Константин Духонин. ЦОЙ

— Что ты собираешься делать?
Нет ответа.
— Ты что-то собираешься делать?!
Нет ответа.
Марина с раздражением метнулась к раковине мыть посуду и шипеть, что мужиков нормальных не осталось, что никакого толка от них нет. Гриша воспринимал ее шипение как фон, вроде звука льющейся в кучу грязной посуды и его ушную раковину воды, и даже знал, какого ответа ждет вдова друга Вити, погибшего ровно девять дней назад.
Эта парочка частенько посещала видеосалоны (небольшая комната, цветной телевизор, видеомагнитофон и двадцать-тридцать стульев, входной билет — рубль), Маринка любила эротику, Витька — боевики. Типовой сюжет, в котором за погибшего мстит старинный друг семьи, отпечатался в представлениях Маринки о жизни в шаблон, типа «мыть руки перед едой», «чистить зубы по утрам», «за убитого мужа/друга надо отомстить». Теперь она пыталась воплотить его в реальности, и Гриша для такой цели подходил идеально — крепкий, спортивный, отслужил в армии, чем не мститель? Много лет спустя, когда Гриша станет вице-губернатором по внутренней политике, понимание, откуда и каким образом складываются мыслительные паттерны у населения, ему очень поможет в работе.
— Ты хоть что-то чувствуешь?! Такое ощущение, будто тебе все равно. Как будто у тебя не друга убили!
Гриша вздохнул и выпил водки, ему было не все равно. Сейчас он испытывал примерно те же чувства (бессильная злоба/злобное бессилие — ограниченность в выборе средств, окрашенная агрессивным эмоциональным фоном), какие возникли при знакомстве с Витькой много лет назад, еще в школе.
Первый класс. 1976 год, то ли конец октября, то ли ноябрь. Во дворе школы прямо на снегу гора капусты, продавщица в грязном фартуке проворно управляется с весами, бумажными и металлическими деньгами, а очередь все не заканчивается. Берут по многу — на засолку. По пять-десять кочанов. Приходят семьями, чтоб больше унести.
Гриша до сих пор помнил вкус этой мороженой капусты. Не было ничего на свете слаще.
От хруста скулы дико сводило, а глаза закатывались сначала под веки, а потом и за горизонт событий.
Гриша с Витькой и другими пацанами после занятий кинулись беситься на первом снегу. Несмотря на почти два с половиной месяца, проведенных в одном классе, познакомиться еще толком не успели, или сознание же отредактировало воспоминания и оставило самое яркое. Снежки, царь горы, сифа, толкотня. В то время родители практически ни за кем в школу не приходили, поэтому после занятий пальто нараспашку, лохматый пар изо рта, щеки красные — свобода!
Один из нехитрых аттракционов — портфелем запустить в ноги так, чтоб жертва упала. Иногда портфель расстегивался и все вываливалось. В этот раз высыпалось из Гришиного — пенал, карандаши, учебники. Собирать, разумеется, мешали — то толкнут, то портфель из-под руки выпнут. Не со зла — развлечение такое. Гриша, однако, бесился.
Раз прикрикнул — не поняли. Два — в ответ ржание. Бросился с азартом на ближайшего — им оказался Витька, чтобы повалить в сугроб и натереть морду снегом так, чтоб до царапин. Но у Витьки был старший брат, который загодя научил его драться. Ничего особенного, но для мелкоты, не умеющей ничего, приемчик сгодился. Витька выставил ногу на уровне живота, в которую Гриша со всего разбега и врезался. Боль адская, дыхание сперло. Отдышался, схватил кочан и попытался метнуть в обидчика — тот увернулся и с парнями и хохотом убежал. Продавщица на растрепанного Гришу наорала, заставила капусту тащить обратно.
Потом в жизни у Гриши было много драк, поражений, несправедливости, но эмоции от них не сравнятся с обидой, которая захлестнула его тогда. Это была не обида, а обидище! Он пришел домой в слезах, сопли до колена, вкус соленой крови на зубах, бросил портфель в угол, побежал на кухню за ножом, чтоб вернуться и покарать Витьку.
Свершить акт возмездия. Однако бабушка Гришу остановила. Всхлипывая, он, как мог, не называя имен (закладывать нехорошо), рассказал, что приключилось. Бабушка, наверное, произнесла что-то мудрое. Взрослые в таких ситуациях обычно всегда что-нибудь мудрое сказать норовят. Впрочем, помогло — первоклашка успокоился.
Примерно такие же чувства бессильной злобы испытывал сейчас Гриша, и эту агрессию надо было куда-то выплеснуть. Он перебил бурчание Марины:
— Пойдем, — вдова с досадой и звоном бросила в раковину тарелку с тряпкой и вышла из кухни, на ходу стаскивая кофту.
