***
Наплевать, что слова наплывают
друг на друга в усталом мозгу.
Обо мне ничего не узнают,
если я рассказать не смогу.
Но не в этом ирония злая
задыхания строк на бегу:
о тебе ничего не узнают,
если я рассказать не смогу.
Снова рифмы морскими узлами
я в бессонные строфы вяжу.
Ни о чём ничего не узнают,
если я обо всём не скажу.
***
Пространство сумерек кромсая,
сквозь плотную густую сталь
с небес идёт дождя косая
прозрачная диагональ.
И ей навстречу – световая –
из неопределённых мест
идёт диагональ другая
и образует с нею крест.
А ты гадаешь всё: при чём тут –
подкожную гоняя ртуть –
не те, кто ими перечёркнут,
а Тот, кого не зачеркнуть.
И засыпаешь ненароком,
размалывая все мосты,
а тело чует за порогом
уже нездешние кресты.
О.М.
Такой тебе путь предначертан
твоей диковатой луной,
и снова в почётную Чердынь
твой поезд идёт ледяной.
Мальчишка. Мечтатель. Мучитель.
Молчанья сырого мясник.
Свет слов и ночных и мучнистых
ты вылущил и прояснил.
Но страшные стражи не спали,
и вот до коричневых слёз
терзают охрипшие шпалы
губами дрожащих колёс.
А в сон твой последним посольством
из мира без страхов и бед
приходит солёное солнце
и зренью ломает хребет.
И века чердачная осыпь,
и голоса дробная сыпь.
Ну здравствуй, раб божий Иосиф,
а ты не ответишь – осип,
заметишь лишь на автомате
во мгле, что лютей и лютей,
лежащих, как рыбы в томате,
тебе незнакомых людей.
“И мне будет с ними не тесно –
подумаешь, экая блажь”.
И тела обмякшее тесто
на божьи бисквиты отдашь.
***
Слово лежит во рту,
будто бы лазурит.
Пламенем на спирту
не говорит – горит.
Вплавлена в плексиглас
сонная немота.
Тонущий в плеске глаз
не различит цвета
каменных мотыльков,
дымчатых облаков,
радужных угольков
и золотых песков.
Но стрекотанье звёзд
радует дурачка
до закипанья слёз
на глубине зрачка.
Он подносил ко рту
карту кривых зеркал
и целовал их ртуть –
плакал, не умолкал.
Но наконец, умолк…
И показалось мне
в страшной, как серый волк,
сказочной тишине
звоном пустых кольчуг,
каплею на ноже –
что я ещё молчу,
но говорю – уже.
***
Из дому выйдешь. Сквозь людей
пройдёшь – печальный и скуластый,
и в магазине суперклей
приобретёшь. И склеишь ласты.
Смахнув слезинку со щеки,
густой щетиною обросшей,
наденешь вместо них коньки,
но сразу же и их отбросишь.
И, наплевав на дождь и град,
на снегопад и зной палящий,
не в нарды, не в футбол играть
отправишься, а сразу – в ящик.
И выиграешь право петь –
немного глухо и капризно
о том, как сложно умереть
в стране подобных эвфемизмов.
Но, приучивши карандаш
к недолговечному покою,
возьмёшь себе и дуба дашь
над недописанной строкою.
***
Мне далеко недалеко до слома:
я прочно встал у бога на крыльце,
как твёрдый знак в начале злого слова,
а хочется – как мягкий знак в конце.
И, раскарябав звукорябь тугую,
коварно подменившую асфальт,
переступаю с левой на другую,
которую и правой не назвать.
Трясу листвы усталые поджилки,
рублю гортанью воздуха вино,
а компроматы пухлые подшиты
к безделью моему уже давно,
зато – мне никуда не надо пехать
и некому и нечего пихать,
когда белеет буквенная перхоть
на голове немытого стиха.
Я знаю: истончится век-дистрофик
и, утекая, как река в Аид,
среди других и этот пятистрофник
меня к себе ещё приговорит.
***
Подняв своё измученное тело,
как из капкана вылезшая мышь,
по Малышева шляясь ошалело,
ты думаешь: всё кончено, малыш…
Не поняли тебя, не оценили,
прогнав метафизическим пинком…
В унынье ты заходишь в пиццу-мию,
заказываешь крылышки с пивком…
И ешь, и пьёшь, и пожинаешь лавры
беспечного похода напролом,
и веришь в то, что не ошибся в главном,
и брошенному богу бьёшь челом…
Но, на пустой стакан нахмурив брови,
себя одёрнешь в нужном падеже:
ты столько лет по Малышева бродишь,
свернул бы на Восточную уже…
Опубликовано в Образ №2, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!