и от человеческого горя и страданий. Если о храмах принято говорить, намоленное место, то о нем точнее было бы сказать наболенное – наболевшее. А вот внутренний дворик здесь удивительно хороший – уютный и ухоженный. В нём много ещё полетнему ярких цветов. На аллеях, под берёзами и клёнами, расставлены старые лавочки с плавными изогнутыми линиями. Но даже выйти погулять в больничный двор я не могла из-за дождливой и ветреной погоды, которая стояла уже неделю.
Чуть наискосок, через дорогу от больницы располагался огромный машиностроительный завод. Наверное, не было в городе такой семьи, которая не имела бы к нему отношения. И моя мама тоже работала на этом заводе. Однажды она решила взять меня туда на экскурсию. Прошли мы через проломленную дыру в бетонном заборе. Про неё знали все: и охрана, и работники, которые пользовались этим кружным путём, в обход проходной, когда по утрам или с перерыва опаздывали на работу или когда требовалось беспрепятственно пронести спиртное.
Прошло много лет, но я до сих пор с содроганием вспоминаю задымлённый и грохочущий цех, с едва различимыми в полутьме станками устрашающих размеров, между которыми сновали силуэты в спецовках. Мне показалось, что я попала в ад. Мы стояли посреди этого надвигающегося лязгающего ужаса, и я, четырёхлетняя девочка, дрожала как осиновый лист. Изо всех сил сжимая тёплую мамину руку, я собиралась сказать, что защищу её от всех чудовищ на свете. Но мама опередила меня.
– Это цех, где я работаю, – гордо сказала она. – На этих станках вытачивают из металла всякие детали, – мама показала на кучу радужной металлической стружки на бетонном полу, – видишь, вот как мы с тобой картошку чистим, так и он из железной болванки срезает лишнее и появляется что-то нужное. А посмотри вверх – это мой кран! Помнишь, я тебе стишок читала:
«Краном висящим тяжести тащим/Молот паровой гнет и рельсы травой».
Вот вырастешь большая, придёшь и тоже будешь здесь работать.
Я с болью и недоумением смотрела на неё и про себя твердила: «Никогда! Никогда я не приду на этот кошмарный завод, и, если бы я только могла, никогда-никогда не отпустила бы тебя больше сюда. Чтоб он развалился на куски!» И видимо, настолько это детское желание было жгучим, искренним и всеобъемлющим, что спустя годы он действительно развалился, вместе со страной, строем и укладом жизни…
В полдень, как только раздавался протяжно ревущий заводской гудок, я хватала тёплую кофту, на ходу засовывая руки в рукава и застёгивая пуговицы, сбегала по старой лестнице на первый этаж в вестибюль. Становилась у окна и начинала представлять, что происходит сейчас через дорогу…
Переодевшись, мама выходила из цеха и спешила в заводскую столовую. Полный комплексный обед она не брала, а наспех съедала только первое или второе. Потом забегала в кулинарию, где покупала мне диетическую лепёшку, язычок из слоеного теста, пирожок с повидлом и торопилась ко мне в больницу. А через 15 минут ей снова нужно было возвращаться на завод.
Я начинала ждать её, как только утром открывала глаза и каждый раз просила не приносить мне ничего, чтобы она не расплачивалась в кулинарии драгоценным временем наших коротких свиданий. Я вдохновенно врала, что нас кормят очень вкусно и питательно, но мама не могла себе позволить прийти в больницу с пустыми руками.
После быстрого обмена вопросами и ответами в больничном холле, я возвращалась в палату. На душе у меня теплело, и в тихий час я лежала с закрытыми глазами, прогреваясь ощущением ещё звучащего во мне маминого голоса и невесомых прикосновений её рук.
Я думала о том, что так было всегда, начиная с момента, как я себя помню. Мама уходила на работу в шесть утра, и я страшно боялась проспать этот момент. Вскакивала спозаранок, чтобы увидеть тонкую полосочку света из-под двери на кухню, услышать тихий звук закипающего чайника и просто посидеть за столом рядом, пока она выпьет чашку чая и съест завтрак. Потом, чтобы не мешать ей собираться, я садилась на стул, стоящий в углу, из которого просматривались все пути из комнаты на кухню и в коридор. И когда мама расчёсывалась и одевалась перед трюмо с тремя зеркалами, оно называлось трельяж, я счастливо смотрела на неё и её отражения, и это было для меня как вознаграждение за предстоящую разлуку на целый день.
Вечером снова всё повторялось, только наоборот. Она приходила поздно, а я ждала. Несколько раз за вечер бегала в ванную и умывалась там холодной водой, чтобы не хотелось спать.
После четырёх смена заканчивалась, мама выходила на остановку, которая назвалась так же, как и завод, ждала автобуса и ехала на вторую работу Мама выбиваясь из сил, чтобы выплатить кредит за кооперативную квартиру, куда она переехала вместе со мной после развода.
Поздно вечером, когда мама освобождалась, больница была уже закрыта для посещений. Поэтому я начинала готовиться ко сну сразу после ужина. Тщательно чистила зубы, расчёсывалась, медленно и плавно проводя по волосам щёткой усыпляющими равномерными движениями. А чтобы не слышать бесконечных нудных разговоров своих соседок, отворачивалась стенке и, заткнув уши ладонями, пела про себя колыбельные песни, пока не засыпала.
Откуда ни возьмись в приятное полузабытьё врывается громкий разухабистый мотив: Бывали дни веселые — Гулял я, молодец Я подскакиваю на кровати, не разобрав, где я, всё ещё надеясь, что это сон, но мои соседки тоже сидят на кроватях с выпученными глазами. И прямо у нас под дверью пьяный голос дико фальшивя выводит: Не знал тоски-кручинушки, Как вольный удалец.
– Мужики, што ли, напились и песни орут? Куда врачи смотрят, держат тут всякую алкашню… – возмущённо вопрошает тётя Маша, и чтобы удостовериться набрасывает на ночнушку халат, выглядывает в коридор и отшатывается назад.
Дверь в ординаторскую нараспашку. Из всех палат выглядывают непонимающие, удивлённые, перепуганные лица. По коридору, шатаясь и шаря руками по стенам, бредут вдрызг пьяные все три доктора и старшая медсестра с букетом цветов. Солирует наш, остальные одобрительно смеются и подтягивают в разных местах…
На лестнице раздается характерный звук падающего тела и бьющегося стекла. И вслед за этим резкая спиртовая волна, как цунами заполняет «ароматом» всё отделение.
По мужским палатам дружно прокатывается протяжный и горестный стон.
Из разбитой трёхлитровки по ступенькам, захватывающими дух каскадами стекает медицинский спирт.
«Ах ты ж етить твою разъетить, опять порядок наводить!» – качая головой вполголоса бормочет санитарка.
Я проснулась такой уставшей после этого дикого ночного происшествия, что еле волочила ноги. Перетерпев все назначенные обязательные процедуры, подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. С того дня, как я попала сюда, впервые после полосы проливных дождей, выдался светлый сентябрьский день. Я смотрела на мокрые растрепанные дождями и ветрами головки астр и георгин, мечи гладиолусов, полёгшие на клумбах в неравном бою с наступающей осенью, и не могла ни на чём сосредоточиться, всё расплывалось и ускользало.