Хотя и считалось, что Гриша с Витькой дружили с детства, но особой привязанности между ними никогда не возникало — они были слишком разными. При этом все внешние атрибуты дружбы соблюдались — вписывались друга за друга на разборках, выручали деньгами, мелкими, но важными по молодости лет услугами. Это был не тот случай, когда противоположности притягиваются, просто как-то так получалось, что они всегда были рядом, в границах общего жизненного пространства.
В школе долго сидели за одной партой. Жили по соседству. Потом вместе работали.
Витька где-то в пятом классе начал бегать за гаражи рядом со школой, где собирались на переменах все хулиганы, чтобы покурить.
Старший брат к тому времени угодил в тюрьму, где-то как-то непонятно сгинул. Отец и мать выпивали, Витька, предоставленный сам себе, вырос разгильдяем, задирой и хулиганом. После школы поступил в строительный техникум, но то ли сам бросил учебу уже на втором курсе, то ли выгнали за то, что вымогал у однокурсников стипендию. Примерно в то же время умерла его бабушка и оставила внуку однокомнатную хрущевку.
Учитывая образ жизни Витька и наличие хаты, можно было легко спрогнозировать траекторию его судьбы — пьянки, разврат, драки и рано или поздно наркотики и/или тюрьма. Однако два обстоятельства Витька от этого сценария уберегли. Во-первых, он встретил Маринку. Миниатюрная брюнетка с копной густых волос обладала жестким волевым характером, категорически не ладила со своими родителями, а потому была рада перебраться к Витьку. Она как-то технично и довольно быстро ограничила время посещения квартиры и круг допущенных лиц.
В общем, не дала превратить бабушкино наследство в приют для алкоголиков и разврата. Во-вторых, Витек был фанатом русского рока, ради новых записей, концертов он готов был забить на пьянки, друзей и даже Маринку. Она как-то попыталась отодрать от стены плакаты с рок-звездами, но в ответ Витек начал собирать ее вещи, чтобы выставить за дверь, и Маринка благоразумно отказалась от этой затеи. Это был единственный раз, когда Витек в противостоянии с Маринкой проявил характер — в остальном он ей беспрекословно подчинялся.
Григорий в противоположность Витьке хоть и не был паинькой (бегал пару раз с ним курить и приобщиться к миру старших пацанов, однако не понравился даже не сам дым, а запах мочи и прочих человеческих отходов за гаражами), но ни к чему душой не прикипал. Учился средне, но прилежно. Занимался пять раз в неделю борьбой, но без особого энтузиазма — родители записали в секцию, значит, надо ходить. Выступал на соревнованиях, что-то даже выигрывал и в выпускном классе получил коричневый пояс по дзюдо.
После школы пробовал поступить в мединститут, но не поступил. Ушел в армию, испытал все тяготы службы и дедовщины. После армии решил не рисковать и поступил на исторический факультет на заочную форму обучения — там конкурс был поменьше. Короче говоря, был тихушником-середнячком, который не хватает звезд с неба, но к тридцати годам выбивается в начальники.
Квартира бабушки, доставшаяся Витьку, находилась в том же доме, где жили родители Гриши, поэтому, вернувшись из армии, он практически сразу встретился с одноклассником. Витек сразу пригласил его вечером в гости отметить дембель: «У меня Маринка, считай, жена почти, только с приличными людьми позволяет бухать, а тут такой повод, заходи, а?»
На пьянке по случаю встречи одноклассников выяснилось, что Витек работает медбратом в одной из первых частных психиатрических клиник: «Всякие шишки там отлеживаются после запоев и передоза, некоторых, у кого кукуха окончательно съехала, на постоянку определяют». Попал он туда по счастливому стечению обстоятельств. Маринка долго требовала, чтоб он нашел постоянную работу, Виктор долго сопротивлялся, уверял, что всегда заработает на строительных шабашках, но потом нашел компромиссный вариант. Устроился в обычную психиатрическую больницу медбратом.
Удобный график (сутки через двое) позволял и числиться официально трудоустроенным, и шабашить.
Поначалу главврач скептически отнесся к новому работнику и взял его от безысходности, работать было некому — медбрат в его представлении должен быть мощным и сильным, а Витек был дрыщ — худой, с впалой грудью курильщика, среднего роста. Отношение изменилось, когда Виктору пришлось «успокоить» первого буйного пациента. Двухметровый алкоголик с бычьей шеей бросился на главврача. Витек, дежуривший в тот день, технично выбил пациенту колено, а затем хлестким ударом пробил солнечное сплетение. Пока буйный пытался глотнуть воздух и заграбастать ручищами обидчика, Виктор связал его первым, что попалось под руку — докторским халатом. Это так впечатлило главврача, что он при случае похвастался ценным приобретением своему однокашнику — владельцу частной психиатрической клиники, а затем ему же за пару бутылок французского коньяка и «продал» Витька.
