ПАПА
Ранним утром Носов лежал в кровати, отвернувшись к стене. С жесткого похмелья он не спал, но и бодрствованием его состояние назвать было сложно. Сердце неровно стучало, разламывалась голова, крутило в животе. Во рту было кисло, гадко.
На тумбочке у кровати запел мобильник. Супруга, стаскивая с Носова одеяло, потянулась за телефоном. В голос зевнула. Отключила будильник и качнула Носова за плечо:
– Вить, вставай.
Носов надсадно закашлял, замычал и закутался в одеяло, как в кокон.
– Вставай, ты обещал Богдашу в школу отвести. — Надя поднялась и зажгла с голубым абажуром ночник. Накинула халат. Шаркая тапочками и на ходу завязывая поясок, прошла в соседнюю комнату.
Вскоре послышался недовольный лепет Богдана, семилетнего пасынка Носова.
– Ну мам, ну дай поспать.
– Давай-давай, малыш, умываться, чистить зубки и завтракать.
– Я не малыш, — обижался Богдан.
– Ну хорошо, взрослый ты мой, поднимайся скоренько.
Из ванной раздался шум воды. Носов сидел на кровати, обхватив взлохмаченную голову руками. Кровь прилила к лицу, застучало в висках.
Пушистый Маркиз слетел с подоконника и принялся тереться о худые ноги хозяина.
– Отвали, не до тебя, — Носов отшвырнул кота в сторону.
Маркиз недовольно мяукнул и отступил. Разлегся у зеркального шкафа-купе, растопырив лапы и помахивая хвостом, как опахалом.
Носов поймал свое отражение: худой, жилистый, недельная щетина с ранней проседью, упрямый нос с благородной горбинкой.
– Богдаш, — суетилась на кухне Надя, — иди завтракать.
Мальчик, с заспанными глазами и прилипшей ко лбу мокрой челкой, заглянул в зал:
– Доброе утро, пап.
Не поднимая головы, Носов хлюпнул носом и шумно выдохнул. Богдан поспешил на кухню.
В подъезде захлопнулась дверь. Затявкала собака — сосед отправился выгуливать своего глупого пекинеса.
– Надь, — позвал Носов, — Надя!
– Чего ещё? — отозвалась она из кухни.
– А ну, пойди сюда.
адя вошла в зал:
– Чего тебе?
– Там ничего не осталось со вчерашнего? Плохо мне.
– А нефиг было бухать. Я тебя предупреждала. Нет ничего.
– Ну хоть водички принеси.
– Сам сходишь, не обломишься.
На кухне Носов налил из кувшина в бокал и стал жадно глотать, проливая на пол. Богдан доедал манную кашу и болтал ножками под столом.
Надя вздохнула, не сводя с мужа глаз. Уперла руки в округлые бока:
– Позорище.
Она шагнула к нему и негромко произнесла:
– Внизу. Под мойкой.
Носов упал на колени, распахнул расшатанные дверцы шкафчика и достал бутылку, где оставалось на два пальца водки. Поднялся и торопливо отыскал рюмку в сушилке.
– Не при ребенке же, идиот, — прошипела Надя.
Носов закинул в себя пятьдесят грамм. Сразу налил еще и оправил пустую бутылку в мусорное ведро.
– Папа, а ты опять сегодня будешь пьяный? — Богдан покончил с кашей и принялся за бутерброд с чаем.
Схватив рюмку, Носов запрокинул голову, как пианист.
На улице крепко подморозило. Во дворе тускло светили фонари. Урчали и дымили машины, водители грели двигатели и сметали щётками снег с лобовых окон.
Носов двинулся к автобусной остановке. Руки в карманах куртки, сигарета в уголке рта. Богдан, в дутом пуховичке, с шарфом до глаз и с брякающим ранцем за спиной, еле поспевал за отчимом.
Втиснулись в переполненный троллейбус. Богдану уступил высокое место над колесом парень в кожанке с меховым воротником. Рядом сидела полная девочка лет десяти. Склонив голову, она флегматично царапала ноготком заледеневшее окно.
– За проезд передаем! — потребовал грубый женский голос.
Носов обменял мятый полтинник на два билета.
«Одни расходы с этим клопом, — про себя посетовал он, — пятьдесят — туда, пятьдесят — обратно, никаких денег не напасешься».
А денег и вправду оставалось критически мало. На заводе, где он работал, был временный простой — не закупили сырье. Носов сидел дома и пропивал заначки, рассованные по квартире то тут, то там. Порой он и сам удивлялся, находя деньги в самых неожиданных местах. (Однажды Носов обнаружил завернутые в целлофановый пакет пятьсот рублей, которые плавали в сливном бачке). А пока они выживали благодаря скромным заработкам Нади. Спасало ещё и то, что иногда она приносила с работы продукты с истекающим сроком годности.
Троллейбус остановился. Вышли на остановке «Школа № 22». Носов вкрутил в рот сигарету и стал нервно чиркать замёрзшей зажигалкой.
Дождались зеленого сигнала светофора, и перешли дорогу. Позади, за руку с родителями, шагали несколько шумных учеников.
Сократили путь двором. Пошли по расчищенной узкой тропинке. Вдалеке, у мусорных контейнеров, Богдан заметил стайку голубей.
– Пап.
– Чего тебе? — отозвался Носов, не сбавляя шага.
– Нам надо было хлеба из дома взять, птичек покормить, — указал пальцем Богдан.
– Нечего этих крыс летучих подкармливать, — повернул голову Носов, — одна зараза от них. Быстрей давай, опоздаем.
Вскоре они оказались у высоких школьных ворот. Уже доносился звонок на урок, а несколько розовощёких пацанов продолжали играть в снежки. Пожилой охранник в чёрной униформе и армейском бушлате вышел покурить на крыльцо.
– Пап, а ты меня встретишь после продленки? — Богдан слегка подпрыгнул, поправляя лямки ранца.
– Иди, учись, — выбросил окурок Носов. — Встречу.
И, вздохнув, вполголоса добавил:
– Куда я денусь.
Богдан отправился в школу. Носов, покопавшись в карманах, пересчитал деньги. На бутылку хватало. Он направился в сторону алкомаркета, но, чертыхнувшись, остановился. Было только восемь утра.
«Какая же падла придумала продавать с девяти! — досадовал Носов. — Они думают — что? Что народ меньше пить будет? Как бы не лыжи!»
Носова совсем не грела перспектива мёрзнуть на улице целый час, а трубы горели синим пламенем. Секунду поразмыслив, он решил употребить сто грамм в «Пегасе» — разливайке, которая открывалась в шесть утра и находилась неподалеку — а уж потом купить домой четвертинку.
