Иван Родионов. ТРАГЕДИЯ НЕУДЕРЖИМЫХ

ЛЕОНИД ЮЗЕФОВИЧ. «ФИЛЭЛЛИН» («АСТ», РЕДАКЦИЯ ЕЛЕНЫ ШУБИНОЙ, 2020)

Встревожен мертвых сон, — могу ли спать?
Тираны давят мир, — я ль уступлю?
Созрела жатва, — мне ли медлить жать?
На ложе — колкий терн; я не дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце…
Байрон, 1823 год

То ли, как скажут нам историки, причиной тому Наполеоновские войны вкупе с развитием капитализма и стремлением к расширению экономических и личных свобод, то ли прав был Лев Николаевич Гумилев и что-то такое случилось с солнечной активностью, но факт остается фактом — в двадцатые годы в Европе появилось большое количество трикстеров-пассионариев. Поскольку война закончилась, а в большинстве европейских стран победила некоторая реакция, область, где они могли бы применить свою неуемную энергию, осталась одна — борющаяся за собственную независимость Греция.
Так появились филэллины. И именно об их феномене, и разрушающем, и созидающем — но неизменно трагичном, — и повествует Леонид Юзефович в своем новом романе.
Кто и что есть в «Филэллине»?
Есть в нем Григорий Максимович Мосцепанов, отставной капитан, участник войны, потерявший на ней пальцы на ноге. Без большого, важного дела, которое было бы больше его самого, он мается — пробует различные прожекты на Урале, пытается воевать с бюрократами и казнокрадами, нарываясь на арест, пишет фантастические письма самому Аракчееву.
Есть грек Константин Костандис, лекарь, утративший родину и вынужденный постоянно скрывать свои истинные мысли и устремления: «Переводчик с мира теней — вот моя вторая профессия».
А вот еще один филэллин, французский полковник Шарль-Антуан Фабье.
Как и Мосцепанову, ему на войне изувечило ногу. Увечье как активация ахиллесовой пяты. Ахиллесовой пяты неприкаянности. Его мысли, кстати, напоминают мысли Байрона у Моруа — он невысокого мнения о греках и Греции, но что-то его туда неудержимо тянет. А вот как говорит Фабье:
«Греки — те еще мошенники, не обольщайся на их счет, — умерил я ее восторги.
Она взглянула на меня так, словно услышала непристойность.
“Их испортило многовековое рабство, — добавил я. — Они жестокосерды, коварны, склонны к воровству и обману”.
«Тогда почему ты с ними?» — последовал вопрос.
«Потому что, — ответил я, — они великодушны, честны, отважны, готовы к самопожертвованию».
Думается, еще бы некоторое количество филэллинов — и перевернулось бы все не только в Греции, но и в мире. Хорошо ли это? Не уверен.
А еще в «Филэллине» есть два героя, наличие которых оставляет нам, нефилэллинам, некоторую надежду. Агенты нормы в безумном мире.
Надежный Максим Максимыч и преданная Вера при непредсказуемом и опасном Печорине. Это майор Чихачев и возлюбленная Мосцепанова Наталья Бажина.
Есть Греция как недосягаемая, величественная мечта — и реальная Греция девятнадцатого века: «Кругом грязь, помоги, воняет отхожим местом», — по словам одного из героев. У того же Моруа об этом написано так:
«Наконец после долгой поездки верхом между сосен и оливковых деревьев один из проводников вскричал:
— Господин, господин, деревня!
Это были Афины».
Именно книга Моруа «Дон Жуан, или Жизнь Байрона» отчасти близка «Филэллину». Ее герой, романный Байрон, — такой же классический филэллин. Кроме того, книга Моруа тоже основана на фактическом материале, но при этом является все-таки художественной.
Книга Леонида Юзефовича, впрочем, вполне самодостаточна. Есть в ней, например, редкая сейчас в нашей литературе пестрая полифония разноречья: писем, дневников, донесений, — сливающаяся в конце в строгий, точный язык эпоса — как раз таки в греческих традициях.
Наконец, есть в книге и власть: вельможи, а также еще один главный герой книги — император Александр Первый. Власть архетипична — ей нужно взвешивать возможности и просчитывать последствия, но трагизм в том, что все взвесить и рассчитать не получится никогда, и оттого единственно верного разрешения того или иного противоречия найти нельзя.
И император неправ именно в своей правоте. Рационализм власти в этом смысле менее эффективен, нежели, например, экзальтация баронессы Криднер, надоедающей императору прозрениями и пророчествами, как у Толстого Каренину надоедала графиня Лидия Ивановна. А отсюда один шаг до вот какой мысли: природа власти неизбежно мистична. Никакие выкладки, расчеты и экономико-политические штудии не могут спрогнозировать того, что где-то на Урале есть Мосцепанов, у которого имеется некая Тайна. И этот несколько комичный поначалу Мосцепанов послужит спусковым крючком для изменения Истории.
А власть, кажется, и поныне не может правильно оценивать природу свою, пытаясь лавировать между обоюдоневерными решениями. И оттого всякая власть в итоге сталкивается с осознанием краха собственных начинаний:
«Он всегда готов встать за добро против зла, но лишь при условии, что не надо высчитывать, на чьей стороне его больше. А если потребуется сначала отделить одно от другого, потом разложить то и другое на разные чаши весов и смотреть, какая перетянет, ошибиться можно и при сортировке, и при взвешивании».
Интерпретаций важного, глубокого романа Леонида Юзефовича может быть множество. Осмелюсь предложить две. Первая: нет никакого времени.
Ситуации и события повторяются, и от всех нас останутся записи и дневники — и эпос той или иной степени героичности. И вторая: даже эта повторяемость предельно хрупка, и один шаг, одна Тайна отделяет ее от иной, героической, но более кровавой повторяемости.
И, как говорил классик, «несчастна та страна, которая нуждается в героях». А если вдруг не нуждается, несчастными становятся сами герои.