Соседки пошли погулять по коридору, разузнать и обсудить последние новости, а я присела возле окна и решила накрасить ногти…
И вдруг длинный солнечный луч пробился сквозь пелену белых облаков и упал мне на руку. Алый лак ярко вспыхнул, зарделся волшебным диковинным цветком, и всё внутри меня внезапно как будто просияло, проснулось и ожило, наполнилось силами и потребовало движения. Я на секунду прислушалась к себе и безошибочно поняла, что именно хочу сделать немедленно.
Я оделась и выскочила на улицу. Нырнув в подземный переход и вынырнув из него на другой стороне дороги, я вошла в тенистый скверик и остановилась под раскидистой кроной старого каштана сбоку от проходной.
Аллея с чугунным памятником вождю пролетариата, ведущая к остановке, была пуста, на клумбе ещё пламенела сальвия, свежий воздух бодрил тело и очищал мысли.
Наконец громкий длинный гудок возвестил перерыв на обед. И сразу, как будто открылись шлюзы. Людская толпа, как вода под напором, хлынула вперёд, дробясь и разлетаясь на свободные частицы. В потоке лица сливались, и я пожалела, что стала слишком близко у проходной. Боялась, что пропущу и не увижу то единственное и родное, на которое столько лет не могу насмотреться.
Я напряжённо вглядывалась в это людское скопище, и вдруг перед выходом мелькнуло яркое голубое пятнышко. Моё сердце радостно подпрыгнуло в груди, и я беззвучно закричала – мама! Сегодня она надела моё любимое голубое в тонкую белую клеточку платье, которое я уговорила её купить во втором классе.
С той самой памятной экскурсии, я редко что просила купить для себя, потому что понимала, чем оплачиваются покупки, а если мне требовалось что-то действительно необходимое, оно появлялось и без напоминаний… Но, когда я увидела это платье, сначала на своей первой и любимой учительнице, а потом в магазине, в который пришли вдвоём с мамой, я бесповоротно решила, что без него мы отсюда не уйдём.
Я вцепилась в неё, как клещ и умоляла «только померить, и всё». Мама смутилась, и не разгадав моей военной хитрости, согласилась. Платье так ладно село на её стройную хрупкую фигурку, так было ей к лицу, делая его моложе, глаза ярче, улыбку светлее! И это ещё больше укрепило меня, и я сделала следующий шаг.
«Тут такой свет плохой, давай выйдем в зал к большому зеркалу…» И здесь не почуяв подвоха, она доверчиво вышла из примерочной. Я обняла её возле зеркала и громко, со слезами в голосе, завела волынку на весь магазин:
«Мамочка, купи его! Пожалуйста!! Я тебя очень прошу!!!» Какая-то женщина неодобрительно посмотрела на меня и сделала замечание: «Такая взрослая девочка и такая несдержанная, капризная, выпрашивает себе платье! Нельзя быть такой эгоисткой!»
Я про себя обрадовалась и ещё жалобнее продолжила, совсем вогнав маму в краску.
Бедная моя мама! Но мне всё равно не стыдно за этот поступок. Это платье не один год согревает, украшает её, а сегодня ещё подало мне особый знак…
Пока я вспоминала историю его появления, мама уже поравнялась со мной, и я совсем близко видела её нежный висок, слегка тронутую загаром щёку, худенькую шею и узкие плечи. Она стремительно шла вперед, и по её светлому лицу было понятно, что она сейчас не здесь, а уже подходит к больнице…
А я всё стояла, смотрела и не могла ни сдвинуться с места, ни окликнуть её. У меня перехватило дыхание, из глаз текли слёзы, и я быстро-быстро моргала, чтобы они не заслоняли лучшую в мире картину, которая навсегда запечатлелась в моём сердце.
ВОПРОС
«Белый кот – охотник, идущий по следу;
ищущий бесследно пропавших».
Уильям С. Берроуз. «Кот Внутри»
Лина не спеша идёт по улице, которая напоминает то ли туннель, то ли лабиринт. По бокам расчищенной узкой дорожки тянутся высокие кучи снега. Тускло светит холодное бледное солнце, ягоды рябины ярко и сочно алеют под белыми пушистыми шапками. Морозец щиплет щёки, стынут руки в перчатках, но садиться в маршрутку всё равно не хочется. Наконец-то выдалась правильная красивая зима, и совсем не грех немножко помёрзнуть.
На дорожке топчется стайка озябших и взъерошенных голубей, высматривая себе пропитание. У рябенького одна лапка поджата, а на второй он неловко и тяжело подпрыгивает. Морозы стоят нешуточные, много живности городской обмораживается и погибает. Лина хмурится и начинает рыться в карманах, но не находит ничего съедобного. Открывает сумку, не теряя надежды подкормить бедолаг. Ура – нашлись три зефирки. Лина давно знала, что голуби всеядные. Сейчас проверим… – точно! Рябенький голубок, которому она поближе бросила раскрошенную зефирку, проглотил её как так и надо. Тут же подоспели остальные его собратья, и через минуту от угощения ничего не осталось.
Лина идёт дальше. Сегодня она выступала перед малышами в детском саду. Вообще-то она пишет стихи для взрослых, но иногда неожиданно получаются небольшие рассказики для совсем маленьких читателей. Постепенно они насобирались в книжку, которая недавно вышла и имела некоторый успех у бабушек и мам, у воспитательниц детских садов, ну и, самое главное, у самих юных читателей и слушателей.
Дети сидели на расписных крошечных стульчиках, а несколько ребятишек устроились впереди прямо на ковре. Они внимательно слушали, и на их лицах Лина видела и узнавала действующих героев и события, о которых она им рассказывала. Малыши наперебой задавали вопросы: каких зверей любит писательница и какие у неё уже есть. Потом спросили, когда Лина написала своё первое стихотворение и задумчиво слушали ответ, как бы сверяясь – не пора ли им самим начинать творить или можно ещё подождать.
Сидящий на ковре карапуз со светлым пушистым чубчиком старательно тянул руку, и когда до него дошла очередь, задал вопрос, который до слёз рассмешил воспитательниц и поставил в тупик Лину: «А скажите, а когда…когда вы выросли?»
Вообще-то Лину уже давно называют так, как записано в её паспорте – Эвелиной Михайловной. Из детства она ярче всего помнит момент, когда, сжавшись в комочек в кресле стоматолога, на вопрос доктора: «Девочка, сколько тебе лет?» Лина отвечает «Девять». И сейчас, когда она идёт по зимней улице, это ощущается так явно и отчётливо, что перед глазами снова возник вихрастый мальчишка из детского сада и его наивный вопрос вызывает смутное беспокойство. Так когда же это случилось, когда она выросла?
Внезапно дорожку перебегает белый кот. «Снежный кот, белый кот – чёрный кот наоборот», – напевает Лина. Значит, к удаче! Кот снова перебегает дорожку. Спасибо, друг! Зефир голуби съели, эх, дай я тебя хоть за ухом почешу – наклоняется к коту Лина. А кота нет. Он отступил с дорожки в сугроб под дерево и его не видно. Белый на белом. «Эй! Ты где?» – удивляется Лина. Кот молчит и не признаётся. «Ну, я тебя всё равно сейчас найду!» И Лина дотягивается до заснеженной ветки и трясёт её. И тут сразу обнаруживается кот. С небольшим сугробом на макушке он вскакивает, фыркает и бежит по дорожке к ближайшему дому.