Кроме двух забулдыг, выпивающих за столиком в углу, в забегаловке никого не было. Окна защищали неумело сваренные из арматуры решётки. Стены были выложены кафельной плиткой, как в туалете. В углу висела неработающая плазма. На барной стойке возвышалась шеренга бутылок с пивом и газировкой. Вдоль стен расположились пластиковые столики.
Надменного вида барменша продала Носову сто грамм водки в стеклянном стаканчике с пластмассовой крышкой. На закуску протянула вареное яйцо.
Носов взял заказ и, расстёгивая куртку, сел за столик. Подышал на руки. Зябко потёр ладони. Постучав по столу, очистил яйцо.
– … мы тогда с батяней моим на стройке работали, в Казахстане, — рассказывал приятелю мужик в меховой шапке на затылке. — Взяли флакон бормотухи, а стопок не было. И тут батя достает из бардачка отвертку, откручивает от «Уазика» поворотник и говорит: наливай. А чё, не стопка, что ли?! Во, как башка-то варила! — мужик поднял кривоватый указательный палец.
Собутыльник лениво жевал, подперев подбородок ладонью.
Носов содрал со стаканчика крышку, выпил, занюхал рукавом и откусил от круто сваренного яйца. По телу растеклось спасительное тепло. Он достал из пачки сигарету. Придвинул вырезанную из пивной жестянки пепельницу и закурил.
С Надей они познакомились два года назад. Носов закупался в соседней «Пятёрочке», где рыжеватая пухлая блондинка с зелёными глазами работала кассиром. Стали встречаться, и уже через месяц жили вместе. А потом расписались. Носов любил Надю, и его не смущал «прицеп». Не смущал до тех пор, пока Богдан жил с бабушкой. В прошлом месяце бабуля с воспалением лёгких слегла в больницу, и мальчик переехал к ним.
Носов затушил окурок, придерживая пепельницу рукой. В кармане завозился мобильный. Носов достал телефон. Звонила жена.
– На проводе, — сказал он.
– Где ты?
– Дома, — Носов прикрыл телефон ладонью.
– Богдашу проводил?
– Проводил, не волнуйся.
– Не пей больше, понял?
– Не буду больше. И меньше тоже не буду.
– Шутник нашёлся. Ещё, что ли, поддал?
– За кого ты меня держишь?
– За алкаша, за кого же еще.
– Ну, спасибо на добром слове.
– Ты давай пропылесось и полы помой, все равно без дела ляжки тянешь.
– Ладно, конец связи, — нажал отбой Носов.
Выйдя из кафе, он глянул на экран мобильного. Было без дести девять. Закурил и двинулся в сторону алкомаркета. «Ещё четвертинка, и я как новый», — убеждал себя он.
На улице стало теплее, а может, Носова согревал выпитый стакан. Падал сухой колючий снег. Автомобили медленно двигались по узкой дороге. Эвакуатор с мигалками транспортировал изувеченную легковушку. Носов двинулся вниз по улице. Прошёл мимо политехнического института. На крыльце курили студенты. Они громко смеялись. А один из них, худощавый блондин с длинными волосами, даже закашлял, театрально схватившись за живот.
Носов остановился. «Надо мной, что ли, ржут?» — подумал он. Выстрелил хабариком в их сторону и размашисто зашагал дальше.
Когда-то Носов и сам мечтал поступить в политехнический. Штудировал учебники, записался на подготовительные курсы, но его ломоносовский пыл остудил похмельный батек:
«Да какой тебе институт, го. но ты коровье! У тебя же одна извилина, — ухмылялся он, — вот в путяге отучишься — потом ко мне».
Батя работал мастером на заводе Химмаш, и своей должностью очень гордился. Носов не осмелился перечить отцу и, закончив одиннадцать классов, подал документы в ближайшее ПТУ. Через год выучился на токаря. Специальность он выбрал наобум.
К тому времени батя умер от панкреатита…
Носов вошел в магазин. Устремился к стеллажу с водкой. Выхватил четверок «Талки» и приблизился к кассе. Встал за высоким худым мужиком, похожим на почтальона Печкина. Тот тщательно пересчитал мелочь и ссыпал в карман не по сезону легкого плаща. Глянул на Носова и жадно схватил с прилавка бутылку пива.
– Стоим тут в очереди, как Парасит к Лукуллу, — Печкин хихикнул в рыжие усы и выбежал из магазина, топая корявыми кирзачами.
Молодая кассирша с редким именем Гертруда, как значилось на бейджике, пробила Носову водку.
– Карта или наличные? — уточнила она.
– Наличка, — он расплатился и сунул чекушку в карман пуховика.
Гертруда вытащила из-под прилавка смартфон и поводила большим пальцем по экрану.
– Девушка, — подмигнул Носов, — а вас так мама назвала или папа?
– Сосед, — вздохнула она, не поднимая головы.
Носов вышел из алкомаркета, вполголоса напевая: «не пей вина, Гертруда, пьянство не красит дам…»
Бутылка приятно оттягивала карман. В предвкушении выпивки настроение улучшилось.
Вернулся домой. Скинул ботинки с ободранными носами, снял пуховик и стянул с головы старомодную лыжную шапку с кисточкой.
Маркиз усердно копался в лотке, разбрасывая наполнитель. Потирая ладони и бодро насвистывая, Носов прошёл на кухню и вынул из холодильника полбатона «Докторской» колбасы. Отпилил несколько толстых кусков и достал из шкафчика гранёную стопку. Прошёл в зал. Придвинув к ногам табурет, заменивший ему столик, расположился на диване. Употребил пятьдесят, зажевал «Докторской». Выдохнул и откинулся на спинку. Нащупал в проеме у подлокотника, обернутый целлофаном пульт, включил телевизор. Шла передача «Папа пропал».
Показывали тучного, голого по пояс дядьку, который спал на кровати кверху брюхом. Картинка не менялась довольно продолжительное время. Потом к толстяку приблизился мальчик лет шести, с какой-то пластмассовой фиговиной в руке. Оказалось, что это маленький вертолётик без пропеллера. Мальчик начал трясти папашу за плечо, чтобы тот помог ему починить игрушку. Но батя, кряхтя, отмахнулся и отвернулся к стене. Закадровый голос перевел с украинской мовы: «.в который раз сын просил о помощи, а Николай продолжал спать.»
Носову вспомнился случай из детства. Деревня, летние каникулы. Сидя на корточках, он ремонтирует велосипед. По локоть перепачканные солидолом, загорелые руки, на голове — панама, чтобы не напекло голову. Неумело работая гаечным ключом и отверткой, Носов пытается разбортировать проколотое колесо старенького «Школьника». Велосипед достался ему от двоюродного брата. Рядом на скамейке, под березовым кустом, выпивают отец с соседом. Они разливают самогон и закусывают неспелыми яблоками. Вдруг Носов роняет колесо, ключ и отвертка летят в траву.
