Согласно хайдеггеровской формуле, в поэзии говорит «сам язык», тогда как люди, общаясь, используют речь, этому самому языку, а значит, и поэзии, противную. Часто, правда, поэтический текст высвечивает тот или иной элемент повседневной речи, который настолько естественно звучит в поэзии, что становится ясно: здесь речь уже словно стала языковым элементом. В советское время поэты многих группировок (Лианозово, Филологическая школа) экспериментировали с «советской» речью, словно вшивая ее в ткань поэзии. Опыт поэтов-авангардистов того времени можно описать пессимистической гипотезой: а что если «советская» речь станет эквивалентна русскому языку? Такой эксперимент чаще всего демонстрировал абсурдность предполагаемой ситуации:
Вчера, опаздывая на работу,
я встретил женщину, ползавшую по льду,
и поднял ее, а потом подумал: Ду-
рак, а вдруг она враг народа?
Вдруг! — а вдруг наоборот?
Вдруг она друг? Или, как сказать, обыватель?
Обыкновенная старуха на вате,
шут ее разберет.
(Ян Сатуновский)
Из современных поэтов, продолжающих данную линию, можно выделить Михаила Айзенберга. Но несмотря на определенную родственность поэтик, в основе его опыта уже не советская, а русская речь, которая не предположительно, а фактически стала языком:
Но извини, я тебя перебью:
где и когда мы успели свою
точку пройти невозврата?
Ведь, извини, не на рыбьем клею
склеилась здешняя страта…
Однако в русской поэзии был и немного другой опыт «поэтизирования» речи, и связан он с именем Владимира Набокова. В его стихах иногда встречается скорее не речевая лексика, а речевой синтаксис:
Такой зеленый, серый, то есть
весь заштрихованный дождем,
и липовое, столь густое,
что я перенести — уйдем!
(из стихотворения «Как я люблю тебя»)
Близость к речи в этих стихах заключается в сбивчивости, присущей влюбленному человеку. Набоков позволяет себе не быть сконцентрированным, внимательным и дотошным. Он не боится «ошибиться», переходя на речевой синтаксис, поскольку в контексте стихов влюбленного человека это как раз более естественно и безошибочно, нежели выверять каждое слово. Наиболее явно «речевой» синтаксис выражен у Набокова в стихотворении «Finis»:
Не надо плакать. Видишь, там — звезда,
там — над листвою, справа. Ах, не надо,
прошу тебя! О чем я начал? Да,
—о той звезде над чернотою сада;
на ней живут, быть может… что же ты,
опять! Смотри же, я совсем спокоен,
совсем… Ты слушай дальше: день был зноен,
мы шли на холм, где красные цветы…
Не то. О чем я говорил? Есть слово:
любовь, — глухой глагол: любить… Цветы
какие-то мне помешали. Ты
должна простить. Ну вот — ты плачешь снова.
Не надо слез! Ах, кто так мучит нас?
Не надо помнить, ничего не надо…
Вон там — звезда над чернотою сада…
Скажи — а вдруг проснемся мы сейчас?
После первого катрена рифмовка с перекрестной меняется на опоясывающую, словно таким образом уже нарушается первоначальный настрой лирического субъекта донести какую-то фактическую информацию, речь становится еще более сбивчивой. Сама информация также начинает ускользать, остается неизвестной: Кто живет на звезде? Что было на холме? Все это неважно, все это мешает, и помнить ничего не надо, потому что в любой момент мы можем проснуться. Все воспоминания и чувства могут оказаться сном, и тогда станет ясно, что в этом сне не нужно было ничего помнить. Сбивчивость речи, таким образом, прямо пропорциональна ее «ненужности» и обратно пропорциональна эмоциональному наполнению. Проснуться здесь, по сути, эквивалентно умереть (название стихотворения переводится с латыни как «конец»). И слезы адресата скорее выражают переживание не вспоминаемого прошлого, а уходящего настоящего, что тратится на это прошлое.
Многие воспринимают Набокова как новатора и модерниста, другие отмечают в его творчестве и традиционализм. Правы конечно и те, и другие, лично мне также кажется, что часто у Набокова в прозе и стихах появлялась некая «литературная задача», которую он ставил выше читабельности. Поэтому существуют такие странные, но выдающиеся своей задумкой вещи как «Бледный огонь». В стихотворении «Finis» тоже словно решается какая-то задача, но ее решение внезапно перерастает замысел, а речь перерастает в поэзию.
Можно сказать, что поэты Лианозово и Филологической школы начали некий эксперимент, результат которого мы видим в сегодняшней поэзии. Можно также сказать, что и Набоков начал некий эксперимент, который на себе и замкнул, и продолжать его некуда. Возможно, поэтому эта находка, «Finis», кажется, осталась практически незамеченной.
Опубликовано в Противоречие №1, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!