Виктор, впрочем, такой «продаже» был только рад. На новом месте зарплата оказалась на порядок выше, к тому же работники клиники могли регулярно закупать различный дефицит — финский сервелат, китайскую тушенку, индийский растворимый кофе, но, главное, импортные магнитофонные кассеты — TDK, BASF, Maxell. К моменту рассказа о кассетах Витек уже сильно захмелел и достиг той стадии, когда необходимо продемонстрировать гостю достижения и включить на полную громкость музыку. Разумеется, что-то из русского рока.
— По девять рублей кассета, — пояснила с неодобрением Марина, — он уже рублей на двести, наверное, накупил.
Пока Витек возился с магнитофоном и выбирал кассету с подходящей записью, перематывал ее, ища какую-то определенную песню, Марина разлила польскую водку «Черная смерть» себе и Грише: «За знакомство!»
Хозяин еще где-то полчаса бегал из комнаты на кухню с непотушенной сигаретой, которую Маринка с руганью у него вырывала (ковер прожжешь, придурок!), выпивал водки и обещал, что поставит сейчас очередную крутую композицию, от которой все попадают. А затем как-то ушел и не вернулся — уснул на полу около магнитолы с потухшей сигаретой в зубах.
Марина, слегка пошатываясь, убрала со стола лишнюю посуду, затем встала перед Гришей и обвила его руками. Пьяненький, отвыкший от женского, дембель не в силах был сопротивляться, да и зачем? На следующий день Витек позвонил, извинился, что рано вырубился и не успел предложить главного:
«В нашей клинике вакансия медбрата есть, требуется крепкий, спортивный, типа тебя, ты ж борец, приходи завтра на собеседование».
График был относительно свободным.
Иногда они работали в одну смену, иногда одноклассник просил друга подмениться, чтоб сходить на очередной концерт. В рабочие смены Витька Гриша заходил к Маринке, и они молча занимались сексом. Примерно за полгода до гибели Виктор с Мариной поженились. Это, впрочем, никак не сказалось на ее встречах с Гришей.
— Как ты думаешь, почему его убили? — Марина и Гриша снова переместились на кухню, она разлила водки. Не чокаясь, выпили: девятый день.
В бытовую версию убийства она не верила, хотя все указывало на это. В тот день Виктор отоварился в магазине клиники, купил дефицитных продуктов и блок импортных кассет, за что должен был получить взбучку от жены. Нес покупки в прозрачном целлофановом пакете. Гриша застал его на работе, когда тот собирал пакет, но около трупа покупок не обнаружили. Также с Витька сняли американские джинсы и кроссовки, а вот модный турецкий джемпер не тронули — он был испачкан кровью. Витек был задиристым парнем — другой бы отдал грабителям пакет и остался жив, — а он, видимо, отказался и полез драться.
Гриша понимал, что, скорей всего, все так и было. Не раз приходилось вместе с одноклассником отбиваться от шпаны, которую сам же Витек по пьянке, бывало, и задирал.
Однако почему-то в голову упорно лезли мысли, что убийство как-то связано с одним из пациентов их клиники.
Случилось это за месяц до трагедии. Привезли какого-то странного азиата с голым черепом, розовыми свежими шрамами. Пациент как пациент — то ли передозировка, то ли отравление, то ли травма — сказать ничего не может, глаза стеклянные, мычит только. Виктор в тот день дежурил с Гришей и стал как-то странно себя вести. Обычно сидел в дежурке, слушал плеер, приходилось его подпинывать, чтоб начать уборку, процедуры, а в этот день за час раз десять бегал до нового пациента.
То спросить что-то пытался, то музыку ему давал послушать, то просто глядел на него так, как будто загипнотизировать хотел.
— Гриня, похоже, это он, — наконец после смены в каком-то странном возбуждении сообщил Виктор. Гриша вопросительно поднял брови.
— Это Цой! Точно тебе говорю.
Грише это имя почти ничего не говорило.
Он слышал что-то о нем то ли по телевизору, то ли от Виктора, но как-то не удержал в памяти кто это — артист, рокер, мастер китайских единоборств?
— Надо ведь, наверное, куда-то сообщить!
Не знаю, в газеты там или на телевидение, — между тем начал строить планы Витек по дороге домой, — это же сенсация. Хотя, наверное, на слово не поверят, надо его сфотографировать (вот!) и фотки послать. У твоего отца же был фотоаппарат?
— Не вздумай! — Гриша остановился, чтоб привлечь внимание Витька, который вышагивал как на шарнирах, активно жестикулировал и был поглощен своими грандиозными замыслами. — Мы подписку о неразглашении давали. Тебя попрут, и меня за компанию. Где ты еще такую работу найдешь? В киоск продавцом устроишься?
Витька с досадой покивал головой — да, не вариант. Молча подошли к дому, машинально попрощались — соседа его открытие никак не отпускало, но явно не знал, что с ним делать. Вплоть до своей гибели он каждую смену донимал лысого азиата разговорами, показывал ему вырезки из журналов, фотографии, включал песни, записывал его на диктофон, затем давал послушать записи Грише. Ему казалось, что в мычании проскальзывают отрывки каких-то известных мелодий.
— Марина, смирись, это было ограбление, — Гриша не стал ничего рассказывать про пациента, чтоб в голове у женщины не рождалось новых версий, разлил снова водки и неожиданно спросил: — У тебя есть краска и кисточка?
Слегка пьяный, Григорий вышел от Марины с пакетом, добрался до вокзала, сел в электричку и долго-долго ехал. Добравшись до Москвы, сел в метро и доехал до Арбата.
Прошел к дому №37. Там группами тусовались молодые люди с грязными волосами, курили, что-то выпивали. На стене кто-то написал: «Сегодня погиб Виктор Цой. Мы будем уважать тебя!» Гриша уверенно достал из пакета кисть, банку с краской и огромными буквами дописал: «ЦОЙ ЖИВ». В будущем за всю свою карьеру Григорий Владимирович придумает много слоганов, тезисов и девизов для запуска их в массы, но ни один из них не станет таким всенародным, как этот.
— Думаешь?
К Грише подошли девушка с парнем и прикидывали, как на надпись реагировать.
— Знаю, — обрезал Гриша.
Парочка вдруг расплылась в улыбке:
— Как же ты прав, чувак. Цой действительно жив в наших сердцах! Выпьешь за Витю?
— За Витька, разумеется, выпью.
Много лет спустя Григорий Владимирович, будучи уже вице-губернатором по внутренней политике, взял школьный портфель сына (с утра перед занятиями тот ходил на тренировки), чтоб привезти к началу занятий, и решил прокатиться на общественном транспорте. Губернатор обязывал своих подчиненных иногда выходить в народ, чтоб они знали, чем дышат и что обсуждают простые люди.
В автобусе было душно. Какая-то бабка ворчала, пытаясь справиться с надорванным пакетом, из которого то и дело вываливались продукты. Григорий Владимирович встал над мамашей, которая уткнулась в смартфон и с умилением лайкала фоточки детишек своих подруг, иногда писала комментарии типа «какая милота!», «подруга, у тебя чудный малыш!». Рядом с ней у окна сидел ее трехили четырехлетний сынишка и явно скучал.
До окошка он не дотягивался и видеть сменяющийся ландшафт не мог, а потому приставал к маме с вопросами. Мать отмахивалась, дергала его за руку и шипела: «Ты не видишь, я занята, не можешь посидеть спокойно!»
Григорий Владимирович с мученической гримасой неодобрения перевел взгляд на ландшафт за окном. Не то чтобы ему не понравилось поведение матери, подменяющей виртуальными суррогатными эмоциями живое общение с сыном, просто голову пронзила резкая и дикая боль, как будто сквозь череп пропустили ток. Где-то за окном промелькнул забор с граффити: «В память о коте Шредингера, пострадавшего от квантовой механики», «Цой жив», «Марина, не трогай тромбон!» Хаотичные картинки в пространстве вокруг него вдруг стали образовывать смыслы. Вот и у пенсионерки с овощами пакет окончательно порвался и то ли по полу автобуса, то ли от правого виска к левому тяжело прокатился кочан капусты. Григорий Владимирович уронил портфель сына, из которого тут же выпали пенал, учебники, и хотел ослабить хватку ворота рубашки, но рука не поднималась. Он вдруг перестал понимать, сколько места занимает в пространстве, а оно стало заваливаться за горизонт событий. Во рту появился тревожный и солоноватый привкус крови.
Так, так, так. Если перед смертью я вижу все настоящее и подлинное, что у меня было, то какая-то не очень содержательная жизнь получилась — промелькнула в виде почему-то приятных до эйфории ощущений, но не оформленная в слова, последняя мысль Григория Владимировича. «Тромбон превратился в оторванный тромб», — попытался он пошутить склонившимся над ним пассажирам, но никто в его мычании слов не разобрал.