«Руки из жопы», — сплевывает отец.
Хрустя яблоком, вмешивается сосед:
«Может, помочь мальцу, чего мучается».
«Ты своим помогай, — отвечает батя. — Я из него мужика хочу сделать, а не пряника мамкиного. Если уж головой не может работать, так пускай хоть руками учится.
Выпив, он продолжает:
«Вот брат у меня, Женька. У него Санек, сын. Племянник мой. Школу закончил с золотой медалью, в институт без экзаменов поступил. В то лето движок мне на «восьмёре» перебрал. О! И пером, и топором. Толковый. А этот дэбил, — кивает на сына, — ничерта не знает, и делать ничё не умеет».
Носов вскакивает и, размахнувшись, с силой бьёт колесом о землю так, что вылетает из паза спица. Затем мчится в огород и прячется за баней. Сидит в траве, поджав ноги к подбородку. От колючей бревенчатой стены зудит спина. По стебельку осоки упрямо карабкается божья коровка. Опустив голову, Носов плачет навзрыд.
* * *
Богдан убрал учебник и тетрадь в рюкзак, застегнул молнию. “Продленка” закончилась. Дарья Олеговна, классная первого “а”, проводила учеников в холл. Там их уже дожидались родители, а по большей части — дедушки и бабушки. Первоклашки оставляли им тяжёлые рюкзаки и, толкая друг друга, мчались в раздевалку.
– Ребята, аккуратней, не спешим. За вами никто не гонится, — волновалась Дарья Олеговна.
Богдан снял с крючка пуховик и вышел из раздевалки.
– А за тобой ещё не пришли? — спросила классная.
– Меня папа встретит, он немного задерживается, — Богдан положил куртку на длинную скамью и сел рядом.
– Алексей Леонидович, — сказала она охраннику, — присмотрите, пожалуйста, за мальчиком, а я пока в учительскую схожу.
Охранник рассеяно кивнул. Он сидел за столом у турникетов и увлеченно разгадывал сканворд. Дарья Олеговна торопливо зацокала каблучками по полу. Разошлись по домам ученики с “продленки”. Холл опустел. Стало непривычно тихо. Было слышно, как сопит пожилой охранник, старательно заполняя клетки буквами. Богдан повернул голову и глянул в окно. На заснеженной баскетбольной площадке он увидел четверых пацанов из третьего “б”. Они лепили снежки и бросали в деревянный, с облупившейся краской, щиток над кольцом. Богдан старался обходить этих ребят стороной. Как-то раз они напали на него толпой, повалили в сугроб возле школы и стали пинать. Богдану повезло, хулиганов спугнул физрук. Но на этом они не успокоились. Если на перемене Богдан встречал гоп-компанию в коридоре, то щелбанов и смачных пинков под зад ему было не избежать. Поэтому на переменах он старался выходить из класса как можно реже, только в туалет или столовую. Богдан не жаловался маме, и уж тем более отчиму. “Не ной, — любил наставлять он. — Ты же мужик, а не мамкин пряник. Сам свои проблемы решай. Или ты думаешь, мы до сорока лет тебе будем сопли подтирать?”.
Родного отца мальчик не видел никогда. Он сбежал, когда мама была в положении. И бесследно исчез. Поговаривали, что горе-папаша уехал на вахту в Москву. Отработав, и получив приличную сумму, пошёл в загул. На одной из пьянок он познакомился с какой-то дурочкой со своей жилплощадью… Словом, в родной Дзержинск вахтовик не вернулся. Мама избавилась от всего, что могло напомнить ей о предателе, удалила совместные фотографии во “Вконтакте” и “Одноклассниках”, и навсегда забыла его имя. В свидетельстве о рождении мальчика записали Богданом Александровичем Родионовым. Фамилию и отчество ребенок унаследовал от деда. Дедушку Богдан и стал называть папой. Потом дедушка умер. В их жизни появился Носов. Новый папа Богдана.
В рюкзаке зазвонил мобильный. Богдан достал кнопочный “Сименс”. Он стеснялся своей пиликалки. Почти у всех одноклассников уже были смартфоны. Но мама с папой не покупали модный гаджет, объясняя это тем, что игрушка будет отвлекать его от занятий. Богдан был мальчиком умным, и понимал — у родителей попросту нет денег. — Алло, — он приложил трубку к уху.
– Богдаш, сынок, сиди в школе, никуда не уходи, сейчас папа за тобой придёт.
– А скоро? Просто всех уже забрали…
– Да, малыш, он уже на подходе.
– Я не малыш, — проговорил Богдан.
Он убрал телефон в рюкзак и снова глянул в окно. Снег прекратился. Третьеклашки ушли с площадки. Вдалеке виднелась тёмнозелёная двенадцатиэтажка, в которой жила бабушка.”Вот бабуля всегда забирала меня вовремя”, — с грустью подумал Богдан. Еще он подумал о кормушке для птиц, которую они с бабушкой вырезали из коробки из-под молока и повесили на ветку берёзы у подъезда. Каждое утро, перед школой, он проверял, осталось ли в кормушке что-нибудь съестное. Если нет, Богдан доставал из рюкзака целлофановый пакет и насыпал птицам крупы или хлебных крошек…
* * *
Носова разбудил телефонный звонок супруги.
– Ты какого хрена ребёнка не встретил?! — кричала она.
– Ёлы-палы, — прохрипел Носов, — а сколько времени?
– Пулей за ребёнком!
– Не ори, не в бане. Уже выхожу.
– Идиота кусок! — Надя сбросила.
Носов широко зевнул и потер глаза. В четвертинке плескалось на донышке. Он допил остатки из горла. Взял телефон. Висело непрочитанное сообщение в “вайбере”. Писал мастер смены: “Завтра общее собрание цеха в 9 утра”. Носов поднялся с дивана, размял затёкшую поясницу. Опять какую-то дичь будут втирать. Лучше б денег дали. Верно я говорю, Маркиз? Мурлыкнув, кот потёрся мордочкой об угол стены с оторванным куском обоев. Носов оделся и вышел из квартиры.
* * *
В десять вечера Надежда сдала кассу, переоделась и заспешила к служебному выходу. Охранник попросил открыть сумку. Надя расстегнула молнию. Он дежурно заглянул внутрь и, кивнув, отпер стальную дверь.
Маршрутка ушла прямо из-под носа. Надя в сердцах выругалась. Следующая должна была приехать не раньше, чем через полчаса. В это время общественный транспорт ходил плохо. На улице было морозно, да ещё и поднялся сильный ветер. Чтобы хоть немного согреться, Надя стала прохаживаться взад-вперёд. К остановке подкатил троллейбус третьего маршрута. Наде снова не повезло, он сворачивал на Грибоедова, ей было не по пути. Двери открылись. Из салона вышел парень в длинном, почти до пят, пуховике и подал руку девушке. Троллейбус, буксуя, тронулся. Заискрили, как бенгальские огни, “рога”. Надя вынула из сумочки смартфон. Прошло только десять минут. Слепя фарами, у обочины притормозила “праворукая” “Хонда”. Опустилось водительское окно, и послышался женский голос:
– Надюш. На-дя. Родионова, блин.
Надя подошла к машине. За рулём сидела длинноволосая блондинка с ярким макияжем. — Не узнаёшь, что ли? Садись, подвезу.
Это была Алеся Алексеенко, бывшая Надина одногруппница. Из пединститута взбалмошную студентку отчислили с третьего курса. Алеся нагрубила Виноградову, преподавателю зарубежной литературы. Тот сделал ей замечание относительно внешнего вида. Старой закваски препода возмутили короткие шортики, в которых Алеся заявилась на пару. Студентка сгоряча обозвала его плешивым маромоем. Виноградов был человеком злопамятным, и, конечно же, завалил её на экзамене. Ходили слухи, что вскоре Алеся выскочила замуж за какого-то богатея и переехала в Питер.
Надя открыла дверцу и опустилась на заднее сиденье. В машине стоял запах сладких духов и табака. Приглушенно играла музыка. На зеркале заднего вида болталась маленькая мягкая игрушка — Микки Маус с вытянутым большим пальцем.
– А я еду, смотрю — ты это или не ты. — Алеся включила поворотники, плавно тронулась и вырулила в средний ряд. — Ты откуда так поздно?
– С работы, — пожала плечами Надя.
– А где работаешь?
– В магазине.
– О, боже, — Алеся вскинула брови и глянула на неё в зеркало, — только не говори, что продавцом.
– Администратором, — соврала Надя.
– Вау, ну это успех, подруга, — фальшиво улыбнулась Алеся.
Она прикурила тонкую сигарету и чуть приоткрыла окно. — Тебя куда подбросить-то?
– Ой, да на Гайдара, напротив второй больницы.
– Покажешь, короче. Отвыкла я уже от вашего мухосранска. Алеся притормозила на светофоре.
– Слушай, Надюш, — она повернула голову, — а давай в какую- нибудь кафешку заедем, поболтаем. Лет сто же не виделись. Ты домой очень торопишься?
– Ну, как бы, да, тороплюсь.
– Что, семеро по лавкам? — усмехнулась она, — Ладно тебе, на полчасика всего. Я угощаю.
– Даже не знаю, — произнесла Надя. — Роллов хочу. У вас суши-бары какие-нибудь есть приличные?
Остановились у заведения под названием “Токио”. Вышли из машины. На Алесе была приталенная шубка с пушистым воротником, узкие джинсы и сапожки на высоком каблуке. Она надавила на брелок сигнализации.” Хонда” подала голос и мигнула фарами. В холле суши-бара их встретила молоденькая девушка — администратор в ярком кимоно с необычными орнаментами и широким поясом золотистого цвета. Лицо её было в белом гриме, губы — в ярко-красной помаде, чёрные подводки — стрелочки на глазах и, перехваченный красной ленточкой, пучок на голове. Подруги сдали верхнюю одежду в гардероб. Девушка проводила их зал, вручила меню и предложила выбрать столик. Надя стыдилась своего простенького вязаного платья. Благо, что из посетителей была только одна влюблённая парочка. Алеся заказала по два сета и по бокалу светлого пива.
– Ты же за рулём, — сказала Надя.
– О, господи, думаешь, я не отмажусь, — Алеся повесила сумочку на спинку стула и подняла бокал. — Ну, давай, подруга, за встречу.
Они сделали по глотку. Принялись за роллы.
– А ничего, вкусно, — жевала Алеся, прикладывая салфетку к уголкам губ, — даже странно. Ну, давай рассказывай, как живёшь.
– Да особо нечего рассказывать, как все живу, — Надя обмакнула ролл в мисочку с соевым соусом.
– Ну хотя бы про то, как ты докатилась до работы администратора магазина. Ты же была самая умная на курсе.
– А куда мне надо было идти? Учителем в школу? Нет, спасибо, мне практики хватило. И разборки с неадекватными родителями до сих пор в кошмарах снятся.
– Ну, не знаю, репетитором могла бы, они неплохо, вроде, получают.
– Для этого педагогический опыт как раз нужен, чтоб что-то заработать. Все репетиторы — кто? Бывшие учителя.
– Ладно, дело твоё, — Алеся осушила бокал, — давай ещё по пивку?
– Нет, мне, пожалуй, хватит.
– А я выпью. Официант принёс пиво и забрал пустой бокал. — Ну а на личном фронте у тебя как? — пригубила пенного Алеся.
– Прекрасно. Любящий муж и умница сын, — скороговоркой произнесла она. — У тебя как?
Алеся вздохнула и выпила сразу полбокала. Подозвала официанта и заказала триста грамм водки.
– Ты чего?! — возмутилась Надя.
– Всё под контролем, подруга, — подавила икоту Алеся. На столике появился графинчик водки, две стопки и два стакана апельсинового сока. У Нади зазвонил смартфон. — Да, — ответила она, — скоро буду, знакомую встретила. Богдаша спит? Уроки сделал? Ладно, дома поговорим. Всё, пока.
Надя отключилась, положила смартфон на столик.
– Муж? — спросила Алеся.
– Угу.
– Волнуется. Повезло тебе, счастливая, — Алеся выпила стопку, отодвинула в сторону сок, пригубила пива.
– Тебе, может, хватит? — сказала Надя. Алеся внезапно окосела:
– Не ссы. Если чё, на такси доедем.
Она принялась усердно копаться в сумочке. Достала пачку сигарет, вставила одну в рот, стала искать зажигалку. Подошла администратор и с улыбкой мягко произнесла:
– Извините, но у нас не курят.
Предупредив, она развернулась и ушла, семеня ногами, как и подобает настоящей гейше.
Алеся смяла сигарету, бросила в её сторону:
– Вали отсюда, шмара напудренная.
И выпила ещё:
– Не, я тебе серьёзно говорю, ты счастливая. Завидую белой завистью. У тебя ребёнок, любящий муж, а мой — скот с рогом между ног. Трахает всё, что видит. Ни одной, сука, юбки не пропускает. Всех баб у себя в офисе переимел. Секретарша его уже внаглую по ночам ему звонит, ты прикинь?
Алеся откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу.
– Он ещё и жадный до кучи. Со мной только жадный. На своих шалав, гнида, бабло спускает, а мне каждую копейку приходится клянчить. Думает, что он альфа-самец, а по сути — лопатник с членом. В последнее время ещё и руки начал распускать, козёл… Ладно, хрен с ним, с убогим. Алеся разлила по стопкам:
– Выпей. Надя замотала головой. — Давай-давай. Помянем папу моего. Я ведь в Дзержинск хоронить его приехала.
– Ничего себе… Мои соболезнования, Алесь.
Выпили, не чокаясь.
– Сколько ему было? — осторожно спросила Надя.
– Шестьдесят два, — вздохнула Алеся, у неё слезились глаза.
Она вынула из пачки сигарету, помяла в пальцах, убрала обратно.
– Я очень любила папу, — она шмыгнула носом, — с мамой мы так близки не были, как с отцом. Конечно, баловал меня, ни в чём не отказывал. Единственная дочь, всё-таки. Мы с ним жили, как за каменной стеной. Никому нас в обиду не давал. Да на меня даже косо посмотреть боялись, не то чтобы… Вот говорят, что подсознательно мы выбираем мужика, похожего на своего отца. Чего же тогда я за мудака-то вышла?!Алеся наполнила стопку. Пить не стала, отодвинула в сторону.
– Алесь, может, по домам, а? Поздно уже.
– Да, ты права, подруга. Давай. Сейчас такси вызову, — покачиваясь, Алеся достала из сумочки айфон.
– Машину тут оставишь?
– Нет, блин, бухая поеду. Завтра заберу. А если и угонят — да и хрен бы с ней. Зеленоглазое такси, ты отвези, ты отвези…, – вполголоса запела она, водя пальцем по экрану.
К восьми утра подъехал служебный автобус. Носов поднялся в салон. Поздоровался с мужиками за руку и сел на заднее сиденье, рядом с Будулаем, дробильщиком. “Пазик” тронулся. Водитель включил приёмник, поймал “Авторадио”.
– Не знаешь, что случилось? — спросил Носов.
– Да ясен пень, что ничего хорошего, — почесал в лохматой бороде.
– Будулай. — Собрания по пустякам не устраивают.
– Что есть, то есть, — задумчиво покачал головой Носов.
У рабочих был подавленный, угрюмый вид. Даже механик Башмаков, которого обычно было не заткнуть, сидел, насупившись, и молчаливо смотрел в очищенную от наледи прореху в окне. Город остался позади, въехали в промзону. По радио прокуренный женский голос затянул песню про кабриолет. Водитель начал хрипло подпевать. Автобус подкатил к заводу. Работяги вышли и, закуривая на ходу, неспешно направились к проходной. Небольшой снегоуборочный трактор, пыхтя, расчищал площадку.
Цех по-прежнему простаивал. На первом и втором участке была полная тьма. Свет горел только в кабинете мастера и нескольких служебных помещениях.
Носов вошёл в кабинет. Рабочие, переговариваясь, толпились у дверей, некоторые расселись на откидных креслах вдоль стены.
– Для вновь прибывших повторяю: ждём начальника
производства, — сказал Сергей, мастер смены. Сидя за столом, он сжимал резиновый эспандер.
– Серёг, объясни ты толком, чего от нас хотят, — наконец подал голос Башмаков. — Башмак прав. Чё за хера-бора? — сказал аппаратчик Юрка Мазуркевич.
– Мужики, — развёл руками мастер, — я сам не в курсе. Мне сказали вас собрать, я собрал. Ко мне какие вопросы? Ждите Маслова. –
Он откинулся на спинку стула, продолжая работать эспандером. Несколько человек поднялись с кресел и направились в курилку. Но быстро вернулись. Вслед за ними в кабинет шагнул Маслов. Начальник производства был высокий, плотный, с седой шевелюрой и мясистым носом. Мастер вскочил, подбежал к начальнику и потряс его ладонь:
– Доброе утро, Павел Борисович.
Расстегнув дублёнку, Маслов сел за стол:
– Значит так, господа хорошие. Вокруг да около ходить не буду, скажу прямо. Новость у меня не самая приятная. Генеральный директор подписал приказ о сокращении штата.
– Приплыли, — пробормотал Башмак.
– И чё, всем, что ли, пня под зад? — пробасил Мазуркевич.
– Ну почему же всем, — Маслов неторопливо достал из внутреннего кармана листок, развернул и, близоруко прищурившись, стал зачитывать фамилии. В “расстрельный” список, среди прочих, попал Башмак и Носов. Не забыли и про алкоголика Мазуркевича. Всего набралось семь человек.
– Ну ни струя себе фонтан! — возмутился Башмак, — меня-то за какие заслуги?
Маслов глянул на него исподлобья:
– У тебя сколько в прошлом месяце прогулов было? Напомнить? А на проходной тебя сколько раз пьяного заворачивали? Радуйся, что вообще по статье не уволили. Ладно, — начальник вздохнул, спрятал листок в карман.
– У кого-нибудь ещё есть вопросы?
Все молчали. Рабочие понимали, что спорить с руководством и отстаивать свои права — затея бестолковая. Промолчал и Носов. Косяков у него было предостаточно. Вспомнить хотя бы случай, когда он, неудачно опохмелившись со слесарями, уснул на складе готовой продукции. За этим времяпровождением он был пойман охраной и отправлен домой. Носов получил выговор и был оштрафован на шестьдесят процентов от зарплаты.
– А мы тогда зачем приехали? — возмутился не попавший под раздачу Будулай, — вызывали бы тех, кого уволили. Маслов поднялся из-за стола:
– Ну, если вопросов больше нет, тогда сокращённым — сдать форму, оформить обходной, и в отдел кадров. Для всех остальных: с понедельника работаем в штатном режиме. Оттарабанив своё распоряжение, начальник производства покинул кабинет.
– Да и насрать на эту богадельню сто куч, — сказал Башмак, — мы чё, работу, что ли, не найдём. Да как два пальца об асфальт. Мы ещё посмотрим, на чей хрен муха сядет.
Носов и товарищи по несчастью вошли в холодную, провонявшую кислым потом раздевалку. Носов открыл замок на металлической двери шкафчика. На соседней дверце чёрным маркером было написано: “Шмонин”. Кто-то откорректировал фамилию: зачеркнул первую букву и исправил на “Ч”. Вынув синюю, с пятнами масла, спецовку и ботинки, Носов закрыл шкафчик.
– Ну, что? Пойдём сдаваться? — Башмак встряхнул свои рабочие шмотки.
– Угу, на выход с вещами, — вяло отшутился Носов. Кладовщица приняла спецовку и обувь, сверилась с журналом. Она же подписала обходной лист. Оформив документы в отделе кадров, Носова и двух его коллег отправили в бухгалтерию за расчётом. Остальным деньги должны были перевести на карточку. Банковская карта Носова была арестована за просрочку коммунальных платежей, он получал зарплату наличкой. В бухгалтерии Носову выдали двадцать девять тысяч с копейками. Эта сумма включала в себя окончаловку за прошлый месяц, оплату простоя и отпускные. Пятитысячные купюры он спрятал в карман джинсов и застегнул на молнию. Затем позвонил супруге. “Смотри, не загуливай, езжай домой. И с завтрашнего дня ищи работу”, — наказала она.
Сдав пропуска на проходной, рабочие вышли на улицу. Мороз стоял лютый. Служебный “Пазик” давно уехал, а до города было километров двадцать.
– Ну че, вызываем такси? — предложил Мазуркевич. Он пританцовывал, прикрывая лицо шерстяной варежкой.
– Осади, — сказал Башмак.
– А чё ты жмёшься? Деньги же есть.
– Сегодня — есть, завтра — нет, — философски рассудил он.
– Сейчас автобус цветовский приедет, на нём доедем, не графья. И правда, минут через пять показался автобус соседнего предприятия “Цвет”. Башмак вытянул руку.
Приехали в город. Втроём, Носов, Башмак и Мазуркевич, они вышли на площади Маяковского.
– Товарищи безработные, — Башмак почесал кончик носа, — предлагаю спрыснуть наше увольнение
– Я — за, — оживился Мазуркевич.
– Поддерживаю, — сказал Носов. Они зашли в “Бристоль” и вскладчину купили две по 0.7 водки, три пачки сигарет, коробку сока, пару баклах пива, рыбные консервы и хлеб. Было решено пойти в гости к Башмаку, он жил неподалёку.
Комната в общежитии, несмотря на ограниченные габариты, вмещала в себя всё необходимое. Диван-кровать, шкаф для одежды, два кресла, журнальный столик, холодильник, небольшая плазма на стене. Для холостяцкого логова — более чем прилично.
– Разуваемся у двери, — сказал хозяин комнаты. — У меня тут чистота, как в Лувре.
Быстро сообразив на стол, они сели пить. Водка убывала, а градус в крови стремительно повышался.
– Мужики, — мямлил пьяный Мазуркевич, — вы только это… не пропадайте. А то я знаю, как работать вместе перестают, так сразу все теряются…
– Мензурыч, не гунди, — сказал Башмак. — Наливай давай.
В дверь постучали. Хозяин поднялся из-за стола и открыл. На пороге стоял заплаканный мальчик лет шести. На нем был растянутый свитер, колготки и расстегнутые дутые сапожки.
– Дядя Андрей, а папа не у вас? — спросил мальчик, заглядывая в комнату.
– Нет тут батьки твоего, давай, домой чеши.
Башмак закрыл дверь и вернулся к столу. Проглотил водку, запил пивом.
– Может, ещё на одну скинемся? — предложил Носов, убирая вторую опустошенную бутылку. Обычно Носов пьянел быстро. Но сегодня, очевидно, был не его день.
– Кто пойдёт? Лично я не в форме, — сказал Башмак.
Он пытался наколоть на вилку кусочек жирной сайры. — Давайте спички тянуть, — предложил Мазуркевич.
– Ты ещё в “камень, ножницы, бумага” сыграй, — усмехнулся Башмак.
– Сидите, я схожу, — сказал Носов. Он оделся и вышел. А когда вернулся, увидел в комнате двух женщин лет тридцати пяти. Одна, толстая, с крашеными чёрными волосами, взгромоздившись на колени к щуплому Башмаку, пила пиво из чайной кружки. Другая, высокая, с короткой стрижкой, курила в форточку.
– Здравствуйте, мужчина, — хихикнула толстуха, обнимая Башмака за шею, — а меня Маша зовут. Высокая равнодушно глянула на Носова и снова отвернулась к окну. Носов вынул из пакета водку и поставил на стол.
– Пошли дурака за бутылкой, он одну и принесёт, — хохотнул Башмак.
– Ты за базаром следи, — обиделся Носов.
– А то чё?
– По щам прилетит, вот чё.
– Мальчики, не ссорьтесь. Давайте лучше выпьем, — потянулась к бутылке Маша.
Включили плазму и выбрали канал “Муз ТВ”. Шёл концерт “дискотека 90-х”. Маша отплясывала под “кислотного ди-джея”, срывая сохнущие на верёвке носки и трусы Башмака. Мазуркевич тем временем подкатывал к её молчаливой подруге. Раздался звук пощёчины. Мазуркевич, матерясь, отшатнулся в сторону и едва не упал. Башмак предлагал побороться на руках, потом побрататься кровью, потом стал хвастаться своей коллекцией охотничьих ножей. А после достал из шкафа в отличном состоянии патефон, завёл пластинку с Адриано Челентано и разрыдался. Носова резко развезло. Он прилёг на диван, беззащитно поджав ноги, и моментально отключился.
Очнулся на полу от дикого холода. Сквозило в открытую форточку. Носов вскочил и, зябко потирая руки, захлопнул форточку. На улице было темно. Мазуркевич спал в кресле, свернувшись в клубок и обняв колени. Башмак храпел на диване в обнимку с патефоном. Женщин не было. И тут Носова осенило. Деньги! Эти суки украли мои деньги! Носова охватила паника. Он судорожно стал хлопать по карманам джинсов. К великому облегчению, деньги были на месте. Носов пересчитал купюры и снова спрятал в карман на молнии. Телефон он отыскал под столом. Зажёг экран. От жены было семнадцать пропущенных вызовов. Последний раз она звонила в половине девятого вечера. Носов допил из баклахи остатки пива. Попытался растолкать Башмака, чтобы тот запер за ним дверь, но это оказалось ему не под силу. Вытянув из пачки на столе сигарету, Носов оделся и вышел.
На улице было малолюдно. Проезжали редкие автомобили. Горели фонари, меняли цвета светофоры. Дойдя до пустующей остановки, Носов закурил, вынул телефон и глянул на время: маршрутки должны были ещё ходить. Долго не решался, но всё же позвонил Наде. — Ты где шарахаешься?! — крикнула она в трубку, — я тут чуть с ума не сошла! Все больницы обзвонила, думала, случилось что. Ты где вообще?
– Да на Маяковке я. Всё нормально.
– Ты чего там забыл? Опять пьяный?
– Трезвый я, — выбросил окурок Носов.
– Врешь. Поздно уже, вызывай такси, — проговорила она значительно мягче.
– Надь, да тут ехать-то. Не переживай, скоро буду. Всё, давай.
Как только Носов убрал телефон в карман, к нему приблизились трое.
– А есть сигарета? — спросил низкорослый, коренастый парень в чёрной шапке на глаза и наброшенном на голову капюшоне.
Не успев ответить, Носов получил резкий удар в челюсть. Он упал, на какое-то мгновение потеряв сознание. Придя в себя, Носов почувствовал, как парни шустро обыскивают его карманы.
– Говно телефон, оставь, — быстро проговорил один из них.
Чьи-то пальцы расстегнули молнию на кармане джинсов.
– Вы чё творите, суки! — успел выкрикнуть Носов, прежде чем его ударили ботинком в лицо…
– Эй, дружище, что с тобой? — Носова кто-то потряс за плечо.
Ныла челюсть, звенело в голове, за шиворот насыпалось снега. Носов мог рассмотреть его только одним глазом, второй глаз заплыл. Крепкий, небритый мужик в свитере под горло и синих джинсах. Он помог Носову подняться, поддерживая за руку:
– Рихтанули, что ли? Ну, давай в машину, подвезу. Он усадил Носова на заднее сиденье “Логана” с чёрно-желтым логотипом такси, сел за руль и убавил музыку:
– Куда тебе?
С трудом поднявшись по лестнице, Носов отпер дверь и вошёл в квартиру.
– Господи, боже мой, — Надя прикрыла ладонью рот.
– Кто тебя так?
– Не знаю, они не представились, — попытался улыбнуться Носов, стаскивая с себя пуховик.
– Деньги все украли. Всё до копейки.
– Да чёрт с ними, с деньгами, лишь бы жив был. Так, всё. Сейчас едем в травмпункт снимать побои. А потом в полицию — напишем заявление.
– Надь, ну какое, нахрен, заявление. Без толку всё это. Только геморрой лишний на задницу. Надя в волнении заметалась по квартире в поисках аптечки. Богдан приоткрыл дверь комнаты:
– Папа, что с тобой?
– Всё нормально, только слегка избили и ограбили. Носов вошёл в ванную. Пустил воду, посмотрел в зеркало. Под левым глазом вздулась страшная гематома лилового цвета. Носов слегка побрызгал на лицо. Надя ждала супруга в зале. Она сидела на диване и плакала. На коленях лежала открытая коробка из-под обуви с медикаментами. Носов сел рядом.
– Давай обработаем, — супруга шмыгнула носом и вытерла слезы. В зал осторожно вошёл Богдан. В руках он держал копилку в виде кошки. Выткнув резиновую заглушку, Богдан высыпал на диван всю свою мелочь.
– Папа, бери, только, пожалуйста, не переживай.
Носов наклонился и погладил мальчика по голове:- Всё будет хорошо, сынок. Всё будет хорошо…
ХОЧУ БЫТЬ ВЗРОСЛЫМ
– Ну вот, опять сорвалась. Пап, а че у меня срывается постоянно?!
– Потому, Паш, что ты не так подсекаешь. Гляди как надо.
Виктор Олегович взял из рук сына бамбуковую удочку, насадил извивающегося червя на крючок и, размахнувшись, забросил. Яркокрасный поплавок плюхнулся в воду. — Вот так. А теперь ждем. Павел достал из пакета батон и отломил добрый кусок. Отец не сводил глаз с поплавка. Перекусив, мальчик присел на корточки и стал разглядывать консервную банку с наживкой. Виктор Олегович закрепил удочку на рогатине и поднял пакет с хлебом: — Сейчас прикормлю. Он отщипнул от батона и размашисто, точно библейский сеятель, побросал крошки в воду. Снял с рогатины удочку и приспустил леску.
Неторопливо двинулся вдоль берега, увлекаемый скользящим по водной глади поплавком, Паша устремился за отцом. Под ногами затрещали сухие ветки.
– Паш, ну ты как слон, ей богу! Всю рыбу распугаешь, — погрозил пальцем Виктор Олегович.
– Я не нарочно, — обиделся Паша. Они медленно двигались, стараясь не наступать на сучковатые ветки и пластиковые бутылки.
– Весь пляж загадили! — покачал головой отец.
Паша молча брел следом.
– Да что же это такое! — возмутился Виктор Олегович, едва не споткнувшись о гнилую корягу, — безобразие!
– Пап, может червяк соскочил?
– Не может.
– А ты проверь.
– Уймись.
– Пап, так можно долго бродить.
– Помолчи.
– Я есть хочу. Сегодня нет клева. Пойдем домой?
– Ну что ты как маленький?! Потерпеть не можешь полчаса? — начал злиться отец.
– Может, стоит перебросить?
– Может, и стоит, а может, и не стоит… замолчи, и иди спокойно.
Вдруг леска дрогнула, натянулась, и поплавок нырнул вглубь.
– Смотри, Паш, как я ее щас! — с азартом прокричал отец и, подсекая, вытянул довольно крупного окуня.
Рыба отчаянно билась в его руках.
– Какой здоровый окунище! — рассмеялся Виктор Олегович, — а ну, Пашка, забрось-ка его в садок.
Сын так и сделал.
– Ну что, понял, как подсекать? — ласково потрепал его за щеку отец, — а то заладил: «не умею, не умею». На вот, держи удочку, насади червя и забрось еще раз как следует.
Паша тоскливо посмотрел на отца:
– Пап, а может ну ее, эту рыбалку. Пошли домой. Бабушка уже, наверное, пирог испекла.
– Ладно, уговорил. Домой так домой, — махнул рукой Виктор Олегович и принялся складывать удочку, — а я то думал, что тебе будет приятно в свой день рождения поймать какую-нибудь рыбешку, а ты…эх.
Отец вручил Паше садок:
– На, держи крепче, нытик.
Они поднялись по песчаному склону и вышли на проселочную дорогу. Паша, размахивая садком, еле поспевал за отцом. Из-за фермы шумно вырулил желтый молоковоз. Отец вытянул руку. Машина затормозила, подняв облако пыли. Паша закашлял. Из кабины высунулся усатый мужчина в грязно-белой панаме.
– Вам куда? — прикурил шофер.
– До Звягинцева подбросишь? — спросил Виктор Олегович.
– Прыгайте. Молоковоз дернулся и резко тронулся.
В кабине пахло табаком и соляркой. Мухи бились о лобовое стекло. Из-под сиденья вывалилась монтажка и больно врезалась в ногу Виктора Олеговича.
– Да забрось ты ее обратно, — шофер выпустил носом табачный дым.
Виктор Олегович наклонился и кинул монтажу под сиденье.
Водитель докурил, швырнул окурок в окно.
– Ну че, мужики, клюет рыбешка-то?
Виктор Олегович поднял садок.
– Да-а-а, не густо, — криво улыбнулся шофер и кивнул в сторону мальчика:
– Сын?
– Угу.
– Звать как?
– Павлом.
– А годков сколько?
– Девять, сегодня исполнилось, — сказал отец и приобнял сына. Паша дернул плечом, покраснел и уставился в окно.
– Да ну!? Серьезно?! Ну тогда с праздничком тебя, малец! — дружелюбно подмигнул шофер.
– Спасибо, — пробубнил Паша.
За окном сменяли друг друга пейзажи. Молоковоз промчался мимо затона, Тихого озера, оставил позади полуразрушенную фабрику. Пожав руку шоферу, рыбаки выбрались из машины и зашагали к дому. В палисаднике развешивала белье Нина Семеновна.
– О-о-о-о! Пришли рыболовы! — всплеснула она руками, — ну как порыбачили?
Виктор Олегович обнял жену:
– Ты посмотри, Нинуль, какого окуня наш именинник поймал!
– Батюшки! Какой молодец! Иди, мой дорогой, я тебя чмокну.
Мать наклонилась и поцеловала Пашу в щеку. Он утер лицо ладонью.
– Ну что, Павел Викторыч, — шутливо сказала мама, — завялим твоего окуня?
– Неа, — мотнул головой Паша, — лучше зажарим.
Виктор Олегович направился к сараю убрать снасти.
– Хо-ро-шо, — Нина Семеновна расправила на веревке розовую наволочку, — а ты, сынок, беги в дом, там тебя баба Настя давно дожидается.
Мальчик сбросил на крыльце резиновые сапоги и гулко затопал по пропахшему кошачьей шерстью и комбикормом темному коридору. В задней комнате он увидел покрытый белой скатертью широкий стол. На столе был яблочный пирог, вареная картошка с укропом, печеная курица, тонко нарезанные ломтиками ветчины на тарелке, шампанское, бутыль вишневой наливки, графин с брусничным морсом. Бабушка возилась на кухне у плиты.
– Бабуль, мы вернулись! — кинулся в объятия Паша.
– Тихонько, Павлюсь, не зашиби меня. Мой ручки и садись за стол.
Она сняла с крючка полотенце и набросила на его плечо.
– А далеко ль мама с папой?
– Ща придут, ба. Сполоснув руки, мальчик прошел в комнату, стащил с тарелки кусок ветчины и юркнул в зал. Там он включил телевизор и плюхнулся на диван. Пришли родители. Отец успел переодеться в белую рубашку и легкие светлые брюки. Мать шуршала нарядным платьем с блестками. Бабушка, по-домашнему в халате и с косынкой на голове, принесла вазу с фруктами. Пашу пригласили к столу.
– Дорогой сынок! — покашляв, поднялся с бокалом шампанского отец, — от всего сердца поздравляю тебя с днем рождения! Желаю тебе всего самого наилучшего! Учись хорошо и слушайся старших. А это тебе от нас с мамой!
– Виктор Олегович протянул Паше небольшой сверток. Он нетерпеливо сорвал подарочную упаковку. Под ней оказалась записная книжка с красной глянцевой обложкой.
– Спасибо, — пожал плечами мальчик.
– Туда, Павлунь, ты запишешь все свои заветные мечты, и они обязательно сбудутся! — сказала мама и пригубила шампанского.
Вечером, лежа в кровати, Паша раскрыл свой подарок и торопливо записал: «хочу быть взрослым». Мальчик отложил записную книжку, погасил ночник и через минуту уснул.
ЛОЖЬ
Всю жизнь я врал. В детстве меня снисходительно называли фантазером, в юности окрестили балаболом, а когда я повзрослел — справедливо нарекли лжецом.
Ложь стала потребностью моего организма. Я врал всем и всегда. Бесцельно, самозабвенно, глупо врал…
Если на улице у меня спрашивали, который час, взглянув на свои «командирские», я невольно добавлял минут двадцать-тридцать. Помню, в сорок третий автобус вошла бабуля и поинтересовалась, не двадцать ли это седьмой. Я решительно кивал, уступая ей место.
Конечно, случались в моей жизни те редкие моменты, когда мне становилось невыносимо стыдно за все свои выкрутасы. Неделю, а то и две я топил горе в вине, но потом моя разбитая телега снова ползла по старой колее.
Познакомившись с Ириной, с моей нынешней женой, я зачем-то представился чужим именем. Разумеется, вскоре она меня разоблачила, но только улыбнулась, потрепала по волосам и назвала чудиком. Ирочка, Ирочка, солнышко мое, ты даже представить себе не могла, что ждет тебя впереди… Я врал ее родителям, что учусь в МГУ на факультете международных отношений, хотя вылетел после первой же сессии, причем с физмата. Друзьям говорил, что живу в отдельной трехкомнатной квартире на Тверской. На самом деле ютился в коммуналке, в южном Медведкове, вместе с больной гипертонией мамой и младшим братом. По соседству с нами жил огромный как исполин грузин. Звали его Бежан. Он работал рубщиком мяса на центральном рынке. Был тихим простоватым мужиком. К нему часто приходили дети. Потом я узнал, что Бежана обвинили в растлении малолетних…
Однажды из-за меня чуть не погиб человек. Это произошло весной 1985 года. Я тогда работал токарем на заводе «Электросталь». Обычно после смены мы с Генкой Козаченко шли в пивную. Брали по кружке, Генка вынимал из газеты вяленую чехонь, и мы пили, «забивали козла», да о жизни трещали. Но в тот день, как бес попутал, нас задержал мастер.
– Проверьте, — говорит, — распилочную, а то Новоселов на резаки грешит.
Ну вот, Генку я отправил в пивную занять столик, а сам пошел резаки проверять. Захожу в цех и в потемках ищу рубильник, чтобы свет включить. Короче говоря, не нашел я этот рубильник, махнул рукой и вышел из цеха. У проходной я встретил нашего мастера. Он семенил по коридору, зажав под мышкой свой неизменный желтый портфельчик. Мне всегда было интересно, что же такое ценное он в нем таскает. Может пузырь? Ходили же слухи, что он втихушку попивает…
– Ну, — остановил он меня, — проверил?
– Да, все в порядке, — кивнул я и потопал в пивную.
На следующее утро прихожу на работу и сталкиваюсь в раздевалке с бледным как полотно Генкой.
– Что случилось? — спрашиваю.
– Женьке Новоселову руку отрезало… напрочь.
Меня судили, поносили в заводской многотиражке, дали условно. А жаль, надо было расстрелять, к потрохам собачьим…
Три года назад у тещи случился сердечный приступ. Телефон нам тогда еще не провели, и жена, рыдая и срывая голос, умоляла меня сбегать к соседям и вызвать «скорую» от них. Я так и сделал, только почему-то назвал не тот адрес. Теща умерла.
Да, не зря говорят: «горбатого могила исправит». Меня не переделать. Даже сейчас, сидя в этой грязной придорожной шашлычной, склонившись над потрепанной тетрадью, я пишу какую-то чушь. И зачем надо было придумывать себе жену, ведь я закоренелый холостяк? Что это еще за бред про обманутых старушек и покалечившихся товарищей? Я никогда не жил в коммуналке и у меня не было младшего брата, и уж тем более соседа-извращенца. И какая, к чертям, больная теща?!
Опубликовано в Дрон №2, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!