Кирилл Анкудинов. БУДНИЧНЫЕ СЛОВА НИКОЛАЯ РОГАЧЁВА

Я убеждён в том, что «золотовалютные запасы русской литературы»   –   не творцы бестселлеров, не всячески премированные авторы, а провинциальные писатели, о которых мало кто знает. Но они работают, пишут, и пишут хорошо   –   грамотно, умно, сердечно.
Вот, например, прозаик из посёлка Каменномостский Николай Васильевич Рогачёв. Выпустил две книги   –   очень славные книги (я их рецензировал). Я решил найти дополнительные сведения об этом авторе   –   долго искал во всех поисковых системах интернета   –   ничего не нашёл помимо библиографических данных о вышеназванных двух книгах и давнего интервью.
А говорят, что мы живём в глобальной цивилизации, что сейчас люди для информационного поля не пропадают. Ещё как пропадают. А ведь достойный же человек с богатой биографией.
Родился в семье ссыльных на севере Восточной Сибири. Переехал в горную Кубань. Точнее, в горную Адыгею (как их различить?). Более трёх десятилетий работал в Гузерипльском леспромхозе на разных должностях   –   и работал честно, профессионально, правильно. Выйдя на пенсию, стал жителем посёлка Каменномостский. Но это не самое главное. Главное, что он   –   писатель. И не графоман какой- нибудь, не надоедала, не фрик, не хайпожор, а умелый, нормальный писатель. Живи он во Франции, в Италии, в Индии или в Новой Зеландии   –   вызвал бы интерес литературоведов и краеведов, был бы в информпространстве. В сё-таки, мы действительно ленивы и нелюбопытны…
Уже первая книга Николая Рогачёва   – «Золотые пески Енашимо» (Майкоп, Адыгейское республиканское книжное издательство, 2011)   –   вызвала мой живой интерес. Восстановлю свои дневниковые записи об этой книге тогда совершенно не знакомого, нового для меня автора…
«Герои этой прозы   –   простые люди. Леспромхозовские рабочие, шофёры, буфетчицы, отставники, обычные станичники   –   печники, охотники, огородники, рыбаки, грибники, в самом крайнем случае   –   инженеры и начальники цехов. Рассказы Николая Рогачёва   –   летопись их пёстрой жизни: будничных перипетий («Гусь лапчатый», «Консенсус»), уморительных похождений («Свежатина»), радостей («Поющие в свинарнике»), драм («Шиповник») и трагедий («Солнечный мальчик»). А также их любви; ведь эти люди умеют любить   –   благородно, чисто, возвышенно. И не их вина в том, что жизнь в который раз жестоко обезнадёживает. Вышедший на пенсию Судаков встречает на курортном отдыхе женщину своей мечты Варю, но и он давно женат, и она лишь даёт себя любить, но не любит («Проводы»). Пуще завершается санаторный роман Ильина: красавица Зина оказывается пособницей карточного шулера («Подкидной дурак»). Былые романтические влюблённые случайно встречаются на склоне лет, перебирают воспоминания, но всё завершается слезами, взаимным осознанием упущенного счастья и словами: «Уходи» («Белая сирень»). В темах рассказов Рогачёва есть что-то от позднего Бунина, от его «Тёмных аллей» (хотя пишет этот автор без бунинского изысканного щегольства, очень естественно, спокойно и скупо).
Николай Рогачёв по складу своего дара   – безусловный реалист «старой школы». Но в некоторых его сюжетах есть или намёк на мистику («Долгая дорога домой», «Рыжики Синего Шахана») или несомненная мистика («Леший на три дня», «Лысый рыболов»). Мистика Рогачёва – не выдуманная, она очень близка к народной стихии, к фольклору, к мифу.
Самый сильный рассказ сборника – «Лысый рыболов» – готическая новелла, быличка о молодом рыбаке по имени Витёк, получившем от мистических сил возможность ловить много рыбы, но пожадничавшем, нарушившем условия и погибшем. Не случайно это единение реализма и полуфольклорной мистики в творческой палитре Николая Рогачёва. Реализм глубоко народен, но и магическая вера в то, что каждый получит по делам своим–черта народного сознания. Человек из народа крепко стоит на ногах, но, в то же время, он склонен верить в справедливые чудеса. Николай Рогачёв–воистину дважды народный писатель: и в своём реализме, и в своём мистицизме».
В следующем сборнике прозы–«Временами дождь. Повести и рассказы» (Майкоп: Адыгейское республиканское книжное издательство. 2016) – писатель полностью раскрыл потенции своего дара. И я отозвался об этом сборнике более подробно, как он того заслужил. Действительно ведь вышла замечательная книга…
Вот что я написал о ней…
«Николай Рогачёв–прозаик- реалист и, что называется, бытовик. От его прозы не ожидаешь не только модернистских приёмов, но даже «беллетристической условности», снов и грёз, этих дежурных украшений «литературы на повседневную тему». В этой прозе нет ни публицистического пафоса, ни захватывающих поворотов сюжета. Скажу больше: Николай Рогачёв–не мастер прорисовки индивидуальности своих героев; они, взятые сами по себе, плохо запоминаются, не остаются в памяти. Кстати, это не изъян, и это объяснимо исходными установками творческого метода данного прозаика.
Тем не менее, скромная и неброская проза Николая Рогачёва несёт в себе очень большую ценность (по крайней мере, для меня). В чём же заключается эта ценность?
Сейчас получили распространение книги- исследования, называющиеся «повседневная жизнь… кого-либо», допустим, «повседневная жизнь французского крестьянина в XVII веке» или «повседневная жизнь китайца XIX века». Произведения Николая Рогачёва могли бы служить пособием на тему «повседневная жизнь советского леспромхоза в предгорьях запада Северного Кавказа» («Лесопункт») или «повседневная жизнь советского лесозавода» («От снега до снега») – настолько эти произведения подробны в деталях. Но и «советская вселенная» – не предвечная данность: в советское житьё- бытьё проникают ростки из предшествовавшего ему досоветского слоя с его преданиями и сказами, не то православно-библейскими, не то языческими (см. главу «Лесопункта» «Бабушкины сказки»).
Время многослойно; крепкий бетонный советский фундамент здания наших дней уходит в глубочайшие толщи древности; традиционный уклад восстанавливает себя во всех обстоятельствах, выживает при любых идеологических декорациях.
Постсоветский вихрь для лесхозовского народа плох не потому, что он обрушил идеологию, а потому что он посягнул на нечто куда более исконное, на справедливость, на общий труд.
Оттеснены на обочину жизни нормальные люди, честные трудяги; процветают ушлые хищники вроде бывшего уголовника Жорки Жогина («Лесопункт»). Отмечу важный момент: антипод Жогина, светлый Николай Звонарёв не делает абсолютно ничего, чтобы справиться со своим врагом, он не воюет с ним никак. Кара негодяю Жорке и прочим «хозяевам местной жизни» приходит не от Николая и других смиренных тружеников, а от сил природы (и от ярости человека, почти не отличимого от природы). Бытие машинально восстанавливает собственное равновесие, сметая обнаглевших хапуг, после чего контроль за ходом бытия сам собою возвращается к Николаю и к прочим нормальным людям лесхоза. Под эпилог повести ещё и сын Звонарёвых, офицер Сергей, «погибший» в Чечне и похороненный, возвращается живым (за него приняли другого военного)–вот он, дар судьбы за терпение и тихую веру.
Вообще слово «судьба» главное для всех героев прозы Николая Рогачёва.
Вот лесозаводский инженер по технике безопасности Комаров оказывается жертвой пьяного предновогоднего недоразумения, словно персонаж комедий Эльдара Рязанова («От снега до снега»). В итоге Комарова переводят на три месяца рабочим в лесопильный цех; там он встречает ссыльнопоселенку Зинаиду Прохорову.
Мужчину и женщину тянет друг к другу; а оба несвободны: у Комарова – жена-стерва, у Прохоровой – муж-подонок, подведший Зинаиду под уголовную статью и продолжающий издеваться над ней. Как быть влюблённым–«рязановскому инженеру» Комарову и измученной Зинаиде? Судьба им поможет – они соединятся-таки и будут счастливы. А к бывшему егерю Ивану Кравцу («Загон») судьба, напротив, окажется беспощадна. По себе Иван человек неплохой; он на охоте спасает жизнь случайно встреченному главврачу Михаилу Андреевичу; тот устраивает его больничным шофёром. Однако Иван совершает проступок – ничтожный, да и повод к нему ничтожен, но последствия проступка оказываются тяжёлыми, и порядочный Михаил Андреевич, скрепя сердце, увольняет Ивана. После этого Ивану остаётся лишь один путь – к родне, пускай жадной и криминальной, но своей- свой ской.
Ивана родня втягивает в тёмный бизнес, потом делает его наёмным убийцей. Иван становится виновником нескольких смертей, сходит с ума от мук совести и гибнет. Как говорится, слепая судьба играет человеком; кого-то судьба любит (как Комарова), а кого-то судьба губит (как Ивана).
Проза Николая Рогачёва – по своему посылу, по своей сюжетной структуре – очень похожа на «русскую народническую прозу второй половины XIX века». Читая её, вспоминаешь о том, о чём писал в своей публицистике Глеб Успенский – о «власти земли», о «народной интеллигенции».
Со времён Глеба Успенского прошло полтора века, но по сути ничего с тех времён для нас не изменилось. Всё та же «власть земли» и «власть тьмы» действует над Иваном (она не действует над интеллигентом Михаилом Андреевичем, но и в глеб-успенские годы были земские доктора, свободные от её сил). Всё та же «народная интеллигенция» чудесно выталкивает вверх честного Николая Звонарёва. Мир наш всё тот же – всё та же почва под нами и то же небо над нами».
Мои тогдашние записи заставляют меня задуматься вот над чем. Литературные критики второй половины XIX века искажали картину, вынося на первый план бесхитростные полуочерки писателей- народников; в этой оптике Решетников был важнее Достоевского, а Златовратский – выше Лескова. Такой подход к литературе неверен. Но не менее ложен противоположный уклон, когда будничное слово провинциальных прозаиков- реалистов не оставляет следа в культурном сознании.
Есть основа бытия – жизнь с её обычными, малыми радостями и потерями. И есть «вторая реальность»–фантазия, фантастика, эксцентрика, гротеск, карнавал, праздник.
Я очень люблю «вторую реальность» и всегда защищаю её от нападок угрюмых кротов.
Но если в праздник превращается весь мир, это обесценивает праздничность. Одно дело, когда и будни светлы, тогда праздник обращается в кульминацию жизненного света.
Совсем иное дело, когда будни настолько безрадостны, что вытесняются- съедаются искусственными праздниками- карнавалами по всякому поводу и без повода. Недавно я был в жюри городского конкурса юных литераторов; мне попадались вполне грамотные образцы прозы, но все они основывались или на мире фэнтези, или на компьютерных играх.
Реалистического письма не было вообще. А вот иной пример: я читаю рецензии текущего года на книги, представленные в лонг-листе премии «Национальный бестселлер». У меня складывается впечатление, что ключевое предложение почти всех рецензируемых книг: «Мы заржали». Спору нет, и миф, и смех необходимы литературе; без мифа и смеха не может быть ни литературы, ни культуры вообще. И миф, и смех есть в прозе Николая Рогачёва–я это вижу, я пишу об этом. Но всё дело в том, что в этой прозе миф и смех присутствуют в свойственных естественных пропорциях, как соль и сахар в природной еде.
Это не литература «для мифа» специально или «для смеха» специально (как подавляющее большинство книг, которые я вижу в нынешних книжных магазинах).
Что-то с нами, читателями, происходит: мы клюём на приманки «литературных продуктов с усилителями вкуса». Мне скажут:
«Литература–коммерческая сфера; издаётся то, что продаётся». Я отвечу: «Без спроса не бывает предложения; издаётся то, чего мы ждём от литературы». И при этом мы, читатели, не обращаем внимания на то, что несёт в себе естественный, природный вкус.
Но даст ли нам «литература с усилителями вкуса» представление о реальности? Не думаю.
Я уверен, что это представление мы получим через будничные слова хороших и скромных писателей. В том числе, через слово Николая Рогачёва.