НЕИЗВЕСТНЫЕ ПОЭТЫ
Своенравны волны Леты,
Удивительный народ —
Неизвестные поэты.
Всякий верит, всякий ждёт,
И надеется на чудо…
Только чудо не для всех.
Но — бывает. Из-под спуда
Вырывает их успех.
Тот повесился, а этот
Ночью тёмною забит.
Смерть на взлёте — это метод,
Коль не хочешь быть забыт.
Есть пример — и вот ты узник
самых страшных в мире уз:
смерть на взлёте — твой союзник…
но к чему такой союз?
Будто кратер древней Этны,
всюду пепел и зола.
Неизвестные поэты —
я и сам из их числа.
Но и сам себе не ясен:
жизнь ли? бред ли наяву?
нужен труд мой, иль напрасен?
Я не знаю. Я — живу.
* * *
Капли редкие, дождевые,
о железный стучат карниз,
и, стекая, ещё живые,
улетают куда-то вниз.
Было — не было. Где я? Что я?
Над карнизом — холодный пар…
Сердце, в паузе млея, ноя,
Каждый Чувствует Свой Удар.
* * *
Действия — жадны и грубы,
мы не умеем любить.
Есть в существительном «губы»
корень глагола «губить»…
Следствия следуют быстро —
не поспевают суды…
Мы совершаем убийства
и заметаем следы.
* * *
У тебя другой, а я — не верю,
что под прошлым — жирная черта.
Всё стою, униженный, под дверью
с онемевшей третью живота.
Так стоят зарезанные нАсмерть,
чувствуя, как меркнет божий свет,
перед тем, как молча рухнуть наземь
мордою, — в отвергнутый букет.
* * *
Срезал насухо бритвой щетину со щёк,
поплескался, лицо себе вытер,
чиркнул спичкой, конверт неотправленный сжёг,
впрыгнул в брюки и вынырнул в свитер.
От любви, как от водки вчерашней, тошнит,
и себе я противен, трезвея,
и раскаянье злое меня потрошит,
как охотник убитого зверя.
* * *
Спой мне, зяблик, о близкой зиме,
спой о старческой сырости в доме,
спой, родной, чтобы вспомнилось мне
о земле, о лопате и ломе.
Вспомню я механический звук,
о булыжники — скрип нехороший,
как стаканы смыкают вокруг,
как заносится холмик порошей.
Пожалею себя, дурака.
Вспомню зимнюю реку с шугою,
как течёт по-над сопкой река
и встречается с речкой другою.
Загадаю — не встретишься ты,
но, когда меня всё ж похоронят,
краше дамы, чем ты, мне цветы
принесут и красиво уронят.
Ты придёшь, как оттает земля,
будешь долго разглядывать фотку,
и последняя ревность твоя
сладко сдавит мне, мёртвому, глотку.
* * *
Снег упал — река чернеет и журчит, где мель.
Вечереет… коченеет над рекою ель.
Иглы ели потемнели, птицы не поют —
так саднит в здоровом теле, совесть — Божий суд.
Пёс бездомный, зверь ли взвыл там? — бегло, и умолк.
Звук бездонный… кто с визитом? Неужели волк?
Зябнет дерево живое, голая земля.
В зимней хвое, в волчьем вое — родина моя!
* * *
У моря я лечь хочу камнем
большим, и бунтующим волнам,
в беспамятстве как бы веками
внимать, оставаясь безмолвным.
Хочу, чтоб средь общего ритма
слияний и разъединений
души моей грубой молитва
звучала, не зная сомнений.
И где-то гудок теплохода,
далёкий и слышимый еле,
звучал над пространством, как ода,
про жизнь в человеческом теле.
ВСЛУШИВАЯСЬ
Из души выщипывает струнки
чёрный лес, застывший нагишом,
будто в ученическом рисунке,
чёрканный простым карандашом.
Жизни грешной не певец я — пленник.
Сердце безголосое болит.
До минор… три ёлочки — не ельник,
оживляют музыкою вид.
От порога в лес уводят ноги,
каждый кустик и колюч, и наг.
Осень… время подводить итоги,
обходя исхоженный овраг,
говорить «прощайте!» и — «спасибо!»,
поворот почувствовав в игре,
вслушиваясь
в долгий стук с Трансcиба,
в длинный текст из точек и тире.
* * *
Быть с нею
права не имею,
и права — отказаться чтоб,
так от желания немею
с макушки
и до пальцев стоп.
Она — волнующе другая,
а та, которой рядом нет,
как лампочка,
перегорая,
в пустой прихожей гасит свет.
Пространство, время — что для них мы?
О, если долго вглубь смотреть,
то можно вдруг расслышать рифмы
в словах
«любовь и смерть»!
* * *
Устал, озяб… не торопи,
дай мне оттаять понемногу.
Глянь, листья, будто воробьи,
слетают стайкой на дорогу.
А лес, пустой осенний лес,
так чуток к шороху и плачу,
что слово, обретая вес,
больнее бьёт… но боль я спрячу.
Смолчу. Пусть птицы говорят.
Так пуст неисправимо грешник,
что сквозь него проходит взгляд
колючий, как лесной орешник.
Прости, похожа ты на куст
с колючими его плодами,
когда слова опали с уст
и зябко воздуху меж нами.
* * *
Пусть не в плюс, но и не в минус. Пусть плохой, но — муж…
Повинюсь. И пододвинусь, и щекой прижмусь.
Не простишь, но станешь мягче. Жизнь сложнее схем.
Скажешь лишь, что я — обманщик. Но не зло совсем.
Я прочту, хорош ли, плох ли, стих, что сочинил,
строчку ту, где не просохли буквы от чернил.
Света луч мелькнет по строчке. Свет в твоём лице.
Это лучше просто точки, что стоит в конце!
* * *
Не стану я иным,
не станешь ты иною;
иди путём своим,
не мучайся виною.
И пусть ревниво плоть
горит любовным ядом,
храни тебя Господь
любовью тех, кто рядом!
ПОДКОРКА
Подо льдом — журчание ручья…
Вслушиваясь, вникну. Онемею.
Эта музыка пока ещё ничья,
я хочу, чтоб сделалась моею.
Есть просвет под куполом из льда,
бытие, не отнятое смертью,
где живая, тёплая вода
греет воздух под холодной твердью.
Всходят там природе вопреки
робкие побеги первоцветов,
под покровом вымерзшей реки
для влюблённых в эту жизнь поэтов!
Пусть на самом деле мир жесток,
те упрямо верят в жизнь иную,
в слепоту куриную — цветок,
спрятанный в теплицу ледяную.
Застолблю себе участок свой,
может быть, и золото намою…
У кого-то ноты — под рукой,
у меня — под коркой ледяною!
* * *
А утром снег припорошил
в курортной зоне тихий дворик…
Тот снег — ещё в минувший вторник —
Росгидромет наворожил.
Как это странно, что — зима!
Не ждал, не верил. Жил вслепую.
И мысли гнал… Пришла сама —
как снег на голову седую!
Сказать не успеваю «стоп!»,
миг ослепления внезапен.
Тяну билет, входя в озноб:
да или нет? Опять экзамен!
Опять я школьник. Ученик.
Опять слова делю на слоги…
И до утра горит ночник
моей тревоги.
Опубликовано в Паровозъ №7, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!