Кристина Андрианова- Книга. “НЕМАН” В “МЕЛАНХОЛИИ”. И НАОБОРОТ

Екатерина Мантурова, Игорь Голубь. Неман. – Калининград: Смартбукс, 2019.
Мирослава Бессонова. Меланхолия. – Уфа: Китап, 2019.

Прошедший 2019 год для многих (в первую очередь, уфимских) литераторов без преувеличения стал в хорошем смысле настоящим книгопадом русскоязычных изданий: на свет появились (у кого очередные, у кого – первые) литературные детища Наталии Санниковой, Владимира Кузьмичева, Светланы Смирновой (аж две книги), «прощальный» сборник ныне нижегородки Алины Гребешковой. Не сомневаюсь, что подробнее о них расскажут позже (а частично уже рассказали в прочих СМИ). Остановлюсь на том, что успела прочесть и проанализировать в спрессованное декретное время – на «Меланхолии» Мирославы Бессоновой («Китап», серия «Голоса молодых») и – сюрприз для республиканского читателя – «Немане» калининградских поэтов Екатерины Мантуровой и Игоря Голубя. «Само собой, – скажете вы, – Бессонова – поэтесса уфимского разлива; но при чем тут калининградцы?». Во-первых, всегда интересно почитать, так сказать, российских других – иную поэтическую школу, если хотите. Тем паче, когда авторы, присылая книгу, и не рассчитывали на какой-либо анализ (ан нет – он еще и в стиле их соотечественника Канта… шутка).
Что же, во-вторых – думаю, всем станет ясно в конце этого отзыва.
Потому начнем, пожалуй, с балтийского «Немана», а «Меланхолию» оставим на прочие зимние вечера (то бишь для следующего журнального номера).

1. «Неман»

Мантурова и Голубь – супруги, чьи произведения, объединенные отеческой темой, представлены под одной обложкой в символически равной пропорции. Поэтическое равенство полов начинается с женской гражданской и философской лирики, – но это вовсе не значит, что нужно готовить платочки и валерьянку. Вот тебе в первом же стихотворении Екатерины и образ цветка на дороге – выжившего старшины, и «товарняка стальная саранча», и мазутные метастазы, и вспоротый воздух (в другом произведении «Машины вспорют стену за стеной, / Как кости, передавят каждый камень»)… В общем, вполне себе железный слог с ярким, натуралистическим образом живого города. Который подтверждают дальнейшие «мечи цветов-гладиолусов», лучники, патронташи каштанов, павший рыцарь Рагнит (кто не знает – неманская крепость), латы которого люди растаскивают «по кирпичу», даже отсылки к местному криминальному скандалу из недалекого прошлого («винеровский процесс»), и другие совершенно бойцовые мотивы. Как-никак – старый орденский замок – и город в целом.
Мантурова – визуал и, как многие женщины, сильна в образах, контрастах, сравнениях, а там и в неологизмах, аллитерации, анафоре (яркий пример последнего – «Город, который…»): на синем фольксвагене – в рыжую гуашь; синь как эпоксид, воздух как вода; дамоклов серп, «тевтонический навес», полусвятые полуубогие нищие, древне-прусская боль (и далее в подобных случаях – орфография автора), «черепичная чешуя», «шиповника салфетки», «слюда луж», «сивая ракита», «панцирь щеки», «брызгая бензиновой слюной», «краснокаменные сердца»; «светила, как зерна попкорна, осыпаются в блюдечки луж»; звезды «таращат… круглые глазищи», ивы облиты дождем, словно лаком; автобус, режущий туман, как пирог; день-чулок, который сползает; наконец, такие строки, как

Реку вылакав, будто лекарство,
Завиляет хвостом город-пес…

Хотите примеры конкретных творений, не вырванных из контекста? Их есть у меня. Очень сочное, живое, пейзажное «11 июля». Посмотришь – традиция, простота, напевность, – но не в этом ли его притягательность и читабельность? Полны летних красок икарус-форель, киноварный поток заката; весел бог-мальчишка, счастлив малыш в коляске… И все же досадно, что плюхается в поэтический мед ложка дегтя: четвертая строфа потеряла запятую, а в редактуру заскочил глагол «вторит» вместо «вторят», из-за чего появилась некоторая путаница образов-смыслов. Счастье, что эта «непонятка» теряется в следующих строчках – космосе, забрызганном гранатовым соком.
В поэтическую теплоту кутает и этюд «Повсюду май – бетонку жжет…». Третий месяц весны живет, как и город, в стихах и стихами; город, в свою очередь, «майским духом нашпигован». А вот «Бабкин цветок» – пронзительно-печальная тема маленького человека, одной судьбы на полотне большой истории. Все здесь композиционно работает «на сто», складывается в пазл бытийно-обреченного существования и такого же конца – герань, умерший дед, солдатики сыновей. И между строк – все мы – как опоздавшие купить герань… Здесь после прочтения действительно может понадобиться платочек. Чистый такой – не надушенный многочисленными «мыльными» поэтессами.
Той же надрывно-сдержанной камерностью веет от «Георгина». Длиннострочие произведения только усиливает погружение в историю. Георгин – символ изменений, движения, победы жизни, – здесь скорее отражение былого, несбывшегося счастья, ожидания «июля в очереди у кассы»… и все-таки гимн лета, который проливается сквозь лирического героя – даже в последней строке – бенгальским огнем.
Много цвета и цветов, пожаров «из георгин и циний»; много стихии Воды, поэтической маринистики, многоликости города-камбалы (правда, не в тему смотрится «истошный крик взбешенного пирата» во вполне стройном образном произведении «Листья») – и все это – отпечатки поэзии Екатерины Мантуровой. Любопытно, что здесь есть даже малоазиатская Троя из акварельно-батальной зарисовки «Закат кровав, закат вишнево-пьян…», которая отсылает к хрестоматийному конфликту Моря и Суши (пусть Троя и относится к представителям второй, хотя часть «морских народов» вышла из ее колыбели). Правда, в этом примере полагается серьезная ремарка. Параллелизм, на первый взгляд, понятен, но Троя пала перед вероломством греков; Кенигсберг же – заслуженный трофей СССР после Великой Отечественной. Конечно, дело автора, как лучше причесать контекст и обыграть образ, – и все же представленное метафорическое решение может быть не совсем уместным (у поэтессы, надо сказать, нередко проскальзывает «кенигсбергская тема», где Неман даже называют Мемелем, – но в иных случаях ее легко объяснить человеческой жалостью к памятникам архитектуры). Красиво, тем не менее, сравнение одуванчика на дне колодца с Энеем, хотя античный персонаж в колодце не прятался. «Да кто его знает, – скажете вы, – в момент разграбления Трои-то!».
В целом у стихов Екатерины классическая структура слога (строфы абаб, абба), однако в поэтическом рукаве тузами припрятаны разнокалиберные неточные рифмы, которые привносят свою изюминку («и на – война», «Кёнигсберга – Лего, по берегу», «надписи – травести», «зорче – обочин», «горожане – как дрожал он», «братья – вспоминать я», «рыцарь – рыльца», «фресках – немецком», «гимн – круги – георгин»). Если покопаться, можно найти, конечно, и рифмы вполне классические («рыбой – глыбы», «выше – крыши», «свечей – печей», «ясней – красней», «молью – болью» (вдобавок и не самая удачная «оглох – смог»)), и всем известный образ народа-муравейника и, как  сейчас говорят, чересчурную классику («я вернусь, так и знайте, сюда», «Необъяснимей всех чудес / Гроза посередине мая» (второй пример вообще – финальная строка)). Это небольшие проседания, которые случаются и у талантливых авторов. В конце концов, не в каждой строке сыпать избыточно-оригинальными идеями. Главное – не допустить, говоря по-немецки, «шваха» иного рода. К примеру, такого: «найдут и снова славно поживятся». Не совсем понятно, это фонетическая игра, стилизация или не очень удачно примененное обстоятельство? Возможно, мое личное восприятие, но, в сравнении, подобное фонетическое «листья прямо в лица» не дает ощущения случайного слова.
Читаем позднее: «даже камни просевшей брусчатки / сохранят все мои отпечатки» (стихотворение «Город-пес» – кстати, в чем-то перекличка с «Черным псом Петербургом» Шевчука). Необязательное добавление как попытка усилить эффект масштабности? Что случится, если мы уберем хотя бы слово «все»? Ну да, сбой ритма. Тогда, как вариант, может быть, «отчеканят»? В другом случае читаем привет Маяковскому («вытащу из широких дряхлых своих штанин») и слышим громоздкое: «…сдует ветер с дворовой пылью / След от моих сандалий на городских щеках». Впрочем, растянутые стихотворные размеры всегда опасны таковыми сложностями. Но, в отличие от этих самых сложностей, незвучные шероховатости вроде «к кирхе», «в фресках» заметить можно даже при авторском перечитывании. И очень жаль, что они присутствуют в достаточно хороших текстах (а то, что тексты действительно хорошие, понятно из написанного ранее).
Помимо аппетитной образности и занятной рифмы, у стихов Мантуровой есть еще одно отличительное свойство, о котором мы тоже упомянули выше между делом. Имя ему – боль за уничтожение достопримечательностей, захламление территорий исторических объектов. Потому что для истинного художника слова, хранителя культуры не важно, чья это история – прусская, советская, российская. Важно, что это вообще История, которую легко потерять, забыв о неизбежной связи прошлого, настоящего и будущего.
В строчках Екатерины эта связь особо прозрачная, в них прошлое – слоеный пирог, который состоит не только из преданий старины глубокой, но и собственной биографии (автор, как становится понятно, родился и/или вырос в Немане). В этом и есть секрет осязаемых и печально-теплых воспоминаний детства, суть размышлений о котором – в двух строчках с «неправильным» словом под занавес женской части сборника (правда, она выражена в мужском роде):

Что жить я мог бы лучше, настоящей,
Вернувшись в город детства навсегда…

Этот исторический мотив в урбанистическом звучании XXI века продолжает бушевать в сборнике строчками Игоря Голубя. И это – при всей схожести с яркостью образов Екатерины и общей теме – совершенно резонирует со стихией Воды. Между строчек стихов мужчины бежит ток; это голос трибун, это город Огня. Если у Екатерины водная стихия в первую очередь Неман (одноименные город и река), то у Голубя «город-кит» – это и «прокуренный модный» Калининград (надо сказать, курево с огоньком таки связано), как можно понять из произведения «Опять от наивности детской…». Неман же остается на незримой границе огня и воды, войны и мира, гражданской и пейзажно-философской лирики. Границе, которую можно даже умозрительно начертить: названия имеют в основном стихи площадные, а вот те, у которых названий нет, как правило, необычайно лирические, тонкострунные.
Но сначала – о самых огненных. Трибунность задает темп с «дебютного» стихотворения «Весь этот март…» (первая строфа буквально показывает, как читать). Чудесно-чеканная фонетика («печальные чайки нырнут в ледяной чай»), ярость побеждающего солнца («и весь этот март – наш!»), четкость слога – все это звучит визиткой, заявляется «на вратах поэтического Царьграда», и обо всем этом литературном разнообразии нужно сказать подробнее.
Первое. Намеренно-интересные перебои в рифмовке, да и ритмике. Яркий пример – «Старый стадион». Строфы идут сплошняком, рифмовка совершенно причудлива: абббаа ввввв гдггд ее жжжжжж (!). Тем не менее (будем честны), «Стадион» – не самое сильное произведение автора (к тому же, отрезок гдее по смыслу вообще не очень ясен, словно вырван из другой оперы как разговор о ком-то неназванном). Например, куда оригинальнее «Маленький город» с рифмовкой абааб ввввввввввввв – 13 строк неточных рифм (неслучайно и то, что за «Маленьким городом» контрастно следует «Большое село»)! И вкупе с этой поэтической вязью не забываем ударность…
Ах, эти отлитые в бронзе ударения! От читателя требуется услышать – четко услышать и принять внутри себя эту, если хотите, в чем-то маяковскую (да!) читку. Но ни в коем случае читку не манерную, эпикурейскую; она искренна, обнажена перед читателем, созвучна натуре автора.
Вообще, Голубь любит бить рифмовку и ритмику как вздумается. Хорошо это или плохо, определяет только читательский вкус: в одних случаях битье затейливо и уместно, в других (что, мне видится, реже) – не совсем оправданно. Любопытно и то, что увеличение строфы на строку нередко происходит у автора в середине произведений, с третьих строф: вероятно, это что-то вроде экспрессивного ускорения мысли, ухода на глубину – или, если сказать наоборот, разрастания воспламенения. Этот прием в сборнике присутствует практически повсюду; проще назвать стихи, где его нет.
Второе. Еще один конек Игоря – рифмы («из мха – МХАТ», «лес – лещ», «площадь – Польше», «ложатся – пожалуйста», «центров – церковь», «с кунжутом – сижу там», «линзы – Луизы», «диагноз – адрес», «гланды – неладны», «немец – лестниц – феникс», «лущат – кучность – на игру час», «мальчишек – слышать – сидишь и», «Неман – онемел он – обо мне он», «ранившие – ящик – раньше – настоящих», «качели – во чрево», «порочного – что точно – одиночество», «кто-то – чёрта», «небом – нервам», «венам – вербам» – все не перечислить). Встречаются, конечно, и хрестоматийные («Победы – деды», «тропинок – корзинок», «людей – желудей», «сказал – автовокзал»), но неожиданные, как говорится, просто застилают глаза. Всем этим находкам здорово помогают сравнения как элемент развернутой метафоры («смотрят удочки в небо, как пес на большую луну», «стены замка как скорлупа», дубы – олени, стадион – старый немец, ночь – мутная липкая гарь, горевшие дома – Жанна Д`Арк, село – МХАТ), зеркальные композиции («А на той стороне – Литва…»), анафора с противоречием, неточный повтор («Неманский лес такой же, как все, / Неманский лес ни на что не похожий») и прочие тропо-фигурные чудесности («маленький город – рисунок на древнем камне», «замка грильяж», солнце в кювете, «Неман с высоты птичьего [полета]», «свет расплескался»). Так, поначалу публицистично-заметочные элементы («с удовольствием спускаешься», «недостаток времени») умело вплетаются неожиданные сравнения и одушевления в стиле:

Замок, в котором готика
Превратилась в клозет,
Как городская эротика –
До пищевода раздет!

Любопытно, что и Мантурова, и Голубь активно используют олицетворения («И греет тебя так жарко / Автобусная щека», «опухшие десна моста разнесет флюс», пусть второй пример и тавтологичен: флюс и есть опухоль), перекликающиеся друг с другом образы (так, звезды поэта, которые «висят над полем / как нарисованные под алкоголем», в чем-то созвучны светилам, которые «как зерна попкорна» для поэтессы). Немудрено, что в супружеской лирике находится много общего, однако есть и существенная разница в энергиях, стихиях.
Вообще, лирику Голубя условно можно разбить на две части. Первая – публицистика, голос громкоговорителя; вторая – песенное, истинно пейзажное, душеполетное, – то самое тонкострунное (и мне, возможно, как представительнице женского пола, особенно близкое). Правда, пара-тройка стихов в середине всей мужской части может казаться чем-то переходным от одного настроения к другому – они имеют «вкрапления» лирики в публицистический слог и наоборот. Чеканность слога и репортажность урбанистических образов проступают даже в лирике любовной, где город, казалось бы, только фон: «пятиэтажки над хной черепичных крыш», кафе-стекляшка…
Одно из самых проникновенных стихотворений «голубиной» части книги – «Неманский лес такой же, как все…». Мелодичность, заданная лирическим «А на той стороне – Литва…», продолжается и только больше раскрывается. Парадоксально, но настроением даже напоминает раннего Меладзе (надеюсь, автору не в обиду, если слушает «только хардкор»), не испорченного типичной попсой: «Мы у реки, мы одни на планете!» (сравним: «В такой же ясный день, но много лет назад, мы также стояли у реки…» из композиции «Река времени»). Это, конечно, не подражание: громкому по самовыражению поэту вряд ли по душе такая «лирическая эстрада» начала нулевых. Общее здесь – состояние, свежесть и светлость атмосферы.
Интересно, что и после столь прозрачной «музыки росы» автор продолжает идти на усиление. «Неман, гладкий кирпич колотя…» – произведение с наливными, сочными образами, изредка сдобренными многозначностью (в одной строфе селедками в банке – пьяница в драке, котята, военнопленные в Ираке) и театром абсурда (река, «что громче нашего пульса», – логично, что пульс тише водного потока). В целом же метафоры этого творения интересные и внезапные – а значит, талантливые.
Завершает неманские стихи Игоря произведение 2019 года (другие датированы периодом 2015-2017), в котором точно заметен рост автора и в ритмическом, и в лирическом плане: образы не кричат, но и не теряют яркости и проступавшей ранее мелодичности. Песенность не исчезает даже от того, что последняя строфа написана с урезанным слогом. «Река моя» – это эпилог, итог поэтических размышлений, апофеоз – уже без духа Маяковского – с надеждами-молитвами Есенина, Рубцова и, возможно, Рождественского.
Но, увы, на свете ничего идеального нет – и примеры тому есть. В произведении «Звезды висят над полем…», где одновременно динамичная и многоточечно-раздумная картинка, не очень ясно, зарисовка эта с попыткой написать просто, эскизно для читателя – или скорее игра в рифмы для себя. А там, где «Город бросил прямо во чрево…», так и виснет в воздухе вопрос: в чрево кому? себе? Буквально – бросил в свой центр? Загадка. «Бежали куда-то налево» – нечто символическое или вновь городское воспоминание? Или вот – «навсегда примотаны скотчем». Может, приклеены? Буквоедство, мелочь, но почему-то в глаза бросается. В очень атмосферном «Неман пах шпалами. Неман…» правит бал прошедшее время, однако в третьей строфе на двух строчках оно внезапно перетекает в детей из времени настоящего – и это больше смотрится как странное «выпадение». На мой взгляд, получается шероховатый перескок. Но там, под занавес, чуть-чуть спасает многоточие концовки, где мысль теряется, словно во сне, оставляет обратный билет в близкий сердцу крохотный город: «так и живем, как во сне мы»; «вдруг загрустит обо мне он», и кажется: да ну цепляться – померещилось…
Стихи вообще обсуждать сложнее, чем прозу. В прозе нередко с порога ясны стилистка и уровень; стихи же чаще прозы бывают нарочито стилизованы и упрощены, и не имеющий абсолютного литературного слуха может этой игры не понять. К слову, к обеим, инь-янским частям книги авторы написали небольшие предисловия – они не мешают, а только помогают понять, принять и полюбить город, в котором читатель из другого региона страны, скорее всего, никогда и не был. Мы погружаемся в легенду о Городе детства вместе с поэтами, которые не бояться прослыть «провинциальными», «зацикленными на любви к малой родине» и прочими «славящими свои пенаты», как об этом говорят и пишут всякие недокритики (таких я обычно зову критикаками). И вот здесь мы приходим к тому самому «во-вторых», о котором говорила в самом начале исследовательского пути.
Если присмотреться к местной молодежной поэзии последних десяти лет, можно заметить, что Уфа – простите за тавтологию, – не любит говорить о себе с любовью. И пусть в автора статьи полетят камни – время их не бросать, а собирать. Город на семи холмах зачастую некий серый фон, где что-то от «Декаданса» «Пикника» и «Выхода нет» «Сплина». Это может быть интересно, но на раз. Свежесть приема пропадает, а потом начинается какой-то мазохизм. Где Дом как фон – там нет дела до памятников архитектуры (именно дела, не слова), цветников и прочих красивостей-полезностей (не про Уфу ли калининградская строка «Раз дом не идеал, / Ему готов диагноз»? Тут чаще не диагноз – приговор). Это раз. Два – не только уфимская, но и во многом общероссийская болезнь. Как-то не любят у нас говорить, кто где родился, жил, кто откуда «понаехал». Лукавят в сведениях о себе на страничках в соцсетях, недоговаривают, умалчивают в общении и даже прямо указывают столичные города (да-да) родными в биографических справках. Как позорно у нас увидеть свет в роддоме Урюпинска… Или Агидели. Сибая. Даже Уфы (вариант для Москвы и Питера, не говоря о загранице). Согласитесь – есть над чем подумать.
Калининградские же (читай – неманские по духу) поэты не просто талантливы, но тем и уникальны, удивительны в наше противоречивое время, что малую родину не предают, за пиар не продают, а скорее наоборот – говорят о ней громче и громче: и поэтические вылазки устраивают на местах старых крепостей, и эко-акции проводят, дабы внимание к состоянию многих архитектурных памятников привлечь. Пусть не всегда удается – видно, что землю свою они ценят и любят. И главное признание в любви, где «место есть и радости, и грусти» – коллекция стихов-посвящений с коротким названием «Неман». А кому все не верится – вот вам балтийского поэта крест (то есть ноша) и презентация нового сборника с не менее говорящим названием «Путь домой» (состоялась в начале этого года). И пусть моя женская натура ждет, когда тот же Голубь соберет под одной обложкой любовную лирику (разбросанная по интернету, она, безусловно, достойна хорошего издания) – ему и его супруге сейчас, очевидно, понятно и важно иное: с годами ты только ближе к родным местам, даже если там не живешь. И это не местечковость вовсе. Скорее духовная – поэтическая – зрелость. Которой многим стоит поучиться (если зрелому видению, конечно, учат). Так что у авторов в древнем Немане – светлая меланхолия.
А вот какая она у Бессоновой – узнаем в следующем месяце.

(Продолжение в следующем номере)

Опубликовано в Бельские просторы №3, 2020

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Андрианова-Книга Кристина

Поэт, журналист, переводчик. Член Союза писателей и Союза журналистов Республики Башкортостан и России. Кандидат филологических наук. Стихи и публицистика напечатаны в журналах Бийска, Москвы, Самары, Саратова, Ульяновска, Уфы, Эрфурта. Лауреат и дипломант всероссийских, межрегиональных и республиканских конкурсов и фестивалей; соавтор 22 поэтических и публицистических сборников и альманахов. Автор книги «Интервью с мечтой», автор и соавтор трех авторских и двух коллективных книг переводов.

Регистрация
Сбросить пароль