И тут Лина чуть не сталкивается с высокой полной женщиной в дорогой шубе и с большими пакетами в руках. Её лицо кажется ей смутно знакомым. Лина всматривается и…
– Вика! Ух ты! Сколько же мы не виделись!
С Викой они не были близкими подругами в школе, но частенько вместе прогуливали уроки, особенно физру. У кого-нибудь дома, чаще у Вики, обсуждали новые кулинарные рецепты, пекли всевозможные коржики и печенюшки. Иногда приносили их в класс и угощали девчонок и некоторых мальчишек… Но это если они получались удачные.
– Викуся! Ты помнишь сколько мы с тобой горелых плюшек схомячили, чтоб никто не узнал? – хохотала Лина, обнимая мохнатую шубу.
– Ой, Лин, это ты? Ты где-то здесь живёшь? Я тебя давно нигде не встречала. Почему не приходишь на встречи одноклассников?
– Да была на одной, не помню, правда, в каком году…
Лина вспомнила свою растерянность на этой встрече. Ей было очень неуютно среди чужих взрослых мужчин и женщин. Косички и хвостики заменили причёски и крашеные волосы. Вместо беготни на переменах и лёгких угловатых силуэтов – отяжелевшие походки и начинающие расплываться формы. Они и не они. А может быть, и я не я, начинала изводится Лина. И всё это происходит в тех же школьных классах и коридорах и смотрится бесконечно грустно и безнадежно. На родительском собрании встретиться было бы и то веселее, чем теперь. Да ещё разговоры… Воспоминания школьных дней только повод похвастаться удачными замужествами или выгодным местом работы…
– Вик, да что это мы стоим и стоим, давай хоть в кафешку зайдём, здесь рядом!
– Ну, давай, Лина, только на минуту, кофе выпьем, мне домой надо…
– Представляешь, у меня до сих пор та тетрадка хранится! С вырезанными рецептами и оценками за каждое блюдо, что мы готовили! Даже при нынешних гастрономических изысках в интернете, всё равно в неё заглядываю, – возбуждённо радостно щебечет Лина.
Вика молча кивает.
– А где ты сейчас работаешь, – отхлебнув глоток кофе спрашивает она.
– Всё там же. Пишу, выступаю, с детьми одарёнными занимаюсь…
– А зарплата у тебя какая?
Лина замолчала. Зарплата была мизерная. А работа – любимая. Лина очень расстраивалась и переживала, что они никак не приходят в соответствие, но обсуждать это сейчас с Викой не хотелось и она грустно пошутила:
– Приснился сон приятный мне когда-то: семь грузчиков несли мою зарплату… А что у тебя, расскажи! Как новогодние праздники прошли? Чем занималась?
– Ну, мы на Тае были с семьёй. Отдохнули. Сейчас покажу фотки.
Вика достала айфон и на экране замелькали буйно зеленеющие тропические растения, накатывающие на берег морские волны, весёлые загорелые люди в купальниках на залитом солнцем белом песке…
– Классно как… А я тоже с подругой была в Таиланде…
Лина вспомнила как они с подругой вместе гуляли. Только подруга в реале, а Лина вместе с ней… по скайпу. Сколько интересного она тогда узнала и увидела…
Лине очень хотелось туда поехать, но не получилось, и, если честно, она сомневалась, получится ли когда-нибудь. Для такого путешествия нужна не зарплата, а деньги.
– Вик, так ты за январь всё захватила: и лето, и зиму. Прямо 12 месяцев.
– Да ну её, эту зиму. Надоела.
– Как надоела? Смотри как красиво!
За огромным витринным окном синели ранние зимние сумерки того необыкновенного оттенка, который так волнует сердце. Их подсвечивали первые фонари, а в воздухе беззвучно кружились пушистые белые хлопья.
— Вот, досиделись, блин. Ещё и снег пошёл. Лин, пойдём!
Они расплатились и вышли из кафе. В воздухе сладко пахнет сдобными булочками, свежевыпавшим снегом и мокрыми хвойными ветками.
Лина вздыхает:
– А мы и не догадались булочки заказать, наверное, их тут вкусные пекут.
– Лин, ты извини, но мне пора. Рада была увидеть тебя. Пока.
Лина смотрит вслед уходящей Вике и видит сквозь большую длинную шубу смутные очертания высокой полной женщины, а ещё сквозь неё силуэт стройной, хрупкой девушки, через которую отчётливо видна озорная девчонка с косой и ямочками на щеках, нос у неё в муке, а внутри у девчонки сияет…
«Хватит сканировать, остановись!» – говорит себе Лина и подставляет лицо падающему с неба и с веток снегу. Мороз крепчает, она поднимает воротник, поправляет цветной вязаный шарф, выдыхая клубы пара, и ускоряет шаг.
…а когда…когда вы выросли?
«А, может быть, и нет?» – тихонько мурлычет в воротник Лина.
ОКОШКО
Вася проснулся, но решил пока глаза не открывать. Он стал прислушиваться, как на кухне поёт весёлую песенку чайник и ему в ответ позвякивают чашки и блюдца, а за окном бодро чирикают воробьи и звонко перекликаются синички. Вася представил, что у них на шее висят малюсенькие колокольчики, и, когда синички прыгают, с ветки на ветку, они тоненько и нежно звенят. И тут отворилась дверь, и в комнату вошла мама. Он сразу её узнал по тихим мягким шагам в пушистых серых тапочках, похожих на двух ласковых котят, потом по тёплому родному запаху. Мама наклонилась к Васе и поцеловала его в щёку:
– Доброе утро, сыночек! Сегодня особенный день – День твоего рождения! К тебе придут твои друзья. Будет весёлый праздник. Я испекла вкусный пирог. А это тебе подарок.
Вася открыл глаза, сел на кровати и засмеялся от радости. Это была яркая расписная картонная трубочка, внутри которой что-то тихонько позвякивало. Вася увидел с одной стороны маленькое круглое окошечко. Ему стало интересно, он осторожно заглянул в него. Темно. «Сынок, это называется калейдоскоп, поверни его к свету, и ты увидишь…» – мама не успела договорить, как Вася спрыгнул с кровати, босиком подбежал к окну, поднял калейдоскоп повыше и поднёс к глазам…
Внутри что-то звякнуло и сложился чудесный узор. Это было похоже на нежные розовые цветы, головки которых раскачивались от ветра, а вокруг дрожали прозрачные стёклышки, похожие на крылышки стрекозы, сквозь них лился тёплый свет, и ещё что-то голубело…
Ой! Его рука почувствовала, что прикоснулась к чему-то прохладному и мокрому! Да это же речка! – догадался Вася. Он быстренько снял одёжку и вошёл в воду. Речка ласково зажурчала, окутала и обняла Васю. Вода была приятной и освежающей, вся в светлых солнечных пятнышках. Маленькие серебристые рыбки резвились вокруг и совсем не боялись его. Вася лёг на воду, и она тут же поддержала его, он плавно развёл по воде руками и поплыл. «Я самая большая рыбка!» – гордо сказал Вася, все рыбки согласились, и они долго играли вместе, ныряли, выпрыгивали из воды, догоняли друг друга…
Потом Вася вышел на берег, тёплое солнышко обсушило и согрело его, и он заснул среди волшебных ярких цветов, имён которых он не успел спросить, и они тихо напевали ему свои самые душистые мелодии.
На порог дома вышла мама и позвала его. Он радостно побежал ей навстречу. Потом оттолкнулся от земли и плавно полетел. «Вот как хорошо», – радостно подумал Вася снижаясь, потом ещё раз легонько оттолкнулся от земли и почувствовал себя совсем невесомым и легко поплыл по воздуху… прямо в мамины объятия. Потом они пошли пить чай. На кухне ярко горел уютный свет, терлась о ноги кошка Монька, усы у неё были в молоке, пахло свежеиспечёнными пирожками. «С яблоками! Мои любимые, – угадал Вася, поднёс пирожок ко рту и вспомнил о замечательном подарке. – Ещё разочек посмотрю!» – соскочил с табуретки, побежал в комнату, взял калейдоскоп, встряхнул его.
…Узор теперь был ярким и чётким: зелёные, красные и синие ромбы и треугольники сложились в мозаичную картину. Это был целый город с башнями и фонарями, мостами и площадями. Все это неуловимо изменялось, мерцало и пульсировало. Вася всмотрелся пристальнее и увидел поток машин, который мчался, сверкал разноцветными огнями фар, ощутил запах бензина и множество других самых разных запахов, среди которых самым приятным был запах приближающегося дождя. «Скорей бы уж дождь пошёл, а то дышать совсем нечем», – подумал Вася, достал из кармана пиджака платок, вытер пот со лба. «Не буду в автобус садиться пойду пешком, – решил он вдруг, – как раз обдумаю завтрашнее выступление на совещании». Когда остановка осталась далеко позади, а до дома тоже было ещё далеко – хлынул дождь. Он ускорил шаг, но все равно почти сразу же промок до нитки, а его ботинки разбухли от воды и стали тяжёлыми. «А ещё Джека нужно выгулять», – со вздохом вспомнил Вася.
Джек – большой и лохматый, уже терпеливо сидел в прихожей. Поводок и ошейник лежали рядом на полу, как укор. «Одному гулять нехорошо» – читалось в преданных карих глазах пса. Вася быстренько переоделся в сухую одежду, взял зонт, и они с Джеком отправились на прогулку…
– Чай совсем остыл, о чём ты думаешь? – внезапно донёсся до Васи чей-то встревоженный голос. Он повернулся и увидел незнакомую женщину, которая внимательно смотрела на него. Вася быстро посмотрел по сторонам: ну да, он дома, на кухне, сидит на своей старенькой скрипучей табуретке… А женщина?.. Вася отогнал странные мысли и смущённо улыбнулся. Конечно же, это Рита, его жена, любимая и добрая, которую он встретил ещё в институте, самая весёлая и красивая девушка на свете. И что ему такое показалось?
– Да устал немножко, пойду отдыхать.
Он вошёл в комнату, включил свет. «Маленькая совсем комнатка, – подумалось ему в очередной раз, – ну ничего, скоро переедем. На новоселье пригласим, – он начал вспоминать коллег по работе, друзей и знакомых, – надо никого не забыть, а то вот наши соседи говорили, что уже и подарок купили, хорошие люди, жаль будет расставаться. Вещей перевозить немного…»
Он бережно погладил рукой фотографию мамы, которая стояла в рамке за стеклом на книжной полке. Печально вздохнул и увидел стоящий рядом калейдоскоп, взял его и осторожно встряхнул…
Тихий, еле различимый шорох осенней листвы… Такой умиротворяющий, что Вася незаметно задремал и увидел себя со стороны, сидящим на лавочке, в соломенной шляпе с палочкой в руке, под почти прозрачным, облетевшим деревом, а над ним жемчужно-серое небо. Жёлтый кленовый лист, плавно покружившись над его головой, опустился рядом на нагретую солнцем лавочку. Вася чувствовал покой и безмятежность, ему не хотелось никуда идти, ни о чём говорить.… Только одна неясная мысль, никак не уходила и немного тревожила его: «жизнь прошла, как три раза в окошко посмотрел».
Кленовый лист прямо на глазах потемнел и свернулся в лёгкую тончайшую коричневатую трубочку, из которой лился чистый и яркий нездешний свет. Вася протянул руку…
НА ПАНЕЛИ
Лида с удовольствием потянулась в кровати. Сегодня долгожданный выходной. Не нужно никуда спешить и можно немного полениться, а уж потом приступить к делам, которые скопились за неделю.
Но стоило вспомнить о них, как «сей длинный выводок, сей поезд журавлиный» своим тяжким грохотом развеял ощущение беззаботности и томную негу. Лида с сожалением отбросила одеяло и пошла в ванную. Долго плескалась, а потом освежённая и душистая вошла на кухню, смолола свежий кофе и всыпала в любимую турку. Уже начала подниматься чёрная блестящая пена и чудесный аромат защекотал обоняние, поплыл манким облаком…
Первым на это отреагировал телефон вежливым мужским голосом:
– Здравствуйте, у вас есть шиншиллы?
О да. Их есть у меня! У неё есть шиншиллы. Целый питомник шиншилл. Хотя начиналась эта история, как водится, с одной пушистой, невероятно милой зверушки. Но через несколько лет Лидино увлечение переросло в серьёзное основательное предприятие с капитальными вложениями и безнадёжной попыткой самоокупаемости.
Благодаря им, она открыла столько нового в себе и людях. Вышла за зону комфорта, а там совершенно новые формы жизни. Обрела такие знания, умения и навыки, о которых раньше не подозревала…
Доска пятёрка сгрызается за полгода, а если взять обрезную аккуратную дюймовку, то месяца через три пушистые зубастики изведут её на вологодские кружева… И тогда – благо рынок стройматериалов в шаговой доступности – шуруповёрт в руки и вперёд.
Стеклянные дверцы витрин, которые периодически неизвестно почему разбиваются, заказать можно в стеклорезке, которая располагается в одном из гаражей в начале Архиерейской рощи…
На внутренней стороне двери в шиншиллью комнату, бывшей раньше Лидиным кабинетом, висят листы с проверенными схемами успешного лечения инсульта, поноса и лишая.
Про горы разнокалиберных шприцов, медикаментов и средств обработки редкие гости спорят до хрипоты и на деньги: на что больше похожа Лидина квартира – притон или реанимацию?
Реализация шиншилл – результат удачной фотосессии, тонкой дипломатии и цыганского гипноза. Передать прелесть движений шиншилл посредством фотографии – йога чистой воды. За один час работы сбрасывается 3 килограмма, в основном за счёт нервных клеток.
А генетика? Определённо шаманство, а не наука. Как иначе относиться к выкладкам по прогнозируемым окрасам будущих щенков от одной пары: 75% одного окраса, 25% другого, 15% третьего… Если бы их и рождалось столько, как и процентов – сто, так нет – один, два, максимум трое. Вот и радуйся…
Но этой весной шиншиллы подарили Лиде целый детский сад! В каждой витрине шустро прыгали и попискивали пушистые комочки. Малыши подрастали, и уже настала пора искать для них новых заботливых владельцев. Поэтому Лиду воодушевил вопрос позвонившего незнакомца, и она обрадованно закивала:
– Да-да, есть. А кого вы хотели бы: мальчика, девочку, может быть, вам парочку подобрать? Какого окраса?
Мужчина чуть замялся:
– Ни то, и ни другое. А можно ли у вас попросить шиншилльих какашек?
– … в смысле? Использованные опилки, на удобрение?
– Нет. Самые свежие какашки, не старше 2 часов.
– Зачем?
– Да, я это… экскремент хочу сделать!
Лида разочарованно нажала отбой. Обернулась к плите. Конечно же, кофе сбежал, всё надо отмывать. Чёрт бы побрал таких шутников! А голос такой приятный показался вначале…
Оставшегося напитка хватило на половину чашки. Обидно, конечно, ну ладно… «Не испортят нам обедни злые происки врагов!!» – бодро пропела Лида, добавив в кофе ложечку сгущённого молока, и сделала глоток.
Звонок раздался снова. И вновь обладатель сочного баритона:
– Извините, пожалуйста, за неудачную шутку. Ваш телефон нам дала ветеринар Ирина Сергеевна. У меня тоже есть шиншиллы, точнее одна. Она заболела, и вот ничем не можем остановить понос.
Лида не удержалась, съязвила:
– И что вы хотите своей шиншилле показать правильные какашки?
– Я каждый день полки драю, утром и вечером. Всё размазано, Шуша грустная, грязная, похудела… И запах такой отвратительный…
Лида закашлялась и бухнула чашку об стол. А трубка тем временем расстроенно продолжала:
– А Ирина Сергеевна сказала нам, что есть такой способ: взять помёт от здоровой шиншиллы, развести водой и выпаивать больную до восстановления микрофлоры. Ещё раз извините, надо было сразу сказать! Я могу прямо сейчас подъехать, только скажите куда. Пожалуйста, помогите, поделитесь…
Лида вздохнула. Отказать в спасении незнакомой, но страдающей зверушке она не смогла бы. Договорились встретиться на остановке возле её дома. И только положив трубку, Лида вспомнила, что не спросила ни имени его, ни как они узнают друг друга.
Решив, что на месте видно будет, она взяла совок со щёткой и пошла к витринам. Смела с полок свежие шиншилльи болюсы, ссыпала их в небольшой пакетик с зип-замком и отправилась на встречу.
В тени старых тополей на тротуаре рядом с остановкой примостился стихийный базарчик. Жители ближайших домов называют его – «Панель».
Здесь разнокалиберные старушки бойко торгуют «с земли» дарами садов, огородов и оптовой овощной базы, разложив свои товары на клеёнках, картонках и деревянных ящиках.
Постоянных торговок две. Первую зовут «Красная Шапочка», у которой в корзинке вместо пирожков утрамбованы пластиковые стаканчики с малиной. Это её специализация и монополия. Однажды обнаружив у какой-то случайной дачницы аналогичный товар, Красная шапочка злобно выкатила налившиеся кровью глаза и заорала на всю улицу:
– Я в войну партизанкой была! В болоте с головой часами сидела, через камышину дышала, всё здоровье растеряла! А ты меня копейки трудовой пришла лишать со своей малиной краденой! Лазишь по чужим дачам, а потом сюда несёшь, спекулянтка! Да чтоб у тебя и у детей твоих…
Перепуганная женщина, сначала пытавшаяся робко возражать, не выдержала потока матерной брани, угроз и проклятий. Она подхватила свои ведёрки, отошла и села в одиночестве по другую сторону дороги. А Красная Шапочка с волчьей свирепостью продолжала бушевать до самого вечера, то бормоча, то выкрикивая всяческие непотребства, от которых проходящие мимо люди вздрагивали и шарахались.
Рядом с Красной Шапочкой обычно сидела вторая старожилка: согнутая в дугу старушонка – «Божий Одуванчик» в черной затёртой плюшевой шубейке с костылём и палкой. Лида не раз видела, как по утрам она, кренясь из стороны в сторону, ковыляла в стоптанных войлочных сапогах на Панель.
А потом дети подвозили ей ящики с помидорами и огурцами. Одуванчик, поплевав на свои крючковатые пальцы, раскладывала их в небольшие кучки по три штучки.
– Это точно домашние? Мне для ребёнка надо, – глядя на крупные, идеально ровные, глянцевые помидоры, наивно допытывалась какая-нибудь молодая женщина.
Маленькое сморщенное личико Божьего Одуванчика расплывалось в благостной елейной улыбке:
– Свои, деточка, с огорода, час назад на грядке ещё росли…
Пряча полученные деньги в кошелёк, её высохшие когтистые руки начинали дрожмя дрожать, выдавая истинные чувства.
Остальные труженицы Панели были эпизодические, хмурые или чрезмерно угодливые, невзрачной и неказистой внешности, в затрапезных кофтах и юбках тёмных тонов.
Иногда по вечерам появлялась пожилая круглолицая румяная женщина в кокетливой белой кружевной шляпке. Её импровизированная витрина из табуретки и ящика отличалась разнообразием. Здесь было всего понемножку: кудрявые душистые пучки укропа и петрушки, тёмно-зелёные бархатные букетики молодой крапивы, сезонные овощи, фрукты, полевые и садовые цветы.
Однажды, по пути на дачу через луг, Лида встретила Кружевную Шляпку. Они поздоровалась и разговорились. Выяснилось, что они почти соседки по дачам. Но Лида выбиралась сюда очень редко, а Кружевная Шляпка регулярно приезжает на дачу первым автобусом и не спеша, по утреннему холодку, трудится на своих грядках. Она оказалась ещё и полной тёзкой – Лидией Александровной – и на пенсии встаёт, по-прежнему, так же рано, как раньше на службу. Днём, после трудов праведных, её забирает на машине дочь. Пообедав и немножко отдохнув, Лидия Александровна нагружает тележку дачной продукцией и отправляется на Панель.
– А что за служба? – поинтересовалась Лида.
– Военная. Дослужилась в войсках связи до майора. А потом после смерти мужа у меня инсульт случился и комиссовалась по болезни.
– Так, а зачем вам торговать, военная пенсия разве не позволяет?
– Пенсия хорошая, но дома сидеть тоскливо, дочка своей семьёй живёт. Вот иной раз парадку надену и выйду, на людей посмотреть, словом перекинуться.
Обитательницы Панели с хищным вниманием встречали подъезжающие автобусы и синхронно провожали цепкими взглядами каждого проходящего мимо потенциального покупателя, не забывая, при этом, отслеживать успехи и считать доходы у коллег-конкурентов. Окликать клиентов и сманивать их друг у друга было не принято. За это немедля следовала разборка с проработкой.
Продираясь через строй красноречиво молчащих торговок, как сквозь заросли шиповника, Лида высматривала своего таинственного адресата.
На остановке стояли несколько женщин и всего один мужчина средних лет неброской наружности. Лида сначала обрадовалась этому и направилась к нему, но в паре метров остановилась в нерешительности. Может быть, он ещё не подъехал? Так запросто подойти к незнакомцу со своим «волшебным снадобьем» она не могла. Не сводя глаз с мужчины, она осторожно достала из кармана пакетик, покрутила его в руках и мгновенно ощутила на себе несколько косых, удивленных и даже недобрых взглядов. А мужичок тупо смотрел на неё в упор и молчал.
– Ещё раз здравствуйте! – раздался за спиной взволнованный радостный голос. Перед Лидой стоял высокий светловолосый мужчина, ярко выраженного скандинавского типа, с голосом, как у диктора ночных передач. Он широко улыбался. Потом быстро наклонился к Лидиному уху и заговорщицки шепнул:
– Лекарство принесли?
Лида смутилась и почувствовала, как вспыхнули щёки.
– Выбрала самые красивые! Пусть ваша Шуша поскорее выздоравливает! — она протянула пакетик и неожиданно почувствовала, как в её ладонь легла большая шоколадка.
– Да не стоит, это ж неравноценный обмен!
– Очень даже стоит. Ведь шоколад тоже считается лекарством, от плохого настроения. Не обижайтесь на меня, ладно?
Следующие пару дней Лида нет-нет да и возвращалась мыслями к забавному эпизоду, вспоминая, что имени нового знакомого так и не спросила.
Но потом, в круговерти каждодневных забот и событий, она, казалось, и вовсе забыла об этой встрече.
Что-то похожее на дежавю она испытала, когда ровно через неделю солнечным субботним утром на экране смартфона высветился смутно знакомый номер. И снова девушка удивилась богатству оттенков голоса, ярко и зримо передающих эмоции их хозяина.
– Здравствуйте, Лида! А у нас дела получше… Какашки хоть и мягкие, блестящие, но уже без гнилостного запаха! Ещё надо вашего целебного средства!
Лида попыталась отпить глоток и поперхнулась. Кофе загорчило во рту. Шоколадку пришлось отложить до лучших времён. Это ж надо уметь так всё испортить! Как он чувствует, когда я за стол сажусь? «Пользуется моей добротой», – пробурчала она про себя, но уже почему-то не очень сердито.
Не найдя пакетиков, оторвала кусок фольги, свернула из него кулёчек и пошла к витринам с шиншиллами. Смела новую дозу «лекарства», завернула и, чуть задержавшись у зеркала, тщательно причесалась.
На Панели утреннее торжественное построение. Все в сборе. Бабушкамайор, Кружевная Шляпка, тоже щебечет с какой-то покупательницей. Но, едва завидев Лиду, она оборвала разговор и незаметным жестом поманила её в сторону.
Отойдя под дерево, сразу после «здрасьте» быстрым шепотом и оглядываясь на своих товарок, начала:
– Лида! Конечно, это не мое дело, но вы бы в другом месте встречались.
– А что такое?
– Тут некоторые, – лёгкий кивок головы в сторону Панели, – собрались участкового вызывать…
– Да что случилось, наконец? При чём тут участковый?
– Моё дело предупредить, а что вы там в маленьких пакетиках выносите и кому передаете, того мне и даром не надо.
Она улыбнулась и энергично вернулась на свое рабочее место.
– Доброе утро, Лидочка! А я в деревне был и кое-что вам привёз, – вывел Лиду из состояния соляного столба жизнерадостный голос, обладатель которого протягивал ей пакет с какими-то деревяшечками. – То есть, вашим шиншиллам. Веточек вот нарезал берёзовых, грушёвых, ореховых. Шуша больше всего яблоневые грызть любит, ваши, наверное, тоже, я их побольше положил…
Она машинально отдала ему кулёчек из фольги, обрадованно потянулась за пакетом, но тотчас отдёрнула руку.
– Послушайте, я даже не знаю, как вас зовут, но, похоже, мы по одной статье срок мотать будем….
Незнакомец хлопнул ладонью себя по лбу:
— Вот я валенок! Вадим! – он сделал лёгкий поклон и весело подмигнул. – А что планируется такое криминальное? Расскажите! Мне, может, подготовиться надо…
Краем глаза Лида успела заметить подозрительную активность в овощном ряду и каким-то шестым чувством почуяв угрозу, она аккуратно взяла Вадима за рукав и тихонько потянула прочь от остановки.
– Да не планируется, а уже совершилось. Записали нас в наркодилеры! – на ходу принялась рассказывать Лида.
Вадим остановился и ошарашенно уставился на неё.
– Кто?
– Ну, тут у нас на Панели, – Лида махнула рукой на бабок, сидящих перед остановкой.
– Гм! – и вдруг смех накрыл его так, что слёзы брызнули из глаз. Он хохотал на всю улицу, порозовев до корней своих золотисто-пшеничных волос.
– Всё это было бы смешно, конечно…
– Но живыми мы им не сдадимся! Я дам вам парабеллум. Мы будем отходить в горы. Я знаю здесь рядышком кофейню, там мегаклассный кофе, варят на 100 % колумбийской арабике. Мне очень хочется вас угостить! Говорят же, хороший колумбийский кофе – это просто плохой колумбийский кокаин!. – он снова прыснул от смеха. – И раз уже мы с вами подельники и соучастники, обсудим, что с этими бдительными путанами делать.
Лида не относилась к кофейным наци. Куда больший интерес у неё вызывали интерьеры, оформление, атмосфера места.
Кофейня «Диск» находилась всего одной улицей выше, в пяти минутах ходьбы от её дома. Странно, но Лида раньше здесь никогда не была.
Вадим распахнул перед ней большую стеклянную дверь, и девушка почувствовала густой обволакивающий аромат кофе, смешанный с аппетитным запахом свежей выпечки, что сразу расположило Лиду к этому заведению. Уютную атмосферу создавало мягкое тёплое освещение. Посетителей в зале было немного – парочка влюблённых, воркующих в дальнем углу, и две девушки.
Пройдя мимо высоких деревянных столов и стульев с коваными ножками, Лида направилась к тёмно-синему велюровому дивану, над которым на стене была прибита лёгкая полочка, украшенная виниловыми пластинками.
Она удобно расположилась, подложив под спину две маленькие чёрно-белые подушки с геометрическими узорами. Вадим сел напротив в серое мягкое кресло.
Лида огляделась и отметила сразу несколько по-домашнему уютных уголков. Рядом с барной стойкой обнаружился старинный, но работающий проигрыватель, из которого доносилась тихая музыка с характерным шипением и потрескиванием.
Два лёгких удобных стула и широкая деревянная столешница у большого окна, слева небольшая стопка книг, справа неброский цветок с тёмнозелёными плотными листьями. Здесь хорошо сидеть, смотреть на улицу и думать, а потом достать из сумочки нетбук и писать… Она решила, что придёт сюда ещё с подружкой или даже одна.
Приветливый бариста принес кофейную и чайную карты. Лида улыбнулась ему и вдруг ей в голову пришла мысль. Прощебетав комплимент о том, что настоящий профессионал умеет приготовить десятки видов эспрессо и кофейных напитков, она покосилась на Вадима и невинно спросила:
– А Копи Лювак у вас есть?
– Да откуда? Он сто долларов за чашку стоит! Вы у нас первая его спрашиваете.
Вадим поспешно вмешался:
– Не проблема, принесите, раз гостья заказала!
Бариста смутился:
– Да нет его у нас. За ним в Лондон или Париж ехать надо, в крайнем случае, в Москву…
Вадим удивленно спросил:
– А что это за сорт такой?
Лида повернулась к нему:
– Давайте закажем лавандовый раф с шоколадными маффинами, а про Копи Лювак я вам расскажу, – и улыбнулась краешками губ.
Вскоре на столике появились два стеклянных бокала, в которых пенилось воздушным облачком кофе со взбитыми сливками нежно-сиреневого оттенка. И как только Вадим взял свой бокал за ручку и поднёс к губам, Лида, пристально глядя ему в глаза, произнесла чуть замедленным, загадочным голосом:
– Вы попросили рассказать про Копи Лювак, так вот…
И сделала интригующую паузу.
Вадим сделал глоток, подался вперёд, подперев кулаком подбородок и выразил готовность слушать.
– Да, Лидочка, что это за кофе, отчего он такой дорогой?
Многообещающе улыбнувшись, и как можно более проникновенным голосом, каким рассказывают волшебную сказку, Лида начала:
– Живёт на острове Суматра такая маленькая серая зверушка с грустными глазами – лювак, это по-индонезийски. Двоюродная сестричка куньим и кошачьим, её ещё называют пальмовая куница, циветта и мусанг.
Днем она спит на деревьях, а ночью охотится. Она, в принципе, всеядная, поэтому если никого не поймает, с удовольствием ест свежие и спелые кофейные ягоды в лесу или на плантациях…
– И почему она грустит, эта милая зверушка?
– Из-за людей, конечно. Только им могло прийти в голову ковыряться в фекалиях этого бедного мусанга…
– Зачем? – Вадима передёрнуло и он нахмурился.
– Зверёк свою территорию пометил, а люди увидели на земле кучки спрессованных кофейных зёрен, и самый рачительный решил собрать, отмыть, обжарить, перемолоть…
– Лида, только не говорите, что это…
– Именно это! Пищевые ферменты в желудке у мусангов придают потом этому чудо-напитку «карамельный», «цветочный», «сливочный», «шоколадный» оттенок. Это очень тяжёлый ручной труд – сборщики испражнений к концу дня с ног валятся, а ещё ж надо сортировать, мыть, сушить… Вот и дорого, конечно. Да если бы ещё только это. Как прибыль первая появилась, стали охотиться на этих бедолаг-мусангов. В клетках насильно кофе закармливать, чтобы побольше экскрементов получить. А они в неволе не размножаются. Замучают, новых ловят…
– Лидочка, а зачем он вам? Как можно это вообще пить, это извращение?!
– Советуют медленно — чтобы прочувствовать вкус и запах. Заедать конфетами не стоит.
Здесь Лида добавила в интонацию ещё больше певучести.
– А в Австралии есть «обезьяний кофе». А ещё слоны. Но это уже в Таиланде. Там слонам 100% арабику скармливают, а дальше так же, как и с люваком, только, наверное, вёдрами собирают… Сорт называется Black Ivory (черный бивень). Ароматный, без горечи.
Лида допила свой кофе. Вадим в прострации уставился в окно.
За большим витринным стеклом неожиданно появилась фигура полицейского. Казалось, он смотрел через него внутрь, как в аквариум, выбирая нужную рыбку.
Лида удивилась, вспомнила утреннее предупреждение и замерла.
Неужели?! «Не гляди», – молил её какой-то внутренний голос, в котором отчётливо слышался жалобный всхлип философа Хомы Брута.
Лида опустила глаза. И тут же, против своего желания, не вытерпела и глянула. И как загипнотизированная стала считать звёздочки на синих погонах. По четыре. На каждом плече.` Капитан полиции вошел в кофейню. Зорко оглядел зал и сел за соседний столик, перекрыв дорогу к выходу.
Вадим, не отрывая от него застывшего взгляда, как в замедленной сьёмке достал из кармана сверточек из фольги, развернул и высыпал содержимое в кофе. Потом ложечкой размешал напиток и отхлебнул…
На вскрик девушки обернулись все, кто находился в зале. Капитан плакатно улыбнулся, многозначительно поиграв бровями: «Мы поможем – мы все время на посту»…
Вадим криво усмехнулся и допил кофе.
– А говорили, что нет у них такого сорта…
Лида выбежала из кафе.
Утром, хмурая и не выспавшаяся, Лида рассеяно смахивала щёткой мусор с полочек витрин и перебирала варианты ответов на вопросы, которые полночи донимали её хуже комариного писка. Перед глазами стояло отчаянное лицо Вадима. Что его заставило это сделать? Неужели он такой трус? А может и с собой что-то было? И если бы их забрали, то это обнаружилось… Но он вроде не похож на наркомана. Нет, не похож, совсем! А вдруг он барыга…
Хватит. Это нужно выяснить. Была не была! И она набрала номер:
– Привет, как самочувствие Шуши? А ваше? Я тут с утра уборкой занимаюсь, никому ничего не нужно, для профилактики?
Вадим ответил сразу бодро и бархатно:
– Лидочка, привет! А я как раз собрался вас набрать, хочу в гости пригласить. Я жене рассказал о нашем вчерашнем приключении, мы смеялись весь вечер. Она в честь спасительницы нашей Шуши такой пирог испекла вкууусный. Чаю попьём, познакомитесь поближе. Да и свою подопечную проведаете.
Упс! Жена. Лида слегка растерялась. Хорошо это или плохо? Наверное, хорошо. Да, точно хорошо.
– Во сколько вас встретить?
Лида прикинула, сколько ей нужно на сборы и решила не откладывать на поздний час. Договорились встретиться на прежнем месте в полдень.
Надевая выходное платье, Лиде в голову пришла неожиданная и очень тревожная мысль: а вдруг никакой жены нет?
И пирога тоже нет?!
Или так: жена, может быть, и есть, но дома ли она? Вдруг это только усыпляющая бдительность уловка?
Ведь она ровным счётом ничего о нём не знает. Может быть, его и зовут по-другому, и шиншилла была поводом, чтобы…
Чтобы что? Лида почувствовала такую сильную слабость, что даже присела на стул и задумалась.
Вот как она так опрометчиво согласилась пойти в неизвестно какие гости? А если он псих, маньяк, преступник? Конечно, он не похож, но кто из известных потрошителей был похож? Все эти свирепые и кровожадные душегубы жили среди нас и считались хорошими соседями, уважаемыми и преуспевающими людьми. А Чикатило вообще филфак окончил…
К лешему платье, только джинсы.
Хотя, разве кого-то спасали джинсы? Может, не идти никуда? У Лиды пересохло во рту.
«Общение с людьми совращает к самоанализу» – вспомнилось из любимого Кафки. И, правда, что она хочет от этого человека? Помогла ему шиншиллу вылечить, и хорошо. Зачем с ним встречаться, знакомиться с женой, чай пить? Внутренний голос с готовностью включился в диалог.
– Разве не увлекательно узнавать что-то новое, набираться опыта?
– Не смеши свои тапочки, Лида. Ты десять лет шиншиллами занимаешься, что ты от него узнать можешь?
– А как же простая радость общения: просто сидеть, разговаривать, чай пить, улыбаться? Это ни телефонами, ни компьютерами не заменишь.
– Ага, ты уже повысила себе настроение, сидишь и думаешь, что лучше в гости взять: травмат или шокер. Хотя, если поставить себя на его место, не побоялся же он тебя к себе в дом пригласить? Вдруг ты воровка на доверии?
– Все начинается с общения, если общение интересно — возникает дружба.
– Скажи мне кто твой друг, и я скажу тебе кто ты. Так вот ты, Лида, дура. И шиншилла твоя дура! И друзья у тебя такие же.
Лида взглянула на часы, сердце ёкнуло, упало и закатилось в пятку.
На Панели толпились люди. Бабки сидели с видом «молим тя, величаем тя, ублажаем тя». Поискав глазами белую кружевную шляпку, Лида подошла и, в надежде, что хотя бы одна сидящая рядом торговка услышит, грозно спросила:
– Которая из них бегала к участковому? – и, понизив голос, – Товарищ майор, можно вас на минуточку, дело есть, срочное…
– Вот и дожилась! Взяли в дело, – добродушно проворчала себе под нос Лидия Александровна, когда они зашли за толстый, растрескавшийся чёрно-серый ствол тополя.
Лида быстро и сбивчиво обрисовала картину своего затруднительного положения и попросила помощи.
– Если человек спрашивают у вас совета, нужно просто одобрить глупости, которые этот человек уже совершил.
– Это кто такое сказал?
– Неважно. А вот что тебе инстинкт самосохранения говорит? Он редко ошибается.
– Говорит, что надо доверять людям, потому что хороших больше.
– А этот рыжий шиншилловод просто ангел с крылами?
Лида почувствовала, как краснеет, стало жарко глазам, загорелись кончики ушей…
Лидия Александровна усмехнулась и хитро прищурилась.
– Ладно. Иди и не бойся. Вон он стоит уже. И чтоб до вечерней поверки была, как штык.
Лида шла к остановке, глядя в открытое лицо улыбающегося ей мужчины и не могла решить, что ей делать: то ли улыбнуться в ответ, то ли развернуться и убежать.
Вадим оживленно заговорил. Лида слушала вполуха, избегая встретиться с ним глазами, блуждала взглядом по сторонам, всё ещё пытаясь придумать приличную, хоть и запоздалую, отговорку. Где-то сбоку что-то ярко блеснуло. Лида и Вадим одновременно повернули головы в сторону вспышки. На Панели, как единственный зуб среди стёртых гнилых пеньков во рту безобразной старухи, стояла румяная женщина в кокетливой кружевной шляпке и почти в упор их фотографировала.
Увидев, что её обнаружили, она не смутилась и телефон не спрятала.
Более того, торжествующе улыбаясь, нашла ещё какой-то удачный ракурс и продолжила снимать.
– А это что за папарацци?!
Лида всё поняла, и настроение сразу поднялось.
– Ох, попали мы под объективы Шелленберга! Это ж не просто труженица панели, это их пресс-атташе. Хорошо, если на ютубе выложит. Но, боюсь, снова к участковому на стол, дорожка-то уже протоптана…
Вадим было дёрнулся в её сторону: «Пойду ей сейчас интервью дам…», но Лида, загородив ему дорогу и придав лицу капризное выражение, произнесла:
– А пирог не остынет?
Когда Лида и Света подошли к просторной красивой витрине со множеством деревянных лесенок, полочек, домиков, Шуша и Паша, обнявшись, спали в беговом колесе одним большим серым клубочком.
– С первого дня как мы его от тебя принесли, познакомили их, постоянно вместе! А теперь ещё и вот такое чудо у нас…
Умиляясь нежной семейной идиллии, Света повернула ключик в небольшом навесном замке, открыла стеклянную дверцу и положила рядом с пушистым клубком сушёных яблочек. И клубочек зашевелился и раскрылся, как лепестки. Яблочки мгновенно исчезли, только мелькнули два быстрых хвостика, а возле пустой ладошки топтался крохотный, но крепенький шинше-ребёнок, который обнюхивал и легонько, но требовательно покусывал хозяйские пальцы.
– Ну и родители бессовестные! Дитё без угощения оставили!
Родители довольные сидели в углу и без всякого зазрения совести хомячили лакомство.
– Сейчас, маленький, дадим тебе вкусняшечку… – хлопотали возле малыша девушки и обе протянули ему угощение.
Малыш схватил дольку зубами. Потом ещё одну в лапки и с добычей поскакал в укрытие.
– Свет, а как мы нашего первенца назовём?
– Лидочка, давай за чаем придумаем, а то пирог остывает. Вадим сейчас из мастерской придёт.
– А вот и я! Девочки, привет! – Послышался из коридора знакомый оперный баритон. Вадим, поставил на пол два здоровенных черных непрозрачных пакета и оживленно повернулся к Лиде. – Малыша нашего уже видели?
– Видели! Мой руки и за стол!
На большом блюде красовался румяными боками пышный ароматный пирог.
– О, это же мой любимый маковый пирог! Самый вкусный из всех, что я пробовала! Самый, незабываемый!
– Да, Лидочка, тот, что я на наше первое знакомство испекла!
– Тот, которым маньяки заманивают в свое логово…– засмеялся довольный Вадим.
Разливая по чашкам с яркими расписными цветами чай, Света гостеприимно подмигнула:
– Я так думаю, по-хорошему такое событие обмыть надо бы, ты как, Лида?
– Я только за! Мы теперь как никак, сваты!
Света достала два бокала и наполнила их янтарным, благоухающим терпким осенним виноградным духом, домашним вином.
– А почему два? – удивлённо спросила Лида – Вадим хотел тебя отвезти, ему ещё за руль садиться.
– Да ну, зачем? Тут идти три дома, что я не дойду?
– Сюрприз. И маленький презент вашему шиншехозяйству,. – Вадим вышел в прихожую и вернулся с пакетами. В них оказались два добротных деревянных домика и два больших деревянных беговых колеса. — Вот и вашим сделал, пусть бегают на здоровье.
– Ой, спасибо огромное, – Лида радостно захлопала в ладоши, – какие классные! А то мои старенькие все, погрызанные. Да, сама я их не донесу, и правда, тяжёлые…
Остановив машину на достопамятной, почти легендарной остановке, Вадим достал их багажника пакеты:
– Я помогу донести.
Проходя по Панели, Вадим отдал честь свободной рукой Лидии Александровне.
– Здравия желаю! – отсалютовала она. – Возить вам — не перевозить!
Таскать — не перетаскать! – и, с лукавой иронией, кивнула на пакеты. – У вас всё передачки увеличиваются, работаете с размахом, в крупных размерах.
– Да это колёса, – простодушно поделился Вадим.
Лида весело улыбнулась увидев, как все до одной головы торгующих на Панели, как подсолнухи за солнцем, повернулись в их сторону.
Опубликовано в Дрон №